Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Не ковыль-трава стояла
У гремучих вод —
То стоял позиционно
Партизанский взвод.

Рядом дуб шумел заветный,
Страж зеленых бурь.
К ним летели против ветра
Сто багровых пуль,

Знающих пути к победе
Поперек и вдоль,
Сто комков огня и меди,
Сто смертельных доль.

Две летели, не касаясь
Гребня радуг-дуг,
И одна из них — косая —
Подкосила дуб.

Врезалась в большую долю
И во все дела.
Полюбила его, что ли,
Как змея орла!

Дуб заплакал над обрывом,
На краю земли,
Потемнел, ширококрылый,
От такой любви!

Ниже беспрерывной сини,
Выше горьких трав
Пули, равные по силе,
Мчались вдаль стремглав.

Две летели, не касаясь
Гребня радуг-дуг,
И одна из них — косая —
Подкосила дуб.

А вторая (всеми проклят,
Вечер жег костры…)
Выходила на два локтя
Впереди сестры.

Не заря всходила рано
На штыках гольца,—
Смертно заалела рана
На груди бойца.

Зову гаснущему внемля,
Коренаст, клыкаст,
Верный конь, копытя землю,
Принимал приказ:

«Ты беги, гнедой, к Донцу
(Смерть-отрава тут).
Передай скорей отцу
Письмо-грамоту.

В ней на пишущей машинке
Всё отстукано,
Что задумал сын жениться
За излукою;

Что пришла к нему невеста
От его врагов
И что он за ней, не споря,
Много взял лугов;

Что не годен он пахать,
Не дюж плотничать,
Что в родном дому
Не работничек…»

День врезался в славу. Долины цветут.
Три бравые парня дорогой идут.
Один говорит:
                     «От беды до хвалы
Я шел, как вода с гор,
Как нитка идет через дырку иглы,
Как в дерево входит топор.

Я принял лихие щедроты войны
И шесть деревень стер.
Я шел через логово сатаны
И кровных его сестер.

Об этом сейчас кричу и пою:
Бывают, друзья, дела.
Пуля прошла через грудь мою,
А смерть меня не взяла».

Другой говорит:
                  «Через пять морей
Бежал я, покинув кров.
Я видел, как крылья нетопырей
Росли на груди ветров.

Ветра оперялись. А впереди
Море гремело так,
Как два миллиона „Уйди-уйди!“
И триста тысяч литавр.

Я сразу прошел штормовой ликбез
И видел, как все, — одно:
Вода поднялась до отверстых небес
И мигом открыла дно.

Открылась пред нами подводная твердь.
Ну, кустики там. Лоза.
И рядом на горке мамашка-смерть
Таращит на нас глаза».

И третий сказал:
                      «Тяжело говорить
О том, что берёг и хранил…
Я мог бы рукой звезду уронить
И, каюсь, — не уронил.

Она мое сердце взяла в полон
Сияньем ярче зари.
И я пожалел ее и не тронул:
Коль надо гореть — гори!

И вот вдалеке от родного дома,
За тысячу полных верст,
Я видел рожденье и гибель грома,
Рожденье и гибель звезд:

Мосты, переулки, дороги и тропы,
Страданья такой высоты,
Когда открывается только пропасть
И в пропасти только ты,

Когда останавливаются моторы
И ветер кричит: „Умри!“
Я видел бурю, перед которой
Бледнеют бури земли!

Паденье! Паденье! Слепой горизонт.
Обвал. Гроза. Облака.
И смерть сама развернула зонт,
Сказала:
             „Прыгай! Пока!“»

Качается горький полуденный зной,
Три бравые парня идут стороной.
Пред ними дороги простор вековой,
Деревни, поселки, селенья,
За ними, укрытые душной травой,
Три смерти идут в отдаленье.

Нам обидно слышать злые речи —
Смолоду прошедшим по стерням,
Коренастым и широкоплечим
И как будто сто́ящим парням.
Вот не растерялись мы. Окружьем
Впереди других открытых див
Встала именная наша дружба,
Громкий мир за нами утвердив —
С вешнею грозой и летней бурей,
С тихими слезами матерей,
С твердью, отраженною в лазури
Широко распахнутых морей.
Мы в таком миру живем, и плещем,
И камнями улицы мостим,
Видим и оцениваем вещи,
Любим, и страдаем, и грустим.
А от них, поблеклых и больничных,
Отметая начисто раздор,
Пролетим, как поезд, мимо нищих,
Занятых вытряхиваньем торб!

Я, может быть, не в третий раз, а в сотый,
Друзей оставив праздными одних,
Иду, как в бой, на гордые высоты,
Чтоб снова быть отброшенным от них.

Чтоб снова быть отброшенным к долинам,
К зеленым (Курск) и к синим (Обь) кускам
И к розовым, тяжелым и старинным,
Ничуть не изменившимся пескам!

В который раз на дальних перегонах,
Раскидывая крылья рук сухих,
Я постигаю твердые законы
Паденья тел. Смешно не знать таких!

И всё равно я выберусь на кручи.
Друзья мои, ровесники мои,
Ведь иногда я падаю, чтоб лучше
Узнать цвета и запахи земли!

Мне этот вечер жаль до боли.
Замолкли смутные луга,
Лишь голосила в дальнем поле
В цветах летящая дуга.
Цветы — всё лютики да вейник —
Шли друг на друга, как враги,
И отрывались на мгновенье,
Но не могли сойти с дуги.
Я видел — полю стало душно
От блеска молний и зарниц,
От этих рвущихся, поддужных,
На серебре поющих птиц.
А у меня пришла к зениту
Моя любовь к земле отцов,
И не от звона знаменитых,
В цветах летящих бубенцов.
И я кричу:
                  «Дуга, названивай,
Рдей красной глиной, колея,
Меня по отчеству назвали
Мои озерные края».

Вся земля закидана венками,
Свитыми из счастья и утрат,
Где ты, где, с полынными руками,
Светлая отрада из отрад?

Над землей, раздолья не убавив,
Вечные пылают небеса…
Где ты, где, с веселыми губами,
Неумолчная моя краса?

Где ты ходишь ранними утрами
С неприкаянной моей судьбой?
Птицы плещут шумными крылами
Над проселком, пройденным тобой.

Мне б ходить всегда с тобою рядом
По цветным лугам в родном краю,
Ты меня, желанная, обрадуй,
Легкую печаль развей мою.

И стихов воинственные ритмы
Славят ясные твои дела,
Камень придорожный говорит мне:
«Да, она недавно здесь была!»

На дворе весна. Трещит подталок.
Что ж, скажу, воистину любя:
«Я не знаю, что бы с миром стало,
Если б в мире не было тебя!»

Задрожала, нет — затрепетала
Невеселой, сонной лебедой,
Придолинной вербой-красноталом,
Зорями вполнеба и водой.

Плачем в ленты убранной невесты,
Днями встреч, неделями разлук,
Песней золотой, оглохшей с детства
От гармоник, рвущихся из рук!

Чем еще?
            Дорожным легким прахом,
Ветром, бьющим в синее окно.
Чем еще?
              Скажи, чтоб я заплакал,
Я тебя не видел так давно…