Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
<Между 1914 и 1917>
Замброво
НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ
Эпиграммы[168]
Новорожденному кабинету[169]
Вот они, мужи искомые,
Нужд отечества печальники!
Эва, лица-то знакомые —
Те же всё столоначальники![170]
<Октябрь 1905>
Пять и одна
Пять свобод нам обещали,
И хоть мы их не видали,
Но подумай, о народ,
Целых пять ведь их — свобод.[171]
А народ затылок чешет,
Молвя: «Пять меня не тешат.
Лучше б дали мне, народу,
Просто-напросто — свободу».
<Конец 1905>
Кто он?[172]
Организатор смут,
Патронов истребитель,
Реакционный кнут,
Погромов вдохновитель…
Ушел сей молодец,
Насилия поборник:
Назначен во дворец
Как самый старший дворник!..
<Декабрь 1905 или январь 1906>
Яковлев А. Е.
Почтовый ящик
Журнал «Новый Сатирикон», 1913, № 10
«Господь Россию приукрасил… "
Господь Россию приукрасил —
Он двух героев ей послал:
Один в Москве народ дубасил,
Другой же в Питере — трепал.[173][174]
<Декабрь 1905 или январь 1906>
Эпиграмма (на меньшевиков)[175]
Чем хочешь будь себе свободно:
Буржуем, барином, купцом,
Нововременцем[176], подлецом —
Ну, всем, чем, душенька, угодно.
Семеновцем[177], прохвостом, вором,
Жандармом будь, будь прокурором,
Будь палачом, будь «октябристом»[178],
По мне, хоть будь себе шпиком.
Но… если стал социалистом,
Мой друг, не будь меньшевиком.
<Конец 1905 или начало 1906>
Артурцу[179]
Томился ты в плену —
Жена глодала корку.
Окончили войну —
Пришел… получишь порку.
<1906>
Гимнастика особого рода
Когда-то по градам и весям России,
По всем закоулкам ее и углам
Носился суровый казарменный окрик:
«Руки по швам!!!»
Но вот времена наступили иные,
Девиз дисциплины, как будто на смех,
Теперь изменился, и слышим мы крики:
«Эй, руки вверх!!!»
<1905 или 1906>
По поводу двух палат в России
Посвящается первому Российскому парламенту
Как на рубище заплаты,
Вдруг явились две палаты[180].
Торжествуй же, храбрый росс![181]
Только вот один вопрос:
Будет ли ума палата?..
Это, кажется, сверх штата.
<Апрель 1906>
«Печатай книги и брошюры…»
Печатай книги и брошюры,
Свободой пользуйся святой —
Без предварительной цензуры,
Но с предварительной тюрьмой.
<1906>
Выборный, Дума и Тюремщик[182]
Однажды выборный поплелся в Думу.
Ушел тихохонько, без шуму,
Но уж назад не возвращался…
Тюремщик! Он тебе не попадался?..
<1906>
Тонкий расчет
Чтоб добиться в Третьей думе[183]
Благотворных результатов,
В октябре (заметьте это)
Выбирают депутатов.
Здесь расчет заметен сразу,
И расчет довольно чистый:
В октябре проникнут в Думу,
Натурально, октябристы.
<Октябрь 1907>
АЛЕКСЕЙ ГМЫРЕВ[184]
Призыв
Нет, товарищи! Так дольше жить нельзя!
Лучше смерть, чем жизнь позорная рабов!
Выходите же на улицу, друзья,
Из своих прогнивших домиков-гробов!
Прочь бессилье! Становитеся в ряды —
И вперед, на верх горящих баррикад!
За свободу! Против мрака и нужды!
Тот изменник, кто вернется с них назад.
Кровь прольется… Ну так что же? Без крови
Ни один народ свободы не добыл —
Царство воли, царство счастья и любви
Люди строят на развалинах могил.
Вот и мы на месте тюрем и дворцов
Наше царство вечной правды создадим
И за рабство наших дедов и отцов
Всех врагов позорной плахой наградим.
А героев, павших в битве роковой,
С честью в братскую могилу отнесем,
И курган ее мы вольною толпой
Вечной памяти цветами уберем.
Выходите же на улицу скорей,
На борьбу, на верх горящих баррикад!
Стыдно жить под гнетом мрака и цепей.
Смерть иль воля! Вот наш лозунг и набат.
<1905 или 1906>
Набат
В черном мраке душной ночи
Стонет злой набат;
Толпы грозные рабочих.
В улицах кишат.
Из жилищ-гробов с проклятьем
Вековым цепям
Они встали дружной ратью —
На беду царям.
И на место жизни ада,
Где давил их мрак,
Вырастают баррикады,
Рвется красный флаг.
И под знаменем восстанья,
Воли и борьбы
Бьются с тьмой, горя сознаньем,
Гордые рабы.
А набат мятежным словом
Бьет их по сердцам:
Смерть врагам! Долой оковы!
Жизнь и честь борцам!
В черном мраке душной ночи,
В боевом дыму,
Рать свободная рабочих
Рушит жизнь-тюрьму.
<1905 или 1906>
«Гори, мое сердце, бестрепетно, смело…»[185]
Гори, мое сердце, бестрепетно, смело,
Не прихотью чувств, не бесплодной тоской,
А жаждой великого общего дела
В борьбе за свободу отчизны родной.
В тюрьме я. А там, за стенами, на воле,
Борьба… Там дрожат властелины-цари…
Телами борцов покрывается поле…
Гори, мое сердце, сильнее гори!
Крепки еще цепи тупого насилья!..
Темно. Чуть забрезжился отблеск зари.
О, если бы вольности, вольности крылья!
Гори, мое сердце, сильнее гори!
Гори! Твое страстное гордое пламя
Охватит немало таких же сердец.
Гори, мое сердце, как красное знамя,
Которое поднял рабочий-борец.
<Между январем и апрелем 1907>
«Нет в моих песнях ни тени искусства…»
Нет в моих песнях ни тени искусства,
Нет в них ни музыки, ни красоты;
В них я излил свои юные чувства,
В них я излил дорогие мечты.
В стенах глухой и холодной темницы
Их породили тоска и любовь,
Звуки их слушали дум вереницы
И омывала сердечная кровь.
Сытые люди, быть может, забаву
В них от хандры и безделья найдут;
Только пусть знают: не смех, а отраву
Песни мои для души принесут.
Только лишь тот их поймет и оценит,
Кто, как и я, беспредельно страдал,
Тот, кто, как я, в волю светлую верит,
Тот, кто, как я, без борьбы изнывал.
Пой, мое сердце! В объятьях неволи
Негодованьем и местью звучи!
Близка, уж близка желанная воля!
Скоро позорно падут палачи.
Знайте, товарищи: годы страданья
Местью, борьбою я вмиг искуплю!
И на развалинах рабского зданья,
Песню, свободную песню спою!
<1907>
«Я погибну, но вместе со мной не умрут…»
Я погибну, но вместе со мной не умрут
Пролетарские песни мои.
Знаю я, что к могиле моей не придут
Ни друзья, ни слепые враги.
Далеко за тюрьмой, где клубится туман.
Без обряда схоронят меня,
И покроет могилу колючий бурьян
С первым зноем горячего дня.
А зимой, когда вьюга заплачет над ней
И ковром снеговым опахнет,
Зазвенят мои песни по шири степей,
И, быть может, хоть внук до любимых людей
Буйный ветер тогда донесет.
Я умру, но со мною в тюрьме не умрет
Муза-узница, крошка моя.
И в последний мой час лишь она обовьет
Грустной песней и лаской меня.
<1911>
