Людвиг Тик - Странствия Франца Штернбальда
И поскольку все выражали восхищение талантом поэта, Рудольф недовольно заметил:
— Невелика честь для вина, что вы воспеваете его таким образом, похоже на то, что поэт вы по нужде и воспеваете вино лишь поскольку вознамерились разработать именно этот сюжет: что-то вроде обета, который человек исполняет скрепя сердце. Зачем вы мучаете себя стихотворством? Таким образом можно в пятидесяти строфах разглагольствовать о вине, рассказав все о его происхождении и изготовлении. Таким же образом я могу спеть вам песню о разведении льна, а также любого другого растения, потребного для производства мануфактуры.
— Нам не нравятся такие речи! — вскричал кто-то из охотников.
— Мы всегда считали этого человека великим поэтом, — сказал другой. — Зачем вы пытаетесь поколебать наше убеждение?
— Другого хулить легко, а ты попробуй сделать лучше!
Сам поэт очень рассердился, что какой-то чужак оспаривает его лавры. Он вызвал захмелевшего Флорестана на поэтическое единоборство, а общество решит, кто вышел из него победителем. Флорестан принял вызов, и старый певец тут же спел прекрасную застольную песню, которая привела всех в такой восторг, что Франц не без причины усомнился в шансах своего друга на благоприятный исход борьбы.
За это время со стола было убрано, и теперь Флорестан взобрался на стол, надел свою шляпу, которую украсил зеленой веткой; сначала он осушил еще один большой кубок вина, потом взял в руки цитру, на которой играл весьма недурно, и запел под ее аккомпанемент:
Мелодии, проснитесь,
Порадуйте пляскою слух;
Глаза, воспламенитесь,
Вы, заботы, в прах вернитесь,
В небеса стремится ликующий дух.
Веселье скрыто наше
В блестящем бокале вина;
Вино лучится в чаше,
Пламенеет солнца краше,
В сиянии звездном играет волна.
Ни в подземельях горных,
Ни в золотоносной скале,
Ни в царстве волн проворных,
Ни в небесах просторных
Нигде нет вина кроме как на земле.
За счастием в погоне
Спускаешься в мрачный рудник;
Но как на пышном троне
Лоза на горном склоне,
И в кубках играет отрадный родник.
Рудольф умолк.
— Господин поэт, — спросил он скромно, — с вашего дозволения, я хотел бы немного изменить размер.
Соперник его погрузился в раздумье, потом кивнул, давая согласие на такую вольность. Рудольф продолжал, возвысив голос:
Были судьбы безжалостно строги,
Так что землю покинули боги;
Петь больше любовь не могла,
Горы высились, горестно голы;
Без цветов обездолены долы,
Луну опечалила мгла.
В скорбном страхе нам жить неохота,
Движет смертными только работа;
Слишком сумрачен жизненный путь;
Изменило нам даже томленье,
Даже тайное наше стремленье
Дорогое былое вернуть.
— Не правда ли, — сам себя перебил Рудольф, — в незавидном положении очутилось злосчастное человечество, так внезапно утратив золотой век? Однако же, слушайте дальше:
С высоты смотрели боги
На безумные тревоги
Смертных, чей удел суров
И печальна жизнь земная
Без чарующего рая,
Без лобзаний, без богов.
Глянул Бахус, юный бог,
Из обители небесной:
В нищете своей телесной
Человек злосчастный плох.
— Боги слишком беспощадны, —
Нежный голос говорит, —
Судьбы смертных безотрадны,
На земле нужда царит.
Неужели подобает
Нам, бессмертным, презирать
Тех, кто в страхе прозябает,
Чтобы вечно умирать?
Однако, друзья мои, мне надоело петь и пить.
И с этими словами он соскочил со стола.
Пьяное общество загудело от споров, кого из поэтов следует признать победителем. Большинство голосов было отдано старому певцу; некоторые же, считая, что выкажут более тонкий вкус, если отдадут предпочтение новому, стали рьяно поддерживать Флорестана 21*; среди них был и Штернбальд.
— Я никак не мог уразуметь, куда клонит молодой человек со своей песней, — сказал один из старших. — Хорошая застольная должна быть простой и задушевной, так что каждому захотелось бы подхватить припев, и поэтому там должны быть рифмы «наливай», «выпивай» и «подпевай», которые и в самом деле всегда встречаются в застольных. А что мне во всех этих историях?
— Верно, — ответил Флорестан, — ничего; но, дорогие друзья, что вам тогда и в самом вине? Ведь если бы вы пили воду, то были бы куда воздержнее.
— Нет, — вскричал еще кто-то, — и в вине можно и должно быть воздержным; наслаждение для того и существует, чтобы им наслаждались, да только не без ума.
Рудольф рассмеялся и признал его правоту, чем многих примирил с собою и привлек на свою сторону.
— Я вижу в твоем стихотворении только один недостаток, — сказал Штернбальд, — у него нет конца.
— А почему все на свете непременно должно иметь конец? — воскликнул Флорестан. — Да еще в поэзии, которая должна восхитить наш дух! Неужели вы начинаете игру только для того, чтобы прекратить ее? Выходя гулять, сразу начинаете думать о возвращении? Ведь гораздо красивее, когда звук замирает тихо и мало-помалу, когда не умолкает шум водопада, не утихает песнь соловья. Разве нужна зима, чтобы наслаждаться весной?
— Возможно, вы и правы, — согласился кто-то, — в особенности застольная, от которой не требуется ничего, кроме чистого веселья, может обойтись без конца.
— Ну что вы такое говорите! — вскричал сумасброд Флорестан, мгновенно оборачиваясь против него. — Никакое наслаждение, никакое удовольствие было бы невозможно, ежели бы оно не имело конца, длилось бы вечно. Ежели я еду по аллее, как бы ни была она красива, я должен все же иметь возможность дойти до последнего дерева, остановиться и полюбоваться в последний раз на дорогу, которой шел. Любовь, радость и восторг были бы мукой нашей жизни, ежели бы длились без перерыва; то, что они превращаются в прошлое, делает возможным будущее счастье, более того, смерть всякого великого человека так же необходима, как и его достославные подвиги, чтобы я мог вывести сумму его совершенств и почитать его несомненно. А в искусстве и подавно конец — это исполнение начатого.
— Странный вы человек, — сказал старый поэт. — Ну так допойте нам вашу песню до конца, раз уж без него никак нельзя обойтись.
— Предупреждаю, что он понравится вам еще меньше, — сказал Флорестан. — Но будь по-вашему.
Он снова взял цитру, заиграл и запел.
Бахус гонит прочь морозы
И выращивает лозы,
Их своей улыбкой греет,
Ветерком прохладным веет.
Купы вязов понемногу
Оплетает виноград;
Удалось творенье богу,
И творец новинке рад.
Он цветами щеголяет,
Ягоды благословляет;
Боится богов божественный гость,
Он в мире земном виноградная гроздь.
Приходят к нему в томленьи,
И обретают утоленье;
Всех утешает огненный сок,
Бога являет каждый глоток.
Сладчайший дар люди получили:
Юноша-бог прыгает в точиле;
Вином смиряет людскую злость
Век золотой, божественный гость.
Отрадный хмель желанней всех наград;
Человек сиянью солнечному рад;
Люди, как боги, во всеоружии чар;
Чарам способствует новый дар.
Былую вспоминая веру,
С пылающим взором призывают Венеру;
Нельзя богине скрыться вдали;
На землю вновь ее завлекли.
И сонм небесных богов изумился,
На землю каждый бог устремился:
«Мы вновь хотим в земные долы,
Воздвигнете для нас престолы!»
«Каждый из вас — лишь докучный гость,
Пока при нас виноградная гроздь;
И нам не нужно вашей опеки,
С нами вино и любовь навеки».
Тут он замолчал и с благонравным поклоном отложил цитру.
— Да он просто безбожник, — закричали многие из слушателей, — конец вашей песни — это самое непозволительное из всего, что мы от вас услыхали.
