Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Мне тяжело участие людское
И трудно о тебе — о мертвой — говорить
Не потому, что я хочу забыть,
А потому, что чувствую тебя живою.

Все, что поверхностно, — уносит ветер.
Осталось только главное на свете:
Зажги огонь и воду вскипяти
И встреть усталого солдата на пороге.
Хлеб-соль на рушнике. Он долго был в пути —
Умой его натруженные ноги.

Наш мальчик возвратился из больницы.
Он не был дома ровно шесть недель.
Ему все внове — комнаты и лица,
И за окном апрельская капель.

Как ручеек из плена ледяного.
Он вырвался: шумит, бежит, кричит…
Все хочет взять, потормошить, потрогать.
Как воробей весенний деловит.

Вот на диван бросается с размаха
И прыгает. Звучит победный клик.
Топочут ножки. Маленькая птаха
Так учится летать. А мир велик.

Оставь его. Набегается вволю
И сладко на твоем плече уснет.
Других усталостей и он узнает долю…
Не торопись. Все будет в свой черед.

Увидим вновь Уланову — Жизель.
Любви доверчивой откроем снова
Судьбу печальную. Под звонкую свирель
Она умрет, весенняя Жизель.

Но смерти не прервать очарованья.
В прозрачном сумраке она возникнет вновь
Виденьем призрачным, и чистая любовь
Опять простит и рану, и страданья.
Уланову — Жизель увидим вновь.

Мы тебя схоронили
У самой железной дороги,
Там, где ночью и днем
По болоту бегут поезда,
Чтобы, в город въезжая»
Чтоб, его покидая,
Мы с тобою встречались
Всегда.

Ничего, что тебе подыскали
Мы шумную дачу,
Где ни склепов старинных,
Ни ангелов с книгами
Нет.
Ты была городская,
Не любила надрывного плача,
Ты любила дорогу,
Объездила в юности
Свет.

Дочь безверного века,
Ты трезво глядела на вещи,
Но понятие чести
Ценила превыше
Всего.
Так ли я поступаю?
Суди меня, мама, порезче,
Я так верю тебе —
Не осталось у нас
Никого.

Ты молчишь.
Твое тело
Истлело
В болотной могиле.
Где рука твоя, мама?
Я жду поворота в судьбе.
Мы у самой дороги
Тебя схоронили,
Но дороги всей жизни —
Приводят к тебе.

Привезли на кладбище. Ушли.
Над тобой тяжелый груз земли.
Мы домой вернулись. А тебя уж нет.
Пусто. Кто нас встретит? Черен белый свет.

Щеточка, которой ты, бывало,
Чистила перед уходом шляпу…
Свежей болью сердце пронизало…
Это горе шевельнуло лапу.

Мы тебя оставили одну.
Ты боялась, ты меня просила,
Так просила: «Если я засну,
Посиди со мной». Я изменила.

Мамочка, ты помнишь, ты ко мне
Приезжала в города чужие,
И внезапно, словно в добром сне,
Пахло домом, родиной, Россией.

А потом состарилась и ты,
Стала ясной беленькой старушкой.
Ты хранила для меня мечты
Юности и зрелых лет игрушки.

Корку хлеба, странствия, нужду
Ты делила с нами до победы.
Ты ушла. Но я к тебе приду.
Подожди немного. Я приеду.

Ни для одного любовника на свете
Я тебя оставить не могла.
Тает снег. На небе солнце светит.
Я все та же, мама. Ты ушла.

Ты рукой водила по постели.
Все искала что-то. И в тоске
Пальцы я свои в твои вложила,
Но моих ты не узнала рук.

В детстве, если тебе
Жизнь счастливое детство дает,
Мать в мечтах о твоей необычной судьбе,
Над твоей колыбелью поет.

В юности столько вокруг
И друзей, и подруг.
Но дороги расходятся вдруг.
Все дороги расходятся вдруг.

Вот и зрелые годы пришли.
Боль утрат и горечь измен.
Слово бьется, как птица средь каменных стен,
Только запах весенней земли…

Отсеки, отруби, отдели
Горе сердца и горе уму,
Умирать одному…

По берегам реки забвенья,
Где краскам жизни места нет,
Проходишь ты мгновенной тенью,
Чуть видной тенью прошлых лет.

А ты любила радость жизни,
Восторга творческого боль,
Улыбку сына, дом в отчизне
И крепкой галльской шутки соль.

А ты жила, как по ошибке —
Жила не так, не с тем, не там —
И доброту твоей улыбки
Я вспоминаю по ночам.

Как быстро ты перелистала
Всей жизни пеструю тетрадь!..
И я должна была — я знала —
Тебя за руку удержать.

В чем признак нового? Ужели
Лишь в том, что вместо молотка
Комбайном горным в подземелье
Владеет мастера рука?

Нет! Нового не в этом признак,
А в том, что новый человек,
Владеющий теченьем жизни,
Меняющий теченье рек,

Сам осознал свое призванье
И, времени поняв закон,
В могучем счастье созиданья
Сам ускоряет бег времен.

А может быть — заснешь…
И молодость приснится:
И полетишь, как птица, —
Как хорошо! Ну что ж…

А может быть, — уснешь
И страшное приснится:
Измученные лица
Друзей умерших… Что ж.

А может быть — уснется
И будет сон твой тих.
И на губах твоих,
Как будто из колодца
Ты этой ночью, всласть,
Водою напилась.

Быть может, одному лишь Гайдну снилось,
Как дирижировал весеннею сюитой
Маэстро дятел под горой, в овраге,
Где розовые гибкие ракиты
С немым поклоном над ручьем склонились.
Как зяблики отделывали трели!
А как щеглята щелкали и пели,
И чмокали, не хуже соловья,
И разливались лютней тонкострунной!
А море было за ближайшей дюной.
Еще замерзшее, оно блестело,
Переливаясь голубым и белым,
Звенели иволги то в очередь, то сразу,
Дрозд мелодично тренькал на суку,
Кукушка, терпеливо выждав паузу,
Вставляла низким голосом: «Ку-ку!»,
Какая-то непризнанная птаха,
Не принятая, видимо, в ансамбль,
Издалека уныло, но без страха,
Чирикала четырехстопный ямб.
A утро было полным света
И нежных молодых ветвей,
И, падая с обрыва, в знак привета
В ладоши хлопал молодой ручей.

О тех годах борьбы упорной
С врагами, с голодом, с нуждой, —
Как о странице самой черной
Не думай с грустью, мальчик мой!
Но помни с нежностью глубокой
О людях баснословных лет,
Переносивших труд жестокий
Во имя будущих побед.

Как я жалею, что по лени,
По равнодушью, может быть,
Черты тех первых поколений
Я не сумела закрепить,
Когда стихия вся бурлила,
Возмущена, потрясена,
И чистый жемчуг выносила
Из глубины людской волна.