Валерий Брюсов - Том 2. Стихотворения 1909-1917

Все чаще по улицам Вильно
Мелькает траурный креп.
Жатва войны обильна,
Широк разверзнутый склеп.

Всё чаще в темных костелах,
В углу, без сил склонена,
Сидит, в мечтах невеселых,
Мать, сестра иль жена.

Война, словно гром небесный,
Потрясает испуганный мир…
Но все дремлет ребенок чудесный,
Вильно патрон — Казимир.

Все тот же, как сон несказанный,
Как сон далеких веков,
Подымет собор святой Анны
Красоту точеных венцов.

И море всё той же печали,
Всё тех же маленьких бед,
Шумит в еврейском квартале
Под гулы русских побед.

В первый раз по улицам Варшавы
С легким сердцем прохожу один.
Не гнетет меня кошмар кровавый
Темной славы роковых годин.

Всё, что было, — нет, не миновало,
И веков мгновенью не сломать;
Но, быть может, нынче день начала,
Нынче солнце в небе — как печать.

Пусть оно наш день запечатлеет,
День, когда, как братья, мы могли
Всё сказать, о чем язык немеет,
Что мы долго в душах берегли.

Мы сошлись не по тропинке узкой,
Как к поэту близится поэт;
Я пришел путем большим, как русский,
И, как русский, слышал я привет.

А на улице, как стих поэмы,
Клики вкруг меня сливались в лад:
Польки раздавали хризантемы
Взводам русских радостных солдат.

Как пред грозой касатки низко
Скользят над ровностью поляны, —
Так в знак, что грозы боя близки,
— Взгляни, — парят аэропланы.

Миг, — и продольный, долгий трепет
Пройдет по улице; метнется
Толпа, и тротуар облепит,
И взор за взором в высь вопьется.

Мотки белеющей кудели
Взлетят и таять будут в сини,
И, под пальбу, дымки шрапнелей
Распутаются в сети линий.

А там, воздушные пираты,
Спокойно правя лет машины,
Вонзят сквозь пар голубоватый
Свой взор, как мы, на дно равнины.

Увидят, как темнеют зыбко
Квадраты крыш и зданий ромбы…
С какой змеящейся улыбкой
Качнут два немца в небе бомбы!

Залито поле, как золотом,
Щедрым посевом патронов.
Вдалеке, как гигантским молотом,
Расколоты гребни склонов.

На холмике ждет погребения,
Ниц повергнуто, тело солдата.
Слабый запах тления,
А в руке письмо зажато.

Рядом тела лошадиные:
Оскалены зубы, изогнуты шеи…
Ах, не труды ль муравьиные
Эти валы, окопы, траншеи?

Видел я: меж винтовок раздробленных
Лежит с дневником тетрадка;
Сколько тайных надежд, обособленные,
В нее вписывал кто-то украдкой!

Манерки, ранцы, зарядные
Ящики, крышки шрапнелей,
И повсюду воронки громадные
От снарядов, не достигших цели.

Брожу меж обломков, гадательно
Переживая былые моменты.
А вдали, взвод солдат, старательно,
Убирает пулеметные ленты.

Война здесь прошла, прокричала
Стальными глотками пушек,
В руке дома изломала,
Как вязку хрустнувших сушек.

Вот там, за сырым перелеском,
Гости Войны сидели,
Она забавляла их блеском
Пускаемых к небу шрапнелей.

Смерть-сестру пригласила; «Участвуй, —
Ей сказала, — как старшая, в пире!»
Подавались роскошные яства,
Каких и не видели в мире.

Были вина и хмельны и сладки,
Их похваливал Бой-собутыльник.
Обильные пира остатки
Скрывает теперь чернобыльник.

День и ночь продолжался праздник,
Вкруг, от браги багряной, всё смокло…
Только кто я; из гостей, безобразник,
Перебил в дальних окнах стекла?

Кто, шутник неуместно грубый,
Подпалил под конец чертоги?
И теперь торчат только трубы
Обгорелые, — вдоль дороги.

Был день войны, но час предсмертный дня.
Ноябрьский воздух нежил, как в апреле.
Вкруг озими прозрачно зеленели,
Пылало солнце, небосклон пьяня.

Нас мотор мчал — куда-то иль без цели…
Бесцельность тайно нежила меня.
И ты, как я, заворожен был. Пели
Нам голоса закатного огня.

Забылось все: шум битв и вопль страданий…
Вдвоем, во храме мировых пыланий,
Слагали мы гимн красоте земной…

Нас мотор мчал — без цели иль куда-то…
О, помню, помню — дивный сон заката
Под грохот пушек, ровный и глухой.

В семье суровых ветеранов
Пью чай. Пальба едва слышна.
Вдали — под снегом спит Цеханов,
И даль в снегу погребена.

Сквозь серые туманы солнце
Неярко светит без лучей.
Тиха беседа о японце,
И равномерен звук речей.

Незримо судьбы всей Европы
С судьбой уральцев сплетены, —
Но нынче в снежные окопы
Доходит смутно гул войны.

Мир крикнул этим бородатым
Сибирякам: «Брат, выручай!»
И странно с сумрачным солдатом
Пить на досуге мутный чай.

Неизмеримым бредят грезы,
Крушеньем царств и благом всех…
А здесь — рассказы про шимозы
Сменяет беззаботный смех.

Отбрасывая версты, стучит автомобиль,
Крутится даль за далью и сзади вьется пыль.

Селенье, нивы, поле, костел, окоп, река…
Казачее становье на склоне у леска.

Табун свободных коней, походных кухонь дым;
Заполнен луг движеньем запутанно-цветным;

Толпа котлы обстала; смех, говор, песня, крик…
Как просверкали ярко верхи железных пик!

Еще в глазах — мундиры и шапки набекрень,
А падает сурово от строгих сосен тень.

Лесной дорогой мотор, стуча, летит вперед…
Чу! слышен с поворота трещащий пулемет!

Опять — развесистые липы
И склады бревен за избой;
Телеги, вдоль дороги, скрипы,
Окно с затейливой резьбой;

Вдали — излуки малой речки,
И главы дальнего села;
А близко — девка на крылечке
Статна, румяна, весела.

Нырнул, поднявши хвост, утенок,
А утка с важностью плывет.
Как изумителен, как тонок
Прозрачных тучек хоровод!

Здесь мир и век забыть возможно…
Но чу! порой сквозь шум лесов
Со станции гудит тревожно
Гул санитарных поездов.

Каждый день поминайте молитвой умильной
Тех, кто молится нынче на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
Блуждая с косой в руках;

Где рассвет, проступая, скользит меж развалин,
Эхо вторит раскатам мортир без числа;
Где блуждающий ветер, угрюм и печален,
Ласкает в траве тела;

Где валы, баррикады, окопы, редуты
Перерезали ниву, прорезали лес;
Где германский пропеллер считает минуты,
Грозя с голубых небес;

И где фейерверк ночью, безмерен, невидан,
Одевает просторы в стоцветный наряд, —
На полях, где лежит, беспощадно раскидан,
Стальной и свинцовый град!

Долю ратников вашим уютом измерьте,
Вашей негой домашней, при свете, в тепле…
Поминайте в салонах, в театре, в концерте, —
Кто ныне в снегах и мгле!

Поминайте ушедших молитвой умильной,
Всех, кто должен молиться на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
С тяжелой косой в руках!