Ирина Ратушинская - Стихотворения. Книга стихов

— Где я?
Идиотский вопрос.
Но, едва губами владея,
В кислород (ожог разряд купорос)
Возвращённые силой: — Где я?
Так и мне, не умея забыть черты,
За которой — ни псу, ни ворону,
Вновь проснуться: — Где?
И увидев: — Ты!
Согласиться — по эту сторону.
Ладно,
Будь потолок — чужой,
Будь неясно: Мордва ль, Италия,
Чей подъём — в озноб,
Чей рассвет — вожжой,
Чей тут гимн — ура, и так далее.
Пусть их.
Раз — на твоём плече,
Значит, дали ещё свидание:
В этот серый свет,
В этот час ничей,
В это «здравствуй» — без оправдания.

Деревья яблока не рвали
И не стыдятся наготы.
И шлют наивные листы
Тем, кто внизу, в полуподвале:
— Я вижу облако.
А ты?

Наши машины огромны и неуклюжи,
Как футболисты двадцатых — в трусах до колен.
Наши печали в обмотках бредут по лужам.
Наши тела называются словом тлен.
В наших садах одуванчики да крапива,
Как малолетние воры, вершат набег.
Нашим глазам — расплавить зло и счастливо
Тот, адресованный свыше, великий снег.

Пёс мой,
Пёс, которого нет!
Больше некому — залижи мне боль.
На нещаднейшей изо всех планет
Мне не страшно, пока с тобой.
Нам на шею камень —
Да в белый свет,
Где лишь ты — защита, лохматый мой.
Надо жить — не сказано, сколько лет.
Но потом обещано, что домой.
И туда нас впустят —
С тобой вдвоём,
Шкурой спасший меня от обид и бед.
Потому что там — настоящий дом,
Ты там — будешь, пёс, которого нет!

А мы всё живём в этом бедном году,
Где пахнет карболкой, как в детском саду,
Где краску с игрушек слизали давно,
Но где обещают назавтра кино,
Где нас не спеша обучают азам:
Водить хоровод и не верить слезам.
Но где то один, то другой ввечеру
Зачем-то замрёт, обрывая игру,
Как будто случайно — у створки дверной,
И с тихим отчаяньем:
— Нет. Не за мной.

Смейся, мальчик, у края Эреба:
Из погони, любви или боя —
Они все уходили на небо
И зверей забирали с собою.

О счастливые псы и медведи,
Как ваш табор кострами украшен!
Голоса и бряцание меди
Как мы слышим со спичечных башен!

Как нас там, в золотой круговерти,
Ждут и дарят нам игры с огнями,
Раз молочные реки бессмертья
Шире ветра бушуют над нами!

Пусть под немощный бред асфоделей
Позабытые бродят обиды.
Изо всех, кто любили и пели —
Ни один не достался Аиду!

Ходит, ходит белый кот,
Чешет баки у ворот.
Завтра утром будет снег
Выше крыши, как во сне.
Кот на лапках и с хвостом
И с пушистым животом.
Он не любит молока —
Только снег и облака.
Он по месяцу ходил,
Коготки позолотил,
Лапы вылизать забыл
И по небу наследил.
От звезды и до звезды
Это всё его следы.
А потом он спрыгнул вниз,
Распугал мышей и крыс
И уселся на трубе.
Мы возьмём его к себе.

Волк,
Скулящий «не стало на свете волков» —
Не проси в утешенье жакана!
Этой чести достойней любой из щенков,
И никто из упившихся смертью стрелков
За тебя не подымет стакана.
Не на шкуру забытого точится нож;
Принимай же собачью присягу!
Чтоб оскалился молча на пёсий скулёж
Твой подраненный брат из оврага.
Он залижет бока,
Он учует: пора —
Не взыскуя ответного зова.
И на целой земле не найдут серебра,
Чтобы пулю отлить на такого.

Я надеюсь, что лошади Пржевальского
тоже хватит травы.
Правда, травы мельчают последнюю тысячу лет.
В рассужденьи прогресса, возможно, Вы и правы.
Но моя жена (Вы ведь знаете жён)
говорит, что нет.
Я подумал, взвесил, потом посмотрел на детей,
И подумал ещё, и решился не вымирать.
Так позволишь себя убедить — а там и костей
Не собрать... Ах, Вы готовы собрать?
Благодарствую. Но я как-то уже привык
Жить под косматым солнцем у ледника.
Вы говорите — необратимый сдвиг?
Это Вы просто считаете на века.
А века мелковаты для единиц судьбы.
Чем за ними гоняться — уж лучше я постою
На своём.
До самого дня последней трубы
Будет племя моё трубить на закате в моём краю.
До свиданья.
Желаю Вам травы и воды,
И счастливого млекопитания, и лобастых детей.
Остаюсь, признательный Вам за Ваши труды.
С нетерпением жду через тысячу лет вестей.

Четыре ветра,
Двенадцать месяцев,
Сорок тысяч братьев,
А сестёр уж нет.
Седлай до света.
Твой путь не вместится
Ни в чьё объятье,
Ни в чей завет.

— Кто ты? Ау!
Чей рог поутру?
— Не тебя зову,
Я ищу сестру.

Четыре века,
Двенадцать месяцев,
Сорок семь заутрень,
А сестёр всё нет.
Лишь по всем рекам —
Плывут и светятся
Розмарин, и рута,
И первоцвет.

— Напои коня,
Брат ничей.
Тут, в зеленях —
Ледяной ручей.

Четыре лика —
Там, в глубине.
Цветёт повилика
На самом дне.
Обовьёт копыта —
Струям вспять:
Горе позабытое
Зацеловать!

— Четыре света,
Двенадцать теменей,
Сто царств и три волости —
Я коня губил.
Но нет ответа,
Не стало времени,
Не слышно голоса,
Только там, вглуби —

Розмарин и мята
Цветут, цветут.
Названого брата
Зовут, зовут.

— Четыре ветра,
Двенадцать месяцев,
Сорок тысяч братьев —
И никто не спас.
Драконы и вепри
Под копьём бесятся,
Но её заклятье —
На обоих нас:
На коне и мне.

— Так спеши, пора!
Свидимся на дне.
Я — ничья сестра.

Пропел петух,
Но ангел не трубил.
И мы живём на этом островке
Крутого времени.
Немного сохнут губы.
И дети бегают,
Которым всеми снами
Не утолить желания летать.
Какая сила
Их влечёт к обрыву?

Полунощный взвар
Синевы — травы —
Буйной крови.
Спят сыны,
Как на гербе львы:
Профиль в профиль.
А на нас — года
Налегли плащом:
Лапы в горло.
А к ногам — вода,
Поиграть лучом,
Светом горним.
Ей подай — звезду,
Да ещё — звезду —
До Петрова дня!
Переклик:

— Я жду!
— Я сейчас приду,
Подожди меня!
Я приду — дожив,
Чтоб до дна — дожечь,
В голубой нажим —
Всей твердыней плеч!
Я уже в пути:
Загадай полёт!

Господи, прости...
Не меня ль зовёт?