Всеволод Рождественский - Стихотворения

Преодолев ветров злодейство
И вьюг крутящуюся мглу,
Над городом Адмиралтейство
Зажгло бессмертную иглу.

Чтоб в громе пушечных ударов
В Неву входили корабли,
Поставил Адриан Захаров
Маяк отеческой земли.

И этой шпаги острый пламень,
Прорвав сырой туман болот,
Фасада вытянутый камень
Приподнял в дерзостный полет.

В года блокады, смерти, стужи
Она, закутана чехлом,
Для нас хранила ясность ту же,
Сверкая в воздухе морском.

Была в ней нашей воли твердость,
Стремленье ввысь, в лазурь и свет,
И несклоняемая гордость —
Предвестье будущих побед.

Крепостной мечтатель на чужбине,
Отрицатель италийских нег,
Лишь о снежной думал он пустыне,
Зоркий мастер, русский человек.

И над дельтой невских вод холодных,
Там, где вьюги севера поют,
Словно храм в дорических колоннах,
Свой поставил Горный институт.

Этот строгий обнаженный портик
Каменных, взнесенных к небу струн
Стережет, трезубец словно кортик
В невской тине высящий, Нептун.

И цветет суровая громада,
Стужею зажатая в тиски,
Как новорожденная Эллада
Над простором северной реки.

В грозный год, в тяжелый лед вмерзая,
Из орудий в снеговой пыли
Били здесь врага не уставая
Балтики советской корабли.

И дивилась в мутных вьюгах марта,
За раскатом слушая раскат,
Мужеством прославленная Спарта,
Как стоит, не дрогнув, Ленинград.

Рим строгостью его отметил величавой.
Он, взвесив замысел, в расчеты погружен,
На невских берегах поставил портик славы
И выровнял ряды торжественных колонн.

Любил он простоту и линий постоянство,
Безжалостной служил и точной красоте,
Родному городу дал пышное убранство,
Был славой вознесен и умер в нищете.

Но жив его мечтой одушевленный камень.
Что римский Колизей! Он превзойден в веках,
И Арки, созданной рабочими руками,
Уже неудержим стремительный размах.

Под ней проносим мы победные знамена
Иных строителей, освободивших труд,
Дворцы свободных дум и счастья стадионы
По планам их мечты в честь Родины встают.

Простор Невы, белеющие ночи,
Чугун решеток, шпили и мосты
Василий Стасов, зоркий русский зодчий,
Считал заветом строгой красоты.

На поле Марсовом, осеребренном
Луною, затопившей Летний сад,
Он в легком строе вытянул колонны
Шеренгой войск, пришедших на парад.

Не соблазняясь пышностью узора,
Следя за тем, чтоб мысль была светла,
В тяжелой глыбе русского собора
Он сочетал с Элладой купола.

И, тот же скромный замысел лелея,
Суровым вдохновением горя,
Громаду царскосельского Лицея
Поставил, как корабль, на якоря.

В стране морских просторов и норд-оста
Он не расстался с гордой красотой.
Чтоб строить так торжественно и просто,
Быть надо зодчим с русскою мечтой!

Над дымкою садов светло-зеленых,
Над улицей, струящей смутный гам,
В закапанных простых комбинезонах
Они легко восходят по лесам.

И там, на высоте шестиэтажной,
Где жгут лицо июльские лучи,
Качаясь в люльке весело и важно,
Фасады красят, ставят кирпичи.

И молодеют трещины, морщины,
Из пепла юный город восстает
В воскресшем блеске, в строгости старинной
И новой славе у приморских вод.

О юные обветренные лица,
Веснушки и проворная рука!
В легендах будут солнцем золотиться
Ваш легкий волос, взор из-под платка,

И новая возникнет Илиада —
Высоких песен нерушимый строй —
О светлой молодости Ленинграда,
От смерти отстоявшей город свой.

Распахнув сюртук свой, на рассвете
Он вдыхал все запахи земли.
А вокруг играли наши дети,
Липы торжествующе цвели.

Бабочки весенние порхали
Над его курчавой головой.
Светлая задумчивость печали
Шла к нему — и был он как живой.

Вот таким с собою унесли мы,
Чтоб хранить во фронтовой семье,
Образ светлый и неповторимый —
Юношу на бронзовой скамье.

И когда в дыму врага, в неволе,
Задыхался мирный городок,
Ни один боец без горькой боли
Вспомнить об оставшемся не мог.

Вот они, годов военных были:
Словно клад бесценный, в глубь земли
Руки друга памятник зарыли
И от поруганья сберегли.

Мы копали бережно, не скоро,
Только грудь дышала горячо.
Вот он! Под лопатою сапера
Показалось смуглое плечо.

Голова с веселыми кудрями,
Светлый лоб — и по сердцам людским,
Словно солнце, пробежало пламя:
Пушкин встал — и жив и невредим!

Баловень лицейской легкой славы,
Спутник Батюшкова и Шолье,
Арапчонок смуглый и курчавый,
Он присел на бронзовой скамье.

И в тени пятнистой и неяркой,
Взглядом провожая облака,
Под листвой дряхлеющего парка
Молодым остался на века.

Целый день я сегодня бродил по знакомым местам,
Удивляясь тому, что их вижу как будто впервые.
Чуть вздыхала Нева, поднимаясь к горбатым мостам,
Вдоль проспектов цепочкой бежали огни золотые.

Летний сад за решеткой качался в сырой полумгле,
Чуть касалось щеки дуновенье просторного оста,
И разбрызгивал лужи трамвай, отражая в стекле
Клочья розовых туч да иглу за громадою моста.

В этот вечер откуда-то хлынула в город весна,
Рассекая всё небо полоской зеленой и красной,
И сверкала на Невском, шумела толпой сторона,
Та, которая прежде была «при обстреле опасной».

Когда-то в Греции прекрасной
Равно и к смертным и к богам
Она слетала бурей страстной,
Катилась пеной к берегам.

И в буйном празднестве победы
Всегда меняла грозный лик.
Так белый лебедь к лону Леды
Крылом трепещущим приник.

Так Зевс на сонную Данаю
Сходил сверкающим дождем,
Бык уносил к чужому краю
Европу на хребте крутом.

Так, разгораясь и бледнея,
Скользя во тьму и забытье,
В палящем облаке Психея
Не знала, кто берет ее.

Бессмертье это? Вдохновенье?
Земная страсть? Не всё ль равно!
И нет тому обозначенья,
Что вихрем счастья рождено.

Вся жизнь твоя прошла под подозреньем,
                         Душа моя,
И ты была лишь легким сновиденьем,
                         Душа моя.

Мир отрицал твое существованье,
                         Мир — но не я.
Я шел к тебе на тайное свиданье,
                         Душа моя.

Наш век суров. Он любит то, что зримо,
                         Ткань бытия,
А ты была, как дым, неуловима,
                         Душа моя.

И лишь во сне, над этой жизнью рея,
                         Себя тая,
Цветка касалась бабочка-Психея,
                         Душа моя.

Друг друга мы порой не узнавали,
                         Но знаю я,
Что ты со мной — и в счастье и в печали,
                         Душа моя!