Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Да, вот как вырос он — Кукан-батрак!
А были дни — боялся сделать шаг.
Всего три года минуло с тех пор,
как шел он разуму наперекор —
поверив, что колхоз — источник бед,
трусливо упирался: «нет» и «нет».
Всё то, что врали бай, торгаш, имам,
как жемчуга, подвешивал к ушам.
И все-таки — смотри — сумел батрак
покончить с нищетой, рассеять мрак!
Раскован разум, чист и прост язык…
Какого мудреца он ученик?!.
Не скрою, этот строй звенящих строк —
взволнованной души моей восторг.
Диктует их горячая любовь.
Все наши перемены, наша новь
не только в том, что сыты кишлаки,
что новых фабрик множатся гудки,
что ныне пашет землю не соха,
а мощные стальные лемеха.
Еще важней воздвигли зданье мы.
Расширили свое сознанье мы.
В бесклассовый, отрадно новый век
войдет свободный новый человек.

Вернусь к рассказу. Председатель встал
«Теперь приступим к выборам, — сказал, —
есть предложенье, чтоб на съезд от нас
поехали Кукан и Бекнияз».
Согласный шум, рукоплесканий шквал…
Избранники, достойные похвал,
с улыбкой встали, опустив глаза.
Все дружно проголосовали «за».
Так завершился день. Был поздний час.
Халпош давно уж поджидала нас.

Хороший дом был у него теперь.
Высокая двустворчатая дверь,
двойные рамы, деревянный пол…
Да, не зазря трехлетний срок прошел!..

В окно звездой жемчужной смотрит ночь,
тихонько спит в резной кроватке дочь.
Широкой ниши правильный овал.
Гора подушек, горка одеял.
Над дастарханом вьется легкий пар,
сопит блестящий белый самовар.
Лепешки белые, кишмиш, каймак…
Ну что ж, Кукан достоин этих благ.
Не просто он все беды превозмог,
сбивался с шага, точно стригунок.
Недоедал, недосыпал порой.
Без тени летом, без тепла зимой.
Теперь все эти муки позади.
Теперь пиявок он сорвал с груди.
В ряду борцов, борясь за нашу новь,
он шел вперед, пролив и пот и кровь,
и разгромил кулацкий вражий стан.
«Ну что же ты сидишь молчишь, Кукан?
Три года жизни не короткий срок.
Рассказывай, разматывай клубок».
— «Да, было всякое, — сказал Кукан, —
не сразу улетучился дурман.
Вот — курсы трактористов. Верь не верь,
я не легко шагнул за эту дверь.
„Вдруг это грех, вдруг покарает бог!..“
Пятнадцать дней отважиться не мог.
Ну, как-никак решился, поступил.
Сам иногда дивлюсь, каким я был.
Что дальше?.. Наконец, на трактор сел.
Как видишь сам, окреп, поздоровел.
Дела у нас с женой пошли вперед.
И то сказать, где труд, там и доход».

Он говорил о том, кем был, кем стал,
как бы тетрадь передо мной листал.
Как рос он, как менялся с каждым днем,
как чувство класса пробуждалось в нем.
И вдруг, рванув рубашку на груди,
сверкнул глазами, выдохнул: «Гляди!
Вот здесь, пониже. Как? Добротный шрам?..
От бая, от хозяина — салам!
Ужалил, змей! Актив и партбюро
пришли к нему отыскивать добро.
Позеленел, затрясся Шариф-бай,
сказал: „Смотри, щенок, не прогадай!“
А через день — за пазуху кинжал —
и в камышах на зорьке поджидал.
Я шел, стеречься не видал причин.
И вдруг как на колючку наскочил.
Успел узнать, успел схватить его…
А что потом — не помню ничего.
Очнулся на кровати, еле жив:
„Где мироед проклятый? Где Шариф?!“
Исчез Шариф. Искали — нет и нет!
И все-таки попался, мироед.
Он как хитрил? Усы, бородку сбрил,
очки потолще на нос нацепил.
Ушел от нас подальше налегке,
стал счетоводом в горном кишлаке.
Таился, притворялся целый год,
пока не разгадал его народ.
Да, здесь борьба порой была жестка,
немало мы повыжгли сорняка!..
Вот так-то…» — заключил рассказ Кукан.
Неторопливо расстегнул карман…
«Ну что, поэт, получится дастан?» —
и книжицу ударника достал.
«Смотри, — сказал он, посветлев лицом, —
вот знак того, каким я стал борцом.
Борцом за качество, за урожай,
борцом за то, чтоб цвел родимый край.
А знаешь, как живу? За прошлый год
на трудодень мне дали семь пятьсот!»

«Да, брат, — сказал я, — ты живешь не зря».
А за окном уже взошла заря.
Добротная, подобная горе,
корова замычала во дворе.
Запел петух, за ним — округа вся…
День трудовых свершений начался.

Кукана путь — десятков тысяч путь.
Рассвет, который вспять не повернуть.
В дастане этом — бой за счастье масс.
Герой дастана — победивший класс.

Наш мудрый вождь, наш авангард в борьбе
родная партия ВКП(б).
Поля сражений — грудь родной земли.
Всю грязь, всю нечисть мы с нее смели.
Сгорели звери баи, начадив.
Все страны мира слышат наш призыв:
«Эй, труженики, хватит вам терпеть,
вставайте, стройтесь, капиталу смерть!»

Друзья, не всё, что я хотел сказать,
мне удалось вместить в мою тетрадь.
Ну ничего! На съезде, будет час,
Кукан-ака дополнит мой рассказ.

Эта вышивка,
льющаяся, как ртуть,
сверкающая серебром
и позолотой, —
чью изнуряла
чистую грудь?
Чьих
            рук
                     работа?
Чья печаль,
терпеливо втыкая иголку,
пришивала жемчужины
к этому шелку?
Жемчужины
на желтом пламени роз,
подобные каплям
скорбных слез…
Чей талант,
продав себя за копейку,
растрачивался
на эту тюбетейку?

Но кто же в мире
достиг идеала?
Взгляни
             на рисунок
                                  позорче.
Минусов тут
не так уж мало,
хоть в целом он
не испорчен.
Какая-нибудь рисовальщица,
старая-старая,
вывела старый
                          иракский узор.
Рука у нее была
                            усталая,
усталая с давних пор.
Вышивальщица
расцветку составила наскоро:
фисташковый,
желтый,
капустный…
А молодежи сейчас
нравится красное.
И — чтоб не прозрачно,
а густо.
Стежка
местами груба,
                           негожа,
околыш заметно великоват,
верхушка излишне остра…
Но кто же,
кто же тут виноват?
Рисовальщица?
Разве ее не простишь?
Много детей,
                     бессчетно внуков…
Начала узор —
                        заплакал малыш:
бросай кисточку,
                            иди баюкай.
С вышивальщицы тоже
спросишь не очень.
Дел по хозяйству
                                невпроворот.
За шитье берется
поздней ночью,
когда
          весь дом
                            уснет.
Обстирай всех,
накорми всех.
Завтрак,
обед,
ужин…
А со стежальщицы
                               и вовсе
                                              спрашивать грех:
вчера
        похоронила
                                 мужа…

Помню —
мы были тогда мальчуганами —
на улице бродили
                                плечистые парни,
задорные,
                 форсистые,
                                          чванные —
один другого шикарней.
На каждом
по нескольку
                       поясных платков,
расшитые тюбетейки
                                     набекрень.
Стучат подковками
                                   высоких каблуков,
усами пронзают
                              солнечный день.
Старики на таких
смотрели, млея:
«Ах, красавец!
                       Ой, молодец!
Такой на улаке
всех одолеет.
Узнать бы,
                    кто у него отец…»
Сегодня
               у нас
                         мера иная.
Сто лет жизни
этому
рабочему парню!
Руки в мозолях,
                            глаза пылают…
Первый на нашем заводе ударник.
В нем и достоинство
                                    и удальство.
Он с другом вступил
                                    в соревнование.
Металл оживает в руках его,
ревет,
            как лев
                         раненый.
Других
                рабочих парней
                                            вдохновив,
он их повел
                    за собою,
и был ликвидирован
                                     в цехе прорыв,
и план перевыполнен
                                      вдвое.
А слышали вы
про его жену?
А слышали вы
про его сестру?
Им тоже
почет по праву,
им тоже
плечи выпрямил труд,
дал
         и силу
                       и славу.
На фабрике
первые
                среди ткачих —
талантливые,
                        искусные…
Побольше бы нам
девчат таких,
побольше бы нам
парней таких,
множащих
                    мощь
                                индустрии.
Нет,
не торчащие в небо усы,
не тюбетейка,
что ярко расшита, —
основа достоинства и красы,
основа
славы джигита.
Достоинство в том,
чтоб жену свою —
Кундуз,
           Хайри,
                         Халпош,
                                           Зульфию
освободить
от тяжких забот,
лишающих сил,
вгоняющих в пот:
от стирки,
варки,
от целого ряда
пустых суеверий,
нелепых обрядов.

Женщины!
Славьте
новый рассвет.
Старому быту
                        скажем «нет»!
Скиньте чачваны
позорные, черные!
Вас ожидают
квартиры просторные,
вам
радушно
                откроют объятья
магазины готового платья,
вас
ожидают обеды
                             в новых,
незакопченных,
                           чистых столовых.
Ваших малюток
ясли ждут,
вас
фабрики ждут
                          и заводы.
Свободный
для общего блага труд —
бодрость
               на многие годы.
Ваши способности,
сдавленные в клетке,
вбитые
в тюбетейки,
ковры,
пояса,
должны теперь
служить пятилетке, —
тогда засверкает
ваша краса.

Хватит!
Покончим
с наважденьем веков.
Пускай,
почетом и славой
                                  увенчаны,
радуясь жизни,
цветут у станков
наши спутницы —
                              женщины.
Пусть им поют
заводские гудки.
Час пробужденья
                               светел.
Пусть
кумачовые их платки
вольный
                ласкает ветер.
А вы,
тюбетеек расшитых любители,
в кепках рабочих
                               ходить не хотите ли?