Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
— Товарищ капитан-лейтенант, корабль к взрыву приготовлен. Экипаж построен на берегу в полном составе, при полном вооружении! — И замер, не сводя строгих глаз с командира.
— Хорошо, Максим Савельевич, — так же тихо ответил Крайнев, посмотрел на него с болью и сочувствием. — Объяснили наше положение и задачу экипажу?
— Так точно, товарищ командир!
Крайнев медленно, очень медленно шел вдоль строя, всматриваясь в лица моряков, точно стараясь навсегда их запомнить. Затем опять повернулся к помощнику и уже громко, так, чтобы слышал каждый, отдал приказ:
— Поднять сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь».
Торжественно-строго стоял Кучевский в поблескивающих на солнце очках, держа в левой руке небольшой сейф с базовскими документами. Застыл, точно окаменев, строй моряков. И в этой гнетущей, напряженной тишине, которую, казалось, не трогают ни взрывы снарядов, ни приглушенный гул недалекого боя, поднимался на фалах последний сигнал.
— Зачем же корабль гробить?! — выкрикнул кто-то из строя, не удержавшись.
Крайнев резко обернулся на голос.
— А что же, немцам прикажете подарить? Машины разобраны, вы это знаете. — Кивнул в сторону берега. — А немцы — вот они, рядом! Мы идем на помощь отряду майора Слепнева, к Волчьей балке. Все до единого! Будем прорываться сушей. — Крайнев выдержал небольшую паузу, сорвал с головы фуражку. — Прощайтесь с кораблем, товарищи!
Помнил Федосеев до мельчайших подробностей это горькое прощание — и то, как моряки, понурив обнаженные головы, проходили вдоль борта тральщика, и то, как торпедный катер выходил из бухты и команда без всякого приказания построилась на палубе, и как сам он, Федосеев, встал в этот строй и Кучевский встал.
— Нет, это невероятно! Невозможно! — произнес Кучевский, не отрывая взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты.
Это прозвучало так неуместно, что Федосеев не выдержал, оборвал его с раздражением:
— Отставить разговоры!
Кучевский не взглянул на него. По впалой бледной щеке его крупной бусинкой сползла слеза. Маленький переносный сейф с документами стоял у его ног.
«Черт его знает! — обозлился про себя Федосеев. — Распустил нюни. Тряпка, а не командир! Неврастеник какой-то. Ребята, считай, на верную гибель ушли, а он, видите ли, не смог идти с ними из-за этого сундука, а теперь лирикой страдает. Скорей бы прийти в базу, отвязаться от него».
Глухо, тяжело прогремел в бухте взрыв. Вскинутые могучей силой, взлетели вверх и медленно осели вместе с огромным фонтаном воды обломки тральщика.
— Все, Быков! — с болью сказал Федосеев стоявшему на руле боцману. — Конец тральщику! Ах, черт подери! Свое своими руками взрываем. — Передернул рукоятки телеграфа и словно погрозил кому-то: — Ну, ладно! По местам!
— Су́шей ребята пробьются, товарищ командир, — сказал Быков. — А тралец жаль, хорошая коробка была. Ничего, новый после войны построим.
— Это здесь, на ветерке, легко говорить «пробьются», — взорвался вдруг Федосеев, и боцман с удивлением покосился на него, ничего не понимая.
Федосеев и сам себя не понимал: что-то вроде разладилось в нем, вышло из привычного, четкого равновесия. Неожиданный прорыв немцев у Волчьей балки, взрыв тральщика, вот этот вынужденный уход, ощущение вины перед ребятами с тральщика, будто бросили их, — все это навалилось на него. А тут еще этот оперативник глаза мозолит со своим сейфом.
— Младший лейтенант Кучевский! — бросил он раздраженно. — Что у вас там, бриллианты, что ли? Что вы его все к ногам прижимаете?
— Зачем вы так? — Кучевский посмотрел на него, и такой у него был взгляд, что Федосеев вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что странный этот человек видит и понимает его насквозь. И неприязнь его видит, и раздражение, и невысказанное осуждение, что, дескать, взяли с собой на катер, а надо бы тебя вместе с другими послать на прорыв, в пекло это, а сейф твой — лишь причина увильнуть, никуда бы не делся и без тебя, доставили бы и так куда следует в целости и сохранности. — Зачем вы так, товарищ лейтенант? — повторил Кучевский, конфузясь. — Я ведь не сам, не своей волей, вы же понимаете. — Кивнул на сейф. — Если бы не это… Одним словом, не мог я его в другие руки передать. Каждый ведь на своем посту…
Он еще что-то говорил, но Федосеев уже не слышал его, врубил «полный ход», моторы бешено взревели, и Кучевский, продолжая жестикулировать, походил теперь на актера из немого кино — голос его совсем пропал.
— Идите в кубрик! — крикнул Федосеев в самое лицо ему.
Кучевский согласно кивнул, подхватил сейф, и сутуловатая его фигура скользнула мимо мостика.
Миль шесть катер прошел в море, берег теперь слился в сплошную тонкую линию. Федосеев приказал боцману лечь на основной курс и передернул рукоятки телеграфа на «средний».
— На «полном» горючего не хватит, — сказал, покосившись на сразу ставшее недовольным лицо Быкова. — Часа за четыре дойдем.
— Если погода не подкачает, — ответил хмуро Быков.
— Ты, боцман, не сердись, — совсем дружески сказал Федосеев. — Нашло что-то на меня сегодня, сам не пойму.
— Бывает, товарищ командир. — Быков понимающе вздохнул. — Трудно, конечно, там ребятам сейчас…
— То-то и оно. А мы как на курорте: палуба надраена, чехлы простираны, медяшки горят. Царская яхта! Откуда же немцы взялись у Волчьей балки?
— Может, воздушный десант?
— Вряд ли, гул самолетов услышали бы. — Федосеев наклонился к переговорной трубе. — Радиста на мостик!.. Вряд ли десант, боцман. Оборону, наверно, прорвали в глубине. Если так, значит, и с моря не задержатся.
Поднялся на мостик радист.
— Товарищ лейтенант, краснофлотец Аполлонов прибыл по вашему приказанию!
— Становитесь на мостик, — сказал ему Федосеев. — Сектор обзора триста шестьдесят градусов. Поняли?
— Так точно!
— Боцман, держитесь на курсе. Если что, немедленно докладывайте мне. Я в кубрике.
Федосеев спустился в кубрик. Кучевский сидел на рундуке. Федосеев подсел к нему. Кучевский покосился на свой сейф, вздохнул:
— Вы знаете, я в жизни всегда чего-то не могу. Всегда куда-то не поспеваю. Хочу, а не поспеваю. Другие меня обгоняют, если я даже тороплюсь. Не буквально, а в переносном смысле, конечно. Так отчего-то складываются обстоятельства. Не странно ли? Впрочем, все это не то, мелочи, никому эти ничего не значащие эмоции не интересны. На первом плане теперь война, человек как индивидуум стерт, потерян в этой ужасной, кровавой неразберихе.
— А вот это вы напрасно. Настоящий человек останется настоящим в любой обстановке. И все эти чувства, эмоции и прочее, о чем вы говорите, будут при нем всегда.
— Да, но происходит и заметное торможение, — не согласился Кучевский. — Диаграмма мыслей наших, если так можно выразиться, сужается в военное время, острие ее направлено к одному — как сделать, чтобы все это скорей кончилось.
— Ну и хорошо! — сказал Федосеев. — И правильно! О прочем потом подумаем, когда будет время.
Корпус катера вибрировал от быстрого хода, от напряженной работы моторов. Крышка люка вдруг резко откинулась, над горловиной, через которую хлынул вниз солнечный поток света, показалось встревоженное лицо радиста Аполлонова.
— Товарищ командир! Немецкие катера с левого борта. На сближение идут! Справа два транспорта и сторожевик!
Федосеев взбежал на мостик, схватил бинокль, хотя и так уже было видно: из-за недалекого мыса выходили два больших транспорта и сторожевик. Они направлялись вдоль побережья. А шестерка катеров, расходясь веером, охватывала торпедный катер полукругом.
— Охотники, — сказал боцман Быков. — Запрашивают нас, видите?
— Вижу, боцман. — Федосеев сам встал за штурвал. — Значит, и с моря напирают: решили сомкнуть челюсти… Отвечать путано.
На фалах затрепетал сигнал, затем другой. Федосеев понимал: такой трюк не пройдет, это лишь минимальная оттяжка времени — немцы сейчас же все поймут, быть может, уже и поняли, значит, схватки не миновать. Но очень нужны были эти минуты Федосееву, они давали ему возможность решить, как действовать дальше. Он видел, что еще есть возможность лечь на обратный курс и уйти назад, пользуясь преимуществом в ходе. Но что его ждало там, у берега, откуда он ушел каких-нибудь полтора часа назад? Судя по всему, побережье уже было немецким. Кончится горючее — катер превратится в неподвижную мишень. Да и возможность какого-либо выбора уменьшалась с каждой минутой: охотники, точно стая гончих, неслись навстречу.
— Подняли сигнал «Застопорить ход», — доложил боцман. — И еще: «Открываю огонь!»
Федосеев колебался. На какую-то долю секунды он успел подумать о том, что немцы допустили просчет: перехватывая торпедный катер, они оставили открытым сектор для атаки транспортов. Федосеев понимал их: ну разве могли они предположить, что единственный катер, которому в пору флаг спустить, решится на такую дерзость? К тому же транспорты оставались еще и под защитой сторожевика. Но тут уж Федосееву выбирать не приходилось, и он, бросив короткий взгляд на матросов, на силуэты приближающихся катеров, круто положил право руля.
