Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Над плетеной постелью мать склоняется в тревоге,
Никого вокруг. Пора…
Тростники средь водоема низко кланяются в ноги,
В небе алая игра.
Мальчик в мраморной корзине так беспечно поднял ножки,—
Мир не страшен для него:
Старый Нил, как мать, качает и урчит нежнее кошки.
Пусть качает… Ничего.
Но она… Своей рукою оттолкнуть младенца сына?
На устах — безмолвный крик.
Стан, как каменная арфа. Бог не слышит, даль пустынна.
Колыхается тростник.

Сюда болтливые гиды
Не водят заморских гостей:
Об этом скромном фонтане
До них не дошло вестей…
Но как хорошо на закате
Сюда прийти одному,—
Смотреть на бессмертный город,
На даль в стоцветном дыму.
Смотреть, вспоминать и думать…
Закат, как пламя костра;
О скорбная мать Моисея!
Сегодня — ты наша сестра.

Когда советский лжепиит,
Подкидыш низменной рекламы,
В кафе берлинском нахамит
И разорвет жакет у дамы,—
       Для европейских трезвых глаз
       Грязней свиньи такие франты,—
       И слышишь триста первый раз:
       «Mein Gott![8] Ах, эти эмигранты!»

Взяв отпуска у сатаны,
Пируют «нэпманы» в Берлине,
Красновельможные чины
И их дородные гусыни…
       Самодовольный хриплый смех,
       На хищных пальцах бриллианты…
       И снова на устах у всех,
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

А пестрый виленский навоз,
Вплывающий на две недели
Для биржевых метаморфоз,
Для сахарина и фланели?
       Полны их ржаньем все сады
       И все гостиницы-гиганты…
       И вновь шипят на все лады:
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Галдят по-русски? Суд готов.
Каких еще искать резонов?
У эмигрантов нет значков,
Как у собак и фаэтонов.
       Мы европейцев не виним.
       Как занести им в прейскуранты —
       Кто властный хам, кто пилигрим?
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Но если иезуит-лихач,
Вчера кропавший в «Общем деле»,
По новым вехам дует вскачь
И мажет грязью по панели:
       «Ах, эмиграция! Вертеп!
       Скандалы! Пьянство! Бриллианты!»,
       Невольно крикнешь: «Шут! Ослеп?
       Да разве вы-то — эмигранты?..»

Если б я торговал корсетами,
Кокаином или браслетами,
Если б я был куафером, шофером,
Или секретных дел акушером,—
Не нуждаясь в благословении Пешехонова,
Я бы уехал без оного.
Все такого рода двуногие
Обходятся без всякой идеологии:
Клиентура красных придворных дам
И изобилие советских панам
Создают такую пышную среду,
Что в ней можно жиреть хоть в аду…
Да и техника возвращения
Не представляет для них затруднения:
Почтительное выражение глаз
И превращенный в валюту алмаз.

Но у эмигранта-интеллигента
Душа и тело не из брезента…
Как прикажете начать комиссию?
Прибежать в советскую миссию
И под взглядом глумящихся глаз
Сочинить сто анкетных фраз?
«Прабабка моя сочувствовала капиталистам,
Я же с детства беспартийно тянусь к коммунистам,
Во время старого режима
Пострадал в полку нестерпимо —
За смех во время переклички
Был лишен ефрейторской лычки.
Потупив очи к советскому подножью,
Все свободы считаю буржуазной ложью.
Цель моего возвращения —
Культурное ближним служение…»
Ах, как будут ржать советские снобы!
Еще бы…
«Послушайте, кислый червяк,
У вас в порядке чердак?
Если даже при Троцком, обожавшем „Русское богатство“,
Даже Пешехонов был выслан из красного братства
В числе многих прочих,
Неподходящих для крестьян и рабочих,—
То зачем нам обменная эта кадриль,
Что за гиль!..»

Допустим на миг, что советская братия
Разрешит самораспятие,
Допустим, что после злобных допросов,
Надменных разносов,
Узилищ-чистилищ
Подарят жалкий остаток жизни,
Достойный слизня,
И разрешат эмигрантскому парию
Ради хлеба влезть в канцелярию,
Заниматься статистикой
И прочей дутой эквилибристикой…
Разве там мало своих голодных,
Готовых на все, что угодно?
Ведь цель возвращения —
Культурное ближним служение…
Что там делать свободной музе? Исследовать «книжные знаки»?
Что там делать студенту? Кустарить в «рабфаке»?
Что там делать ученым? Спросите у тех, кто выслан…
Распинаться ведь тоже надо со смыслом.

Чуждый идейного «лампадства»,
Я тоже встарь увлекался «Русским богатством»
(Номера с рассказами Муйжеля, правда, не в счет),
Но сегодня «Богатство» уже не оплот:
Дух и гордость встают на дыбы?
Есть различные на свете рабы,
Но томиться рабом у родного народа —
Подвиг особого рода.

Скажи без коварства:
Сердце ее, как небесное царство,—
Так как званые гости
Не явились на зов,
Она позвала со злости
Калек и слепцов.

За советом вы приходите ко мне?
Я вам дам его, но клятву с вас возьму:
Чтобы я спокоен был вполне,
Обещайте мне не следовать ему.

Учитель:  Все блага жизни кто тебе послал?
                Ты сам добыть не мог их — ты ведь мал.
Дитя:       Мой дорогой родитель.
Учитель:  А он откуда взял?
Дитя:       От деда, господин учитель.
Учитель:  Ах, нет! Да деду кто же дал?
Дитя:       Дед сам достал.

«Как одолеть воробьев? — спросил знакомый садовник,—
Гусениц, жадных жуков, ос и проклятых кротов,
Мух, ненасытных червей и прочую гнусную нечисть?»
«Плюнь! — отвечал я ему: — Пожрут они сами друг друга».

Из общества с коллегой в час ночной
Ученый шел, задумавшись, домой.
«Вам там понравилось?» — Ученый отвечал:
«Будь это книги, — я б их не читал!»

Однажды с милою моей
Блуждая в чаще леса,
Я пошалил… И вдруг: «Не смей!
Я крикну!.. Прочь, повеса…»
А я в ответ ей: «Что ж, кричи…
Убью, кто б не вмешался!»
«Молчи, возлюбленный, молчи,—
Там кто-то показался…»

Пролетарский буревестник,
Укатив от людоеда,
Издает в Берлине вестник
С кроткой вывеской «Беседа».
Анекдотцы, бормотанье,—
(Буревестник, знать, зачах!) —
И лояльное молчанье
О советских палачах…

Начиркав фунта два страниц
О том, что гайка выше Данта,
Он вывел в вечность всех мокриц
Рекламным слогом прейскуранта.

Увы, как стар сей анекдот:
Чиж пролетал над океаном
И, уронив в него помет,
Исчез бесследно за туманом.

Весь напомаженный, пустой поэзофат
Бесстыдно рявкнул, легких не жалея:
«Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ,
Не я ль достиг в искусстве апогея?!»

Достиг, увы… Никто из писарей
Не сочинил подобного «изыска»…
Поверьте мне, галантный брадобрей,—
Теперь не миновать вам обелиска.

Ради шаткой клички «гений»,
Оскопив слепой талант,
Хлещет бредом откровений
Пифианский симулянт.
Каждый месяц две-три книжки,
А король все гол и гол…
Ах, заумный сей футбол
Надоел нам до отрыжки!

Смесь раешника с частушкой,
Барабана с пьяной пушкой,—
        Красный бард из полпивной,
Гениальный, как оглобля,—
От Нью-Йорка до Гренобля
        Мажет дегтем шар земной.