Сергей Есенин - Том 1. Стихотворения
«Пойду в скуфье смиренным иноком…» (с. 40). — Журн. «Русская мысль», М. — Пг., 1915, № 7, июль, с. 27; журн. «Северная звезда», Пг., 1916, № 1, [1 января], с. 32; Р16; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; Грж.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Первая редакция («Инок» — с. 300) печатается по журн. «Русская мысль».
Автограф — собрание М.П.Мурашева (хранится у наследников, Москва; репродукция — Хроника, 1, между с. 192 и 193), без даты, предположительно может быть отнесен к началу знакомства Есенина с М.П.Мурашевым, т. е. к марту-апрелю 1915 г. Стихотворение было передано Есениным в редакцию «Русской мысли» в марте-апреле 1915 г. Сотрудница редакции А.П.Татаринова извещала поэта: «Стихи Ваши („Инок“, „Калики“ и „Вечер“) напечатаны в июльской книжке. Известие о том, что они приняты, было давно послано Вам по петербургскому адресу, но было возвращено почтой» (Хроника, 1, 73). Оно, очевидно, входило в число тех 60 стихотворений, которые были привезены в марте 1915 г. Есениным в Петроград и о которых он 24 апреля 1915 г. сообщал Н.А.Клюеву.
Стихотворение неоднократно перерабатывалось автором. Первая редакция опубликована в «Русской мысли». В Р16 изменены ст. 5–6 (вместо прямого обращения к Руси появились строки: «Хочу концы земли измерить По отуманенной росе») и ст. 14. В Р18 было снято заглавие — «Инок». Но наиболее значительные изменения автор внес в 1922 г. В Грж. вместо определения пути героя «к монастырям» появляется характеристика его второй ипостаси — «Иль белобрысым босяком», вместо «иду в другие берега» и «бесплотного причастья» возникает «убогая радость», жизнь «без друга и врага», уподобленная пути по «проселочной дороге». Но характерно, что при этом образ «смиренного инока» оС.А. Тся центральным. Казалось бы, подобное слияние «инока» и «босяка» можно было отнести к числу имажинистских эпатажей. Но даже изначальный текст стихотворения говорит о том, что Есенина в иночестве влекла не церковно-молитвенная сторона, а видевшаяся ему в этом облике отъединенность, независимость от мира, освобожденность от всего внутренне чуждого его духу. Во всех редакциях оставались неизменными две строки: «И в С.А. Тье ближнего поверить» и заключительная «Молясь на копны и стога». Их, по сути, можно считать ключевыми. Перерабатывая текст, автор сохранял центральный образ, проясняя смысл своего обращения к нему. В наб. экз. стихотворение помечено 1914 г. Учитывая существенную переработку текста, проведенную в 1922 г., в наст. изд. датируется 1914–1922 гг.
Возможно, Есенин намеревался еще раз переработать стихотворение. Сохранился экз. Р18, где он выправил первую строку стихотворения, 2–4 строки им зачеркнуты, но новый текст не вписан (ИМЛИ). Поскольку этот экз. принадлежал В.П.Яблонскому, можно предположить, что правка относится к 1924–1925 гг., периоду встреч Есенина с ним.
Начиная с 1916 года, стихотворение часто приводилось в критике как пример воздействия на Есенина поэзии Клюева. Действительно, близость текста Есенина к таким строкам Клюева как, например:
Природы радостный причастник,
На облака молюся я,
На мне иноческий подрясник
И монастырская скуфья.
(«Набух, оттаял лед на речке…»)
очевидна. Общность с Клюевым, проявившуюся в этом стихотворении, отмечал, например, П.Н.Сакулин (журн. «Вестник Европы», Пг., 1916, № 5, май, с. 205–206). Спустя восемь лет Ю.Н.Тынянов писал, что «светлый инок» Есенина появляется в «клюевской скуфейке» (журн. «Русский современник», Л.—М., 1924, № 4, с. 212). Даже П.В.Орешин, отмечая, что до революции Есенин писал, «подражая исключительно Клюеву, изредка прорываясь своими самостоятельными строками и образами», утверждал: «…кто же не видит, что „пойду в скуфье смиренным иноком“ — это целиком клюевская строчка, а „иль белобрысым босяком“ — строчка совершенно самостоятельная, строчка есенинская, из которой в дальнейшем и развилась его поэзия» (Восп., 1, 266). П.В.Орешин, видимо, полагал, что обе эти строки относятся к одному времени, однако первая из них сложилась еще до личного знакомства Есенина с Клюевым, а вторая появилась лишь в 1922 г.
Тоже подражательность, но совсем другим образцам, усматривал в этом стихотворении Г.В.Иванов. Скептически оценивая первый сборник Есенина, он замечал, что в нем сказался пройденный поэтом «курс модернизма, тот поверхностный и несложный курс, который начинается перелистыванием „Чтеца-декламатора“ и заканчивается усердным чтением „Весов“ и „Золотого руна“. Чтением, когда все восхищает, принимается на веру и все усваивается, как непреложная истина». Он приводил строфу из первой редакции стихотворения (с неточностью):
Иду, в траве звенит мой посох,
В лицо махает шаль зари,
Сгребая сено на покосах,
Поют в тумане косари,—
и замечал, что «и Брюсов, и Сергей Соловьев, и Эллис, словом — любой изысканный москвич (в Петрограде так писать уже перестали) мог бы поставить под этими строками свое имя. И только предательское „махает“ выдает их происхождение. Но, разумеется, то, что законно и уместно в частушке, здесь звучит, как прямая безграмотность. А жаль! Сквозь красивость и гладкость стихов С.Есенина и С.Клычкова просвечивают крупицы той черноземной силы, которая дает стихам Клюева мощь и простоту» (газ. «Русская воля», Пг., 1917, 23 сентября, № 226).
Отнюдь не подражательность, а именно самостоятельность Есенина, проявившуюся, в частности, в данном стихотворении, отмечали некоторые критики еще в 1916 году. «…без рекомендаций пришел в поэзию Сергей Есенин, — писала С.Я.Парнок. — И потому, что гости из народа редки, и потому, что есенинский „сухой кошель“ подлинен, а не изготовлен в театральной костюмерной, и, главное, потому что новоприбывший пришел с „улыбкой радостного С.А. Тья“ — и семье поэтов и критике подобает принять его бережно» (журн. «Северные записки», Пг., 1916, № 6, июнь, с. 219).
«Шел Господь пытать людей в любови…» (с. 42). — Р16; сб. «Салон поэтов. Весенний первый». Избр. стихи за 1914–1916 гг., М., 1917, с. 55; сб. «Весенний салон поэтов», М., 1918, с. 75; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; Грж.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
4 июня 1915 г. С.М.Городецкий писал Есенину в КонС.А. Тиново: «Был здесь Бальмонт. Показывал ему твои портреты и стихи, где нищий дает Богу хлеб — понравилось чрезвычайно» (РГАЛИ).
Осень (с. 43). — Ск-1, с. 116; Г18; сб. «Весенний салон поэтов», М., 1918, с. 75; Р18; Рус. (корр. отт. Тел.); Р21; И22; Грж.; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф неизвестен. В Гн — вырезка из Ск-1 без авторских помет. Датируется по помете в наб. экз. 1914 г.
В Ск-1 открывает цикл «Голубень», куда вошли еще три стихотворения («О красном вечере задумалась дорога…», «Синее небо, цветная дуга…» и «О товарищах веселых…»); заключительная дата цикла — 1916 г. Начиная с Р18, включалось не в «Голубень», а в сборник «Радуница». Посвящение Р.В.Иванову-Разумнику возникло не ранее 1916 г., времени знакомства Есенина с ним. Вероятнее всего, посвящение, равно как и дата, относятся ко времени формирования цикла.
Сборник Ск-1 вышел 1 августа 1917 г., хотя работа над ним началась еще во второй половине 1916 г. Точная дата передачи Есениным рукописи цикла Р.В.Иванову-Разумнику неизвестна, но наиболее вероятно, что это произошло во второй половине ноября 1916 г. Именно с этим скорее всего связано то, что 30 ноября 1916 г. Есенин обратился к сотруднику редакции Бирж. вед. А.Л.Волынскому с просьбой «задержать» публикацию в газете двух стихотворений («О товарищах веселых…» и «О красном вечере задумалась дорога…»). Видимо, стихи были сданы в редакцию газеты, но потом переданы в Ск.: в ноябре 1916 г. собирал Р.В.Иванов-Разумник рукописи для «Скифов». «…Все присылайте не позднее 15 ноября», — писал он, например, Андрею Белому 18 октября 1916 г. (РГБ). Сборник был набран в январе 1917 г. Очевидно, тогда же Есенин держал его корректуру, ибо 6 февраля он сообщил Р.В.Иванову-Разумнику дополнительные поправки в тексте. Печататься сборник должен был в феврале, но был задержан в типографии и вышел только 1 августа 1917 г.
Критики быстро выделили это стихотворение. Хотя некоторые прежде всего обратили внимание на сходство с Блоком (см. прим. к «Не ветры осыпают пущи…»), другие увидели в стихотворении пример особенностей образной системы именно Есенина. В статье «Гармония образов» Г.Ф.Устинов, отметив, что Есенин — «творец бесчисленного количества образов» и этим существенно отличается от предшественников, в частности, от символистов, писал: «…они — поэты звука, в то время как Есенин — поэт образа. И только в некоторых местах он очень удачно сочетает и звуки и образы, как, например, в стихотворении „Осень“» (газ. «Советская страна», М., 1919, 3 февраля, № 2). Н.М.Тарабукин, отвергая претензии имажинистов на исключительное владение поэтическим образом, который якобы принадлежит только им, писал: «Образ — тело и душа поэзии. У Есенина образ имеет целый ряд особенностей. Изобразительной стороной его образов является деревенский пейзаж. Метафора образа строится обычно по нисходящей линии: явление более общего порядка и большей значительности он наделяет свойствами явлений более частных и меньшей значимости. Прежние поэты обычно олицетворяли обыденный предмет в какой-нибудь «возвышенный» образ. Есенин поступает наоборот. Солнце он сравнивает с колесом, луну — с лягушкой. Отличительной чертой его образов является их антропоморфизм. Он наделяет природу свойствами человека или животных. Осень для него — „рыжая кобыла“, ветер — схимник, который „мнет листву по выступам дорожным“, месяц — ягненочек, изба — старуха, закат — красный лебедь, синий сумрак — стадо овец. „Никому и в голову не встанет, что солома это тоже плоть“, — говорит он…» (журн. «Горн», М., 1923, № 8, с. 224; статья в тетради, где Есенин собирал отзывы о своем творчестве — ГЛМ). В пролеткультовской критике стихотворение осуждалось за религиозность и церковность.
