Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме
(к Ганусу)
Остаться?
(тихо)
Нет, нет, нет…
я умоляю, умоляю!..
Вы…
вы… жалкий.
(Уходит, накинув меховой плащ.)
Тременс. Элла! Стой! А ну ее…
Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу
стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…
(Пауза.)
Одиннадцатый час… Не понимаю…
Опаздывать — дуэльный этикет.
А может быть, он струсил.
И другое
есть правило: не оскорблять чужого
противника…
А я скажу тебе
вот так: душа должна бояться смерти,
как девушка любви боится. Ганус,
что чувствуешь?
Огонь и холод мести,
и пристально гляжу в глаза кошачьи
стального страха: знает укротитель,
что только отвернется, — вспрыснет зверь{151}.
Но, кроме страха, есть другое чувство,
угрюмо стерегущее меня…
(зевает)
Проклятая дремота…
Чувство это
страшней всего… Вот, Тременс, — деловое —
пошлешь по почте; вот — письмо к жене —
сам передашь… О, как ударит в нёбо,
о, как ударит!.. Смирно…
Так. А марку
ты рассмотрел? Под пальцами всегда
я чувствую тугое горло это…
Ты помоги мне, Ганус, если смерть
тебя минует… Помоги… Отыщем
неистовых наемников… Проникнем
в глухой дворец…
Не отвлекай меня
безумным и дремотным бормотаньем.
Мне, Тременс, очень трудно…
Сон всегдашний…
Сон сладостный… Слипаются ресницы.
Разбудишь…
Спит. Спит… Пламенный слепец!
Открыть тебе? Открыть?.. О, как они
опаздывают! Это ожиданье
меня погубит… Господи!.. Открыть?
Так просто все: не встреча, не дуэль,
а западня… один короткий выстрел…
сам Тременс это сделает, не я,
и скажет сам, что ставлю выше чести
холодный долг мятежника, и станет
благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий!
Один ответ, один ответ тебе, —
презрительный ответ: неблагородно.
А вот — идут… О, этот смех беспечный
за дверью… Тременс! Просыпайся! Время!
Что? А? Пришли? Кто это там смеется?
Знакомый перелив…
Входят Морн и Эдмин.
Эдмин. Позвольте вам
представить господина Морна.
Счастлив
вам услужить. Мы с вами не встречались?
(смеется)
Не помню.
Мне спросонья показалось…
но это все равно… А где посредник?
Тот старичок воздушный — Эллин крестный
как звать его… вот память!
Дандилио
сейчас придет. Он ничего не знает.
Так лучше.
Да: судьба слепая. Шутка
не новая. Дрема долит{152}. Простите,
я нездоров…
Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.
Ганус. Ждать… Снова ждать… Слабею,
не вынесу…
Эх, Ганус, бедный Ганус!
Ты — зеркало томления, дохнуть бы
теплом в тебя, чтоб замутить стекло.
Вот, например: какой-то тенью теплой
соперник твой окутан. На картины
мои глядит, посвистывает тихо…
Не вижу я, но, кажется, спокойно
его лицо…
(к Эдмину)
Смотри: зеленый луг,
а там, за ним, чернеет маслянисто
еловый бор, — и золотом косым
пронизаны два облака… а время
уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй,
церковный звон… толчется мошкара…
Уйти бы — а? — туда, в картину эту{153},
в задумчивые краски травяные,
воздушные…
Спокойствие твое —
залог бессмертья. Ты прекрасен.
Знаешь,
забавно мне: ведь я уж здесь бывал.
Забавно мне, все хочется смеяться…
Противник мой несчастный мне не смеет
в глаза глядеть… Напрасно, повторяю,
ты рассказал ему…
Но я полмира
хотел спасти!..
(с кресел)
Какая там картина
вам нравится? Не вижу я… Березы
над заводью?
Нет, — вечер, луг зеленый…
Кто написал?
Он умер. Кость осталась
холодная. На ней распято что-то —
лохмотье, дух{154}… О, право, я не знаю,
зачем храню картины эти. Бросьте,
не нужно их смотреть!
А! В дверь стучат!
Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс,
не смейся надо мной!..
(слуге)
Поставь сюда.
На, выпей, Ганус.
Не хочу.
Как знаешь.
Не откажитесь, судари мои,
прошу.
Спасибо. Но скажите, Тременс,
с каких же пор писать вы перестали?
С тех пор, как овдовел.
И вас теперь
не тянет вновь просунуть палец в пройму
палитры?
Слушайте, мы собрались,
чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный;
не к месту здесь цветные разговоры.
Поговорим о смерти. Вы смеетесь?
Тем лучше; но поговорим о смерти.
Что — упоенье смерти? Это — боль,
как молния. Душа подобна зубу,
и душу Бог выкручивает — хрясь! —
и кончено… Что дальше? Тошнота
немыслимая и потом — зиянье,
спирали сумасшествия — и чувство
кружащегося живчика, — и тьма,
тьма, — гробовая бархатная бездна,
а в бездне…
Перестаньте! Это хуже,
чем о плохой картине рассуждать!
Вот. Наконец-то.
Слуга вводит Дандилио.
Дандилио. Добрый вечер! Ух,
как жарко тут! А мы давненько, Тременс,
не виделись — отшельником живете.
Я изумлен был вашим приглашеньем:
мудрец-де приглашает мотылька.
Для Эллы — вот — коробка глянцевитых
засахаренных слив — она их любит.
Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите —
бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус?
Ведь мы знакомы были. Это — тайна,
не правда ли, что вы к нам воротились?
Когда вечор мы с вами… как узнал я?
Да по клейму, по синей цифре — тут —
повыше кисти: заломили руки,
и цифра обнажилась. Я приметил
и, помнится, сказал, что в Дездемоне…
Вот вам вино, печенья… Скоро Элла
вернется… Видите, живу я тихо,
но весело. И мне налейте. Кстати,
тут вышел спор: вот эти господа
решить хотят, кому из них платить
за ужин… в честь одной плясуньи модной.
Вот если б вы…
Конечно! Заплачу
с охотою!
Нет, нет, не то… Сожмите
платок и выпустите два конца, —
один с узлом…
…невидимым, конечно.
Ведь он дитя, — все объясняй ему!
Вы помните, беспечный одуванчик,
я ночью раз на уличный фонарь
вас посадил: просвечивал седой
ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый
старались нахлобучить на луну
и чмокали так радостно…
И после
в цилиндре пахло молоком. Шутник,
прощаю вам!
Скорей же… вас просили…
ведь надо кончить…
Полно, полно, друже, —
терпенье… Вот платок мой. Не платок,
а знамя разноцветное. Простите.
Спиною стану к обществу… Готово!
Платить тому, кто вырвет узел. Ганус,
тяни…
Пустой!
Вам, как всегда, везет…
Я не могу… что сделал я!.. не надо…
Сжал голову, бормочет… Ведь не ты —
он проиграл!
Позвольте, что такое…
ошибся я… узла и вовсе нет,
не завязал, смотрите, вот так чудо!
Судьба, судьба, судьба решила так!..
Послушайтесь судьбы! Так и выходит!
Прошу вас — я прошу вас — помиритесь!
Все хорошо!..
(нюхает <табак>)
