Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

Воспоминанья и мечты
как пленка впитывают прелесть
того, чем с жизнью связан ты,
того, что было в самом деле.

То, что существенней всего,
что крутится на первом плане,
что крутит нас как колесо –
воспринимается в тумане.

Когда действительное (вплавь)
несет к истоку ткань живую –
я покидаю жизни явь,
я призрак, я не существую.
Скользит как сон для наших тел
событий явственных теченье…
Но где-то есть такой отдел,
где сохранятся ощущенья.

Так в бывшем явное порой
встает живей чем в настоящем,
напоминая о второй
поре – о яви предстоящей.

Не разбираясь в бронзовом товаре
я попытаюсь рассказать о нем:
о той руке, что стынет на бульваре –
на северном бульваре, на Страстном.

Бывает пясть из мрамора и меди,
из бронзы, не имеющей страстей…
Одна из их на дружеском обеде
была живой – из мяса и костей,

чтоб кровью напоенная здоровой,
зимой не застывать как истукан,
а трепетать на стане Гончаровой,
с приятелями поднимать стакан,

снимать нагар с мягкосердечной свечки
и, выпустив неверный пистолет,
упасть на белый снег у Черной речки…
но в бронзе встать для нас чрез много лет.

Судьбою нам дано сверх сил заданье:
поставить сердце – с головой в борьбу.
Но слабость для тебя не оправданье,
душа моя! Пытай свою судьбу.

Тебя гнетут молчанье и беседы
(приходится стонать в бессилье всем),
ты устаешь от тяжестей победы,
ты в тупике… но все же не совсем.

В изнеможенье, в каплях испаренья,
ты от любви ослабла, может быть.
Но чтобы ты устала от боренья
за власть свою – того не может быть.

Ты – с которым я даже во сне объясняюсь на Вы –
ты относишься к тем, у которых беспочвенны души.
Ты быть может составлен из тканей подводной травы,
той, что плавала до отделения влаги от суши.

В том пространстве, где зыбью покрыты гнилые ростки,
мне для сердца опорою кажется даже замшенность.
Но, скользя безответно за грани земли и тоски,
ты уходишь сплошною туманностью в опустошенность.

Отстраняя тебя и опять над тобою скорбя,
я – на скудной земле (без дождя не рождающей злака).
Но такая земля откровенно впитает тебя,
если вдруг и тебе над собою захочется плакать.

Будешь ты помнить подругу, которой на память дарил ты;
скоро забудешь о той, чьи засушил ты цветы.

Просительной не простираю длани.
Покорно полузакрываю вежды.
Ведь гордость нищих — избегать надежды
и сила немощных — не знать желаний.

Я думаю что росам на поляне
приятно увлажнить мои одежды.
Любезен шаг смиренного невежды
тишайшим травам — нежности гуляний.

Благоуханная! коленосклонный
вернулся скуден к матернему лону.
Трепещет сердце, предвкушеньем радо.

Уста горят блаженным вожделеньем.
От ярых мечт — пречистая ограда!
избавлен я земли произволеньем.

Всходила скользкая луна,
Вода ползла по гадким стеклам
и надвигалась тишина.

Недвижный сон дышал тобой.
Был тусклым вечер, мрак печальный,
часов суровых ровный бой.

Был смутный час, еще шумящий,
уже чреватый тишиной.
Ныл ветер легкий, зов щемящий.

В тиши беззлобной, безобидной
развеял сны — так ты ясна —
твой шаг невинный и невидный.

В те дни когда я был еще моложе
и совершеннолетья не достиг
познал я радость не на тесном ложе
и не в пыли библиотечных книг.

Не за товарищескими пирами
где алкоголь расстраивает речь
соединял я вечера с утрами
не чувствуя потребности прилечь

но между лиц бесстрастных нарочито.
Уставлен столбиками славный стол
и вмиг надежда гладкой картой бита
иль вдруг бедняк богатство приобрел.

Забавен дьявол винной батареи!
Его походка валко-весела,
отравлен дых, и смех его острее
чем режущая дерево пила.

Но игроку противно охмеленье,
над ним безвластно нищее вино
зане игра не терпит разделенья
и сердце ею закрепощено.

Ее рабы свободны от соблазна
дурных ночей что портят цвет лица
когда глаза блистают несуразно
и перебойно мечутся сердца.

Пусть пышный кон включил большие счеты
невозмутимо сердце игрока
и безразличен голос банкомета
и не дрожит сдающая рука.

О только тот достоин уваженья
и между братий мужественно прав
кто лишнего не сделает движенья
отчаянную ставку проиграв…

Спокойствием наставницы холодной
мой бедный крик приятно заглушен
и жребий мой медлительно-бесплодный
и зависти и жадности лишен.

В делах и днях небрежно-равнодушный
я научился с молодой поры
рок низлагать покорностью послушной
и не жалеть проигранной игры.

Сколько б нам ни говорили хула
о стране соединенных звезд —
все ж она прекрасна, и оттуда
к нашей славе перекинут мост.

Путь побед над синей глубиною –
для наживы, для земной мечты!
Оголтелой страшной матроснею,
Новый Свет, был открываем ты.

Неудачникам и проходимцам
ничего не надо вспоминать;
им тянуться к даровым гостинцам,
их кибиткам травы уминать.

Вот они уходят к жизни новой
и от нищеты и от суда,
капитанов яростное слово
их грузит на зыбкие суда;

и подонки европейских обществ
хриплым гамом полнят корабли
люди-волки с кличками без отчеств,
пионеры девственной земли.

По нутру им здесь обосноваться,
по плечу им и вставать чуть свет
и рубить и петь и напиваться.
Новым людям будет Новый Свет

колыбелью новом, новым гробом.
Их стадам на западе пастись,
на востоке чудо-небоскребам
из гранитной почвы вознестись.

Сочно всходит семя иммигрантов –
атлетические богачи;
набегают волны эмигрантов,
молот возводительно стучит.

Там восторгнут факела румянец
и туда отчаянный бежит:
бледный швед и бедный итальянец
и гонимый варварами жид.

От ярма помещиков веселых,
от обиды бешеных владык
уплывает стадо переселов
на другую сторону Воды.

Я думал прежде что необходимо
надеяться и много говорить
и радоваться или быть любимым
и злобствовать и жизнь свою творить.

Но вдруг заметил что несносна давка
случайной и посредственной игры.
Я обойден у пышного прилавка,
мой стук не юрок, ногти не остры.

Назначенные выпадают кости,
прядется сладкий, дивно прочный лен
и не испытывающему злости
завидный выигрыш определен.

Дурному плену должно расковаться.
Мне милое блаженство суждено.
И мне ли тешиться и бесноваться:
я буду спать доколе спать дано.