Лев Мей - Стихотворения

Нет, только тот, кто знал
        Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
        И как я стражду.

Гляжу я вдаль… нет сил,
        Тускнеет око…
Ах, кто меня любил
        И знал — далеко!

Вся грудь горит… Кто знал
        Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
        И как я стражду.

Внутренней связью
Сил четырех
Держится стройно
Мира чертог.

Звезды лимона
В чашу на дно!—
Горько и жгуче
Жизни зерно.

Но растопите
Сахар в огне:
Где эта жгучесть
В горьком зерне?

Воду струями
Лейте сюда:
Всё обтекает
Мирно вода.

Каплю по капле
Лейте вино:
Жизнь оживляет
Только оно!

Выпьем, покамест
Кубок наш жгуч!
Только кипучий
Сладостен ключ!

Мне ночь сковала очи,
Уста свинец сковал;
С разбитым лбом и сердцем
В могиле я лежал.

И долго ли — не знаю —
Лежал я в тяжком сне,
И вдруг проснулся — слышу:
Стучатся в гроб ко мне.

«Пора проснуться, Гейнрих!
Вставай и посмотри:
Все мертвые восстали
На свет иной зари».

— «О милая, не встать мне.
Я слеп — в очах темно —
Навек они потухли
От горьких слез давно».

— «Я поцелуем, Гейнрих,
Сниму туман с очей:
Ты ангелов увидишь
В сиянии лучей».

— «О милая, не встать мне:
Еще не зажила
Та рана, что мне в сердце
Ты словом нанесла».

— «Тихонько рану, Гейнрих,
Рукою я зажму,
И заживлю я рану,
И в сердце боль уйму».

— «О милая, не встать мне:
Мой лоб еще в крови —
Пустил в него я пулю,
Сказав „прости“ любви».

— «Тебе кудрями, Гейнрих,
Я рану обвяжу,
Поток горячей крови
Кудрями удержу».

И так меня просила,
И так звала она,
Что я хотел подняться
На милый зов от сна.

Но вдруг раскрылись раны,
И хлынула струя
Кровавая из сердца,
И… пробудился я.

Погребен на перекрестке
Тот, кто кончил сам с собой;
На его могиле вырос
Грешноцветник голубой.

Я стоял на перекрестке
И вздохнул… В ночи немой
При луне качался тихо
Грешноцветник голубой.

 Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.

И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой.

Только к дочери вошел
Царь в чертоги золотые —
Засмеялась и царевна,
И рабыни молодые.

Засмеялись и арабы;
Даже евнухам потеха;
Даже мумии и сфинксы
Чуть не лопнули со смеха.

Говорит царевна: «Вора
Я поймала, да слукавил:
Хвать его, а он в руке мне
Руку мертвую оставил.

Поняла его теперь я —
Он и ловок и не робок;
Крадет мимо всех задвижек,
Всех замков, крючков и скобок.

У него есть ключ волшебный,
И, когда прийдет охота,
Отпирает им он двери,
И решетки, и ворота.

Я не дверь ведь запертая —
И хоть клад твой сберегала,
Да и свой-то клад девичий
Нынче ночью прогадала».

Так с отцом царевна шутит —
И порхает по чертогу;
Снова евнухи и слуги
Рассмеялись понемногу…

А наутро целый Мемфис
Засмеялся; к крокодилам
Весть дошла — и те всей пастью
Засмеялися над Нилом,

Как на нильском на прибрежье
Стал глашатай — с ним и свита —
И прочел, при звуках трубных,
Он рескрипт от Рампсенита.

«Рамлсенит, царь над царями
И владыка над Египтом,
Верноподданным любезным
Возвещает сим рескриптом:

В ночь на третие июня
Тысяча… такое лето
Перед рождеством Христовым,—
Вот когда случилось это,—

Из сокровищницы нашей
Тать похитил непонятно
Много камней драгоценных,
И потом неоднократно

Похищал. Затем-то на ночь
Пред казной у самой двери
Нашу дщерь мы положили,
Но не дался тать и дщери.

Прекратить татьбу желая,
А притом — для возвещенья
Симпатии нашей к татю,
И любви, и уваженья —

Нашу дщерь ему в супруги
Отдаем беспрекословно
И наследником престола
Признаем его любовно.

Но, как будущего зятя
Местожительство безвестно,—
Сей рескрипт ему объявит
Нашу милость повсеместно.

Января второе, в полдень,
В лето — тысяча… такое
Перед рождеством Христовым.
Rhampsenitus rex. Мероэ».

Тать был избран царским зятем
По прямым словам рескрипта,
А по смерти Рампсенита
Венчан был царем Египта.

Он царил, как и другие;
И искусства процветали,
И торговля… Нет сомненья,
Что при нем не много крали.

Спит на груди у ней крошка-ребенок;
Жанна другого несет за спиной;
Старший с ней рядом бежит… Башмачонок
Худ и не греет ножонки босой…
Взяли отца их: дозор окаянный
Выследил — кончилось дело тюрьмой…
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Жизни заря и для Жанны алела:
Сельский учитель отец ее был;
Жанна читала, работала, пела;
Всякий за нрав ее тихий любил,
Плясывал с ней и под тенью каштанной
Жал у ней белую ручку порой…
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Фермер к ней сватался — дело решили,
Да из пустого оно разошлось:
Рыжиком Жанну в деревне дразнили —
И испугался он рыжих волос.
Двое других ее звали желанной —
Но ведь у ней ни гроша за душой…
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Он ей сказал: «Не найти мне подружки
Краше тебя — полюбил тебя я,
Будем жить вместе: в убогой лачужке
Есть у меня дорогих три ружья;
По лесу всюду мне путь невозбранный;
Свадьбу скрутит капеллан замковой…»
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Жанна решилася — Жанна любила,
Жаждала матерью быть и женой:
Три раза Жанна под сердцем носила
Сладкое бремя в пустыне лесной.
Бедные дети! Пригожий, румяный,
Каждый взошел, что цветок полевой!
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Чудо любовь совершает на свете,
Если горят ей прямые сердца!
Жанна еще улыбается: дети
Черноволосы все трое — в отца!
Голос жены и подруги избранной
Узнику в душу вливает покой…
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!