Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Бывает мать несправедлива
К своим сынам. И вот тогда
Любви и горькой и ревнивой
Для них приходит череда.

Им не забыть. Им не расстаться.
Ты не любовница. Ты мать.
Им песни детства ночью снятся,
И этих песен не отнять.

Им снится юность буревая,
Огонь твоих гражданских битв.
И рана старая, сухая
Опять в ночи кровоточит.

И сердце бьется так тревожно,
И холод смерти давит грудь —
Проклясть тебя им невозможно
И невозможно обмануть.

Пред дальней ледяной могилой
Склоняемся, притворно иль скорбя,
Отчизна, я бы не простила —
Ни за него, ни за себя.

На дальнем Севере зимует друг.
Сегодня я пошлю ему посылку:
Сухую колбасу, лимоны, лук,
Отрезок сала в розовых прожилках.

Вот шептала. Её янтарный глаз
Ему напомнит солнечное лето.
Перебираю вновь, который раз,
Подобранные тщательно предметы.

Чтоб верил, что найдет жену такой,
Какой оставил, чтоб не знал сомнений.
Ступайте, милые! И твердою рукой
Подписываю: Бухта Провидений.

Спускается солнце за степью,
Вдали золотится ковыль.
Колодников тяжкие цепи
Вздымают дорожную пыль.

Так вот что случилось с тобою,
Куда тебя жребий занес —
Любимый с печальной судьбою,
С серебряной прядью волос.

Ты справедливая и ты не терпишь зла,
Но все на свете ты понять способна:
Ты пылкость юности чудесно пронесла
Сквозь натиск лет, сквозь мир звероподобный.

Когда, случается, я тяжело грущу
От пошлости, от лжи и лицемерий,
Я прихожу к тебе и говорю: «Хочу
Оставить всё! Я более не верю!»

И ты мне руку на плечо кладешь,
Приказываешь мне: «Ступай, начни сначала».
И соглашаюсь, думаю: «Ну что ж!
За нами правда. То ль еще бывало!»

Начну заветную мою
О сердца темных бреднях.
Тебе, тебе я отдаю
Кольцо стихов последних.

Тебе, мой друг, оно твое
По всем любви канонам,
Хоть хлеб, и счастье, и жилье
Делить не суждено нам.

Хоть обручального кольца
Тебе я не дарила,
Хочу до смертного конца
Твоей остаться милой.

Смыкает время тесный круг.
Не будут трубы петь вокруг,
Мы не были в героях.
Но время мужества, мой друг,
Пришло для нас обоих.

В этом домике у парка
Северным коротким летом,
В год, когда война пылала,
Жили русские поэты.

День был посвящен работе,
Вечер — тихим разговорам,
Словно в дальний путь куда-то
Плыли мы спокойным морем.

Но на переломе ночи
Радио врывалось в уши,
Выли города и страны:
«SOS! Спасите наши души!»

А потом мы расходились
По кабинам личных странствий,
Каждый, каждый сам с собою,
С жизнью, с совестью, с пространством.

Только в сквере на скамейке
Мальчик бронзовый ночами
Слушал ночь и видел — небо
Режут острыми мечами.

И, сойдясь наутро к чаю
В светлой комнате балконной,
Каждый день мы находили
Карту мира измененной.

Дело было в панской Польше.
— Что о ней сказать? —
Рассказать бы можно больше,
Трудно промолчать.

В городке вблизи границы
— Что сказать о нем? —
Доктор Фейгин был в больнице
Городским врачом.

Невысокий, близорукий,
Тихий, как свеча.
Золотые были руки
У того врача.

От парши, чахотки, грыжи
И от бед иных
Даже лучше, чем в Париже,
Он спасал больных.

И к нему со всей округи
— Что сказать о ней? —
Шли лечить свои недуги
Хлоп, русин, еврей.

Он не брал высокой платы,
Он лечил их так.
Не ходил к нему богатый,
А ходил бедняк.

И детей к нему носили
С четырех сторон,
Без различия фамилий,
Отчеств и имен.

До Варшавы слух домчался.
Слух прошел о нем,
И разгневалось начальство
С золотым шитьем.

В белых пальцах трубка пляшет:
— Вам, Панове, стыд!
Неужель больницей вашей
Управляет жид?! —

Уж «Газета» дышит страстью:
«Доктор наш еврей!
Может, режет он на части
Маленьких детей?!

Он, потомок ста раввинов,
Он, собачья кровь,
Виноват, что хлоп с русином
Ходят без штанов!»

Пред лицом таких событий
Пишет магистрат:
«Вы уволены. Лечите
Ваших жиденят!»

— Не уйду, пока коллеге
Я не сдам больных, —
Перерыв в леченье вреден
Для здоровья их.

Если я еврейской крови,
В чем вина людей?! —
Но недолго прекословил
Маленький еврей.

Это все в тысячелетьях
Было много раз.
Только звезды мрачно светят,
Звезды темных глаз.

Вот в больнице новый доктор —
Пан Тадеуш Кржиш.
Но больных не видно что-то,
Их не приманишь.

А у фейгинской квартиры
С самого утра
Ждут кафтаны в старых дырах,
Ноги в волдырях.

И несут со всех местечек
Матери детей.
Касек, Стасей, Ривок лечит
Маленький еврей.

До Варшавы слух промчался,
Слух прошел о нем,
И разгневалось начальство
С золотым шитьем.

И приводят шесть жандармов
Фейгина на суд.
Смотрят люди с тротуаров,
Как его ведут.

— Доктор, вам единоверцев
Велено лечить.
Вы приказы министерства
Смели преступить! —

Отвечает огорченно
Маленький еврей:
— Не нарушил я закона
Совести своей.

Если мучаются люди,
Если плачет мать, —
Неужель, Панове судьи,
Мог я отказать? —

И судья ответил четко
На его слова:
— Пусть обсудит за решеткой
Жид свои права. —

Доставляют вслед за этим
Доктора в тюрьму,
И тоска тысячелетий
Входит вслед ему.

Долго ль, коротко ль, но смене
Все обречено, —
Государства, словно тени,
Падают на дно.

Над Варшавой гром промчался,
Орудийный гром,
И бежит, бежит начальство
С золотым шитьем.

Удирает на машине
Пан Тадеуш Кржиш,
Ну, а хлопам и русинам
Как бежать велишь?

Но быстрее самых быстрых,
Всех опередив.
Мародером и убийцей
В город входит тиф.

Страх ломает все засовы
Под покровом тьмы.
И выходит уголовный
Фейгин из тюрьмы.

Городок в ночи таится,
Мрак и тишь кругом,
Но ведет его в больницу
Память о былом.

Переполнены палаты,
Люди на полу,
Перевязок ждут солдаты
На вещах в углу.

А из залы полутемной
Слышен тихий плач,
И спешит, спешит на помощь
Доктор Фейгин, врач.

Детских губ призыв несмелый…
Боли лабиринт…
Вот уж он рукой умелой
Оправляет бинт.

И с надеждою во взглядах
На него глядят,
И рождается порядок
В хаосе палат.

И всю ночь в людской пустыне
При огне свечей
Человечье тело чинит
Маленький еврей.

И три дня с тревогой в сердце
Каждый час и миг
Отбивает он у смерти
Малых и больших.

А потом в ночном тумане
Донеслися вдруг
Тяжких танков громыханье,
Гул моторов, стук.

И бледнеет под повязкой
Каждое лицо,
Но идет, забыв опасность,
Доктор на крыльцо.

Чьи полки во тьме грохочут?
Чей у дома шаг?
Может быть, во мраке ночи
Свой страшней, чем враг.

— Здесь больные! — крикнул в муке
Маленький еврей
И, крестом раскинув руки,
Замер у дверей.

Так стоял он, ожидая,
Ко всему готов,
Словно птица защищая
Выводок птенцов.

Но зажглись, сверкнули фары
Кругом огневым,
Яркий свет в глаза ударил.
Кто же перед ним?

Сотни статных, мощью грозных
На машинах в ряд.
Командиры в шлемах звездных
У крыльца стоят.

И сказал, блеснув очами,
Старший командир:
— Мы пришли сюда друзьями.
Мы несем вам мир.

Мы больницу вашу вдвое
Развернем тотчас.
В штаб дивизии с собою,
Доктор, просим вас.

— Не уйду, пока коллеге
Я не сдам больных, —
Перерыв в леченье вреден
Для здоровья их.

Если я еврейской крови,
В чем вина людей?! —
Но сурово сдвинул брови
Старший из гостей.

— Мы Советского Союза
Верные сыны.
И для нас поляк, и русский,
И еврей равны.

Мы пришлем вам подкрепленье
Из врачей полка. —
Салютуя, на мгновенье
Поднялась рука.

И внезапно тьму прорвали
Тысячи огней,
Побежали вдоль кварталов
Искры фонарей.

И внезапно город мертвый
Ожил, поднялся.
Настежь двери, настежь окна!
Песни… голоса…

И толпятся вкруг советских
Боевых машин
В хоре дружеских приветствий
Хлоп, еврей, русин…

Но, затерянный в потоке
Многолюдных рек,
Молча смотрит невысокий
Тихий человек.

И горят, сияют, светят
Звезды темных глаз,
Может быть, в тысячелетья
Только в первый раз.