Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)
Военный обретая стаж.
Но взрыв, огонь – и кто был рядом, —
Отныне бывший экипаж.
И где бы друг мой ни сгодился, —
То переправа, то десант,
В аду огня в нем вдруг открылся
Неслабый снайперский талант.
Все та же цель была одна —
Крошить врагов фашистской масти…
Но тут закончилась война
С большой надеждою на счастье…
Пройдет очередной парад
И о войне расскажет снова
Иконостас его наград…
Но друг по-прежнему ни слова.
Долголетие
Когда кого-то любишь,
Растишь, поишь, голубишь,
Ты как бы жизнью их живешь порой.
А если так, прибавь тогда
К своим годам и их года —
И этот возраст в сумме будет твой.
Кому под силу ноша,
Чтоб было десять кошек,
А у супруги все живут, до двадцати.
Но есть еще и внучки,
Сложи года до кучки,
Глядишь – супруга третий век в пути.
А выглядит на тридцать,
Мне с места не сойти!
Владимир Плотников
Из цикла «Билеты встреч и разлук» 180814
Простите, почтеннейшие. Этот необузданный, сумбурный случай связан с циферками. Сейчас они, знамо дело, стерлись, а лет 90 назад весьма жирно пучились со стенки в левом от окна изголовье. Малость пониже красовалась примечательная роспись с оборванной закорючкой. Я навсегда запомнил те 6 цифр. Мой первый рейс. Первая порча. Первая встреча с вандалами – с парой чудовищ.
«Ой. Вишь, каков срамец, накорябал тут. Я стереть было, а тут вы. Неловко даже, подумаете чего про меня, чего доброго. недоброго сиречь. Нет? Вне подозрений я! Благодетель вы мой, спасибо. Располагайтесь, милсударь, путь-то, я чай, не близкий? А мне до Киева, а там. еще крюк кой-какой»…
Не успел в купе войти, как на меня настороженно воззрился молодой человек, угрем извернувшийся от подушки. Хитроватый, в чиновничьем мундире. В руке химический карандаш, на нижней губе черный следок. Офицерская бородка, куцеватость с рыжинкой, легонькая картавость.
«…Вы по надобности какой, по личной? Служебной. Так-так, а я и так и так, и сяк и так, и свое, шкурное, и по чину надобность. Засурков моя фамилия, слыхали, может. Пихтюк-Засурков. По адвокатской линии. Защитник народный. Не гнушаюсь нигде. И по городам, и по весям. О, как вам идет без верхнего, господин. ага, понял, господин штабс-капитан. У меня к военным отношение о-го-го, особенное отношение, авантаж.
Я вот. извольте не пренебречь, карточку вам. я с военными всяки имел дела. Сейчас себя обслуживаю. Защищаться буду, сударь мой, от, к слову, вашего коллеги. Званием подполковник, граф опять же. Ж-го уезда. Тамошний предводитель дворянства. Полагаю, засажу я его. Нет-нет, оговорился, засужу. И поделом. Человек-то он, может, и почтенный, и ордена заслужил за дело. Только разве барское это дело людей убивать? Что с того, что человек сословием попроще? Не тот нынче век. Потому и не ерихонься, а то живо на ж. ссадим.
Благодарствую, не пьем-с. Водочку-с. Мы наливочку уважить любим. А вы? Не? Запах не тот? Ну, мы прибережем наливочку до дому. Пихтюк-Засурков, он, барин, в поездах строжайшим образом уваживает бургонское Шамбертен № 38 три дробь четыре. Не иначе. Иначе только рейнское Шлос-Иоганисборг. Как в книжке одной старой. Слюноточивая мечта захудалого, вечно голодного студента Моси. Еще тому лет восемь пивал бедный Мосик разбавленное столовое, на худой край – пиво в дешевом трактире. Но пристально мечтал о Шамбертене. При этом. Притом, что как видите, добился, и довольно скоро».
Сосед по купе не опрокидывает рюмку, а, будто нырок, протягивает к ней губы, по-утиному всасывает, и плавно удвигает голову назад. Ни рюмка, ни борода при этом, не срезались даже на градус.
«…Я вот с чего с ним, с подполковником, схватился?
Раз, два, пять, да, почитай, уж полгода, как я дочке его распрекрасной Наденьке курс по праву давал, на дому-с. По юриспруденции, гляньте-ка, пташка устремлена. Лапотный люд защищать собиралась. Мося месяцы на нее угробил, от трех громких дел отбоярился. Не за идею, это уж само собой. Только ведь и гонорар господин полковник тоже положил не так, чтоб с Морганом чаи гонять. Так что ж у нас в причинном остатке? Да просто: запала она мне, запала Надька, Надюха, Надюшенька. Хороша, ни слов, ни метафор сродных.
Ничего, что еще себе дозволю? Ух, буль-буль, чертята да по веночкам! Кха!!!».
Вот он становится ближе, вернее, ближе его лицо, подавшееся ко мне через столик. И там, в лице, два отточенных грифеля из вздутой радужки, безумно тонущей в палтус – ной мясистости белков. Грифеля не кололи, а шпынями на самом острие отталкивали, не подпускали: ты чужой, ты не мой, ты. ой!
«…Вы офицер. И крыться перед вами не пристало. Чего ж, распахиваюсь, как на духу, примите в свой штаб. Погусарил, сохальничал я. Совратил дочурку предводителеву. Сцедил ягодку пасленовую. Ладна, смачна, да вот беда – неуклюжая, воробышек в таких делах. Чего так глядите? Она, право слово, вполовину сама далась. Волокититься не собиралась, папаше жалиться того пуще. Куда? Она его пуще моего боялась. Я, собственно, и не уверен, что обрюхатил, что я. Недоказуемо. Все ведь потом, много позже открылось. А она в тех делах была того – тычинка без пестика. Оттого ничего и скрыть не смогла, ни даже меня вовремя упредить. А открылось все с подачи гувернантки. По этой части ушлая бестия, подкованная. Я к ней ни-ни, да она и не смотрела на таких. А Надюху на первом же позыве, в семечку расколупала. И тут уж, ой!
Вы что не пьете-то, выпятился как столб соли содомский. Ни – свое, ни – нашенскую. Разволновался я что-то, все как бы вчера содеялось! Да. Подполковник меня нещадно тузил, кулаками, подошвами. Мало, стрелял из кольта. 4 пули во мне. Как я их заимел, и не почуял в горячке. Одно понимал: все-все, сейчас кончит, упаси и пронеси, а потому на коленях ему одно жарил: «Родимец, кормилец, милостивец, отец, никому не скажу, только не добивай, а то пойдешь за убийство». В горячке всю подноготную ему, как вот вам: дескать, да-да и нет-нет, благодетель, что, мол, грех брал: мальчиков драл, а баб нет, нет на мне греха. Я тогда на себя готов был все грехи взять, хоть содомские, хоть. Только б дуло отвести, от дочки его свой срам унести. А Надька, умница, молчит, не сдает. А тут уж и этот бешеный полковник, как в сердце зашел, так и вышел, сдулся, да и поник. А мне чего? Уцелел в живых и ладно. Чуток опосля предводитель сам знахаря из деревни справил – отхаживали неделю. Сейчас, поправясь, еду подавать.
Ну, еще по одной, то бишь одну. Вы чего это не уважаете это дело? Не офицерский маневр, сиречь манер. Брр. Чего-то мучусь, мучаюсь. На чем мы там? А, в суд сейчас вот еду подавать, в Ж-ий. А что? В наше время даже жиды выигрывают. Дела вон, не в пример, какие громкие: Дрейфус, Бейлис. Пихтюку-Засуркову что ль не дано? Мосий Фомич Рахис ли не вправе? Рахис – это я по батюшке. А Засурков по тетеньке, ха-ха. Ненавижу! Засужу! Столбовые дворяне выискались – прям те пушкинские! Видали и не таких, приценились и переварили. Им, значит, все: привилегии все, грамоты и милости жалованные все, все школы, все университеты, все дороги в жизни! Для них и Рассея вдоль, и Европа враспор. Им гувернеры и доктора, приказчики и извозчики, половые и городовые: «Чего изволите, барин? – А шустовского мне, братец, под севрюжинку с хренком! Геть отсель, нет, эй, стой, полотенчика мне, человек, ах ты ж, морда татарская, быдло немытое, чернь посконная, холуй нечесаный, чухно чумазое». А Мосий, Фомы-фотографа отпрыск шестый, за все про все один, всего сам достигши. Убитое детство, нищая семья, бедная хата, с лука на чеснок, с щуки на горох. Азбуки и той не имел. Так нате выкусите: в пять лет полная гимназия, экстерном Киевский университет. А через три года, всего-то через три годочка, знатный юрист. Связи, знакомства, заказы. Дела! Одно громкое дело, а следующее – того громче – дело. Ибо главное: дело начать. Вот и на полковника заведу, а там, при фартовом стечении, и замну, сорву вот, – кажет ноготок, – лишь откупного с озорника. Ишь мне тут, пугачевщина. Бабахать из револьвера, людей пулями нзить! Дело сие хватное, наперед знаю. И выгода не в один слой. Вот вам по пальцам: опозорится старый бурбон на всю империю – раз, нервы поистреплет – два, в накладе при этом останется – три. А я что? Живым из кипятка вынырнул – раз, с дочурки его сласть подлизнул – два, после этого всего невинен – три, да еще и жертва – четыре, а, глядишь, произведут в социальные герои – тогда уж вся пять. К ужину герой в полном выигрыше и удовлетворении: моральном, материальном, именном и профессиональном – на чай, как говорится.
А быстро теперь смеркается. Вы, гляжу, упрямец, а я пиянец – хлоп стопочку, и в полном праве. У-у-а. брр. пфу. Что ж тут, стошнило. С кем не бывает? А скатерку сменят. На то и первый класс, чтоб с удобствами. За мной выгорит, не сомневайся, штабс-. шнапс-. капитан. Наш штабс брезгует шнапс. Не бывалое на Руси дело. Дело. Дело Бейлиса – вот он мой университет. Как, как? Мосий Фомич мое имя. На карточке же прописан. Пихтюк-Засурков. А то бы не слышали! Хо-хо, то я пресловутое убиение Ющинского под орех разделал. Не я один, знамо дело, там вся демократическая Россия персток приложила. У нас, разумеется, не Франция. Своих Зола где наскрести? Тута нема! Так, все мелкие корольки-короленки, шабес-штабес-пристегаи. Эй, чего, чего. Чего удумал? Вы же русский офицер. А-а».
