Александр Кердан - Избранное

В краю вечнозеленых помидоров
Дитя казенных, длинных коридоров,
Я вырастал из френча своего,
До времени не ведая, в кого.
Мой рост под микроскопом изучая,
Бог, головой обкуренной качая,
Меня хранил, пока я молод был,
И не пустил нечаянно в распыл.
Знать, для иного приберег сюжета,
Благословив на крестный путь поэта.
Была ко лбу на долгие года
Пришпилена антихриста звезда,
И все ж в душе моей, как вера в чудо,
Жила надежда в то, что всходы будут…
Я, так случилось, медленно взрослел
И, постигая бытия законы,
В науках разных много преуспел,
Набором догм на целый век подкован.
Но бабушкин хранился образок
В моем кармане рядом с партбилетом.
И по ночам ко мне являлся Бог —
К нему я обращался за советом.
Когда вдруг сердцу становилось тесно
От всех моих сомнений и тревог,
В казарме сонной, там, где потолок,
Сиял лучами нимб его чудесный…
Не знаю, он помог иль не помог?
Но голоса не слышал я другого,
Влача вериги тяжкие дорог,
В конце которых все равно Голгофа.
А где-то посредине – Божий храм,
Привал, где мне обещано спасенье…

Я этот день запомнил – воскресенье,
Когда я в тридцать шесть крестился там.
Вот тут и зарождается сюжет…
Со мной крестилась дядина супруга.
Меж нами – где-то двадцать с лишним лет,
Но очень уважали мы друг друга.
О родственнике – ниже, а пока
О тетушке… Она – из молокан,
Из тех, кто со Всевышним напрямик
Общается, но на Христовый лик
Не крестится и не кладет поклоны,
Уверенный и, может быть, резонно,
Что вера – это вовсе не иконы…

А дядя мой – полковник-отставник.
Директор оборонного завода.
Безбожник, матерщинник, озорник,
Ну, в общем, квинтэссенция народа
Советского… И тетя потому,
Не то, чтобы перечила ему,
Но потихоньку к Богу приближалась,
К советскому испытывая жалость…
И вот, когда полвека за спиной,
От молоканства дабы отрешиться,
Она в воскресный день пошла со мной
В московский храм окраинный креститься.
Родню пора представить… Дядя мой —
Чапая тезка и, как он, герой!
А тетю звал я просто «тетей Зиной».
И, коль мы вместе приняли крестины,
Считал своею крестною сестрой.
Она в повествованье – персонаж,
Поскольку с ней вдвоем виток сюжета
Распутывать крещеному поэту,
Коим является слуга покорный ваш.

Покорный… Тут я, право, перегнул —
С покорностью всегда дружил не очень,
За что и схлопотать не преминул
От девушек десятка два пощечин.
И от начальства – грамот, в полный рост…
И на погоны – много разных звезд.
Вот только на последней оступился…
Служить бы рад, но тут земляк явился
И президентством все перевернул,
И зашатался мой казенный стул…

Я дядиной стезей шагал упрямо,
Хоть – озорник (куда мне до него!)…
Но слово «честь», оно почти как мама.
И офицер почти как сын его.
За то мы с дядей тосты поднимали,
Когда крестины наши обмывали.
Был дядя пьян, и я навеселе —
Подыгрывал ему на балалайке,
А тетя Зина, славная хозяйка,
Закуски обновляла на столе.

У нас в России отыскать бы повод,
А дальше – лишь в стаканы наливай…
За Родину! За Рождество Христово!
За армию!.. А ну-ка, запевай!

Слыла непобедимой,
Считалась легендарной
По молодости лет и в зрелые года…
Мой дом – не хата с краю —
Курсантская казарма.
Хэбэ – моя одежда.
Щи с кашею – еда.
Суворовская школа —
По жизни – альма-матер.
Отцовские советы – наряды старшины.
Мужская грубоватость
С изрядной долей мата,
С которым, между прочим,
наряды не страшны.
Ах, как судьбой гордился!
Ведь было чем гордиться…
Погоны и петлицы,
На брюках – алый кант…
Служил, как нас учили,
Не знал, что так случится:
И на родной землице
Ты, словно оккупант…
Цивильные наряды предпочитаешь форме.
Слова своей присяги не смеешь повторить…
Бесправьем и хулою Отечество нас кормит,
Чтоб армию чужую когда-нибудь кормить.
Что ж, жизнь необратима…
Пусть даже небездарна.
Нам не бежать из Крыма, ведь он – уже не наш…
Слыла непобедимой,
Считалась легендарной.
Та, что теперь, похоже,
Не перейдет Сиваш…
…………………
Допелся дядя – вырос в аналитика!
Бай-бай пора, коль в песне все – политика!
Я лично в эти игры – не игрок,
Хоть партбилет на площади не сжег,
И в том, чем жил при нем, ничуть не каюсь.
Но и в карман, туда, где образок,
Вернуть его навеки зарекаюсь.
Тут, дядя, призывай – не призывай,
Я водку стал предпочитать «Кагору»…
Чтоб не глотать напитки без разбору,
Мне – красного – прошу не наливай!

Когда крестины наши мы обмыли,
Закончив миром праздничный обед,
И дядю до дивана проводили,
Где он уснул спокойно, как дитя,
То о событьях всех прошедших лет,
Полковника на сон перекрестя,
До полуночи с тетей говорили.

О маме самый главный разговор.
Ей с детства предначертаны страданья,
Поскольку имя выпало Христа…
И до сих пор – истории укор —
Отечеству не будет оправданья
За ссыльные сибирские места,
Что проредили мамину родню.
За церкви, обезглавленные лихо.
За то, что все – от мала до велика —
Мы медленно идем ко дну, ко дну.

Досталась маме горькая судьбина…
Одно спасибо, что не умерла…
А то – меня бы не было в помине.
Но мама, как положено Христине,
По-христиански не приемлет зла.
Его не помнит… Но беседы с нею
В моей душе пустили корешки.
История рождает эпопеи,
А состраданье, может быть, стихи.
Так боль, переплавляясь, станет светом,
А мальчик-безотцовщина – поэтом…
Но речь ведем сейчас не обо мне,
А о моей бесчисленной родне.

И то сказать, по свету нас немало…
Одно зерно в Америку упало,
И там, в троюродных, есть даже негр…
Сестрица с Украины учудила,
Взяла и мексиканца полюбила —
Теперь у них – известный инженер.
Еще одна – так та за итальянцем…
Короче, все мы в чем-то иностранцы
В родной стране с фамилией на «ан»…
И не понять: кто – немцы иль евреи,
Хохлы иль белорусы?.. А точнее,
И ту, и эту кровь в себе лелея,
Несем по жизни званье россиян!
И где бы ни мотало нас по свету,
По предков наших памятному следу,
Мы шар земной по кругу обойдем,
К родне московской в гости попадем.

Моя московская родня
Любила, в общем-то, меня.
Так, как Москва Россию любит…
Всему, конечно, голова,
В своих амбициях права,
Она пришельца приголубит
На день иль два…
И – извините:
По счету надобно сполна
Платить, а если не хотите
(Вас много, а Москва – одна!),
Тогда «адье»[6], мой друг, «вале»[7] —
Все даром только лишь в Кремле!
Я квартирантом жил, бывало…
Родня, бесспорно, уставала.
И я, бесспорно, уставал
От нищеты и униженья
Быть в том бесправном положенье,
Которое как одолженье
От тех, кто сам нужду познал.
Но не на век же гостеванье —
Я утешался так всегда,
Что, слава Богу, расставанье
С Москвой нас примирит тогда,
Когда за окнами вагона
Тихонько поплывут назад,
Столбы Казанского вокзала…
А там – замельтешат в глазах
Все полустанки, перегоны,
Которыми земля связала
С Москвой Урал,
Где – мой причал.
Где понимаешь, в свой черед,
Что хоть Москва – страны столица,
И ею должно нам гордиться,
Но не Москвой страна живет!

Она живет сама собою,
Где то же небо голубое,
Где повседневный труд, как крест…
Да-да, Москва – не вся Россия.
И не к лицу ей роль мессии —
Такой в райцентре каждом есть!
И, все ж, Москва, чей звук любой
В Сибири эхом отзовется,
С тобою связан я судьбой,
Как связано ведро с колодцем.
Твоя наука тем ценна,
Что в жизни может пригодиться…
А если уж не смог напиться,
Так, знать, ведро совсем без дна.

Я нахлебался до краев
Твоих сует, проспектов, чаю…
Я по тебе, Москва, скучаю.
Вот так выходит, е-мое…
Хоть свой Урал не променяю
На твой купеческий расклад,
Но новой встрече буду рад.

Пока же помнится былое:
Театры, выставки, Арбат,
Где я любовью молодою
Был, как сушняк огнем, объят.
Где всех икон твоих оклады
И всех церквей колокола
Меня венчали с той, что рядом
Со мною в миг весны была.
Где, как итог любых идиллий,
Твоих вокзалов сквозняки
И паровозные гудки
Нас с нею тут же разводили
Страстным бульваром в тупики,
На круги прежние, на круги…
К мужьям и женам на поруки…

Звучи, звучи, мажорный туш,
Во славу и спасенье душ!

Как Петр отрекся трижды от Христа,
Я от любви спешил отречься всуе…
Жизнь начиная с чистого листа,
Предательство скрывая в поцелуе.

Умеют лгать и страстные уста.
Иудин поцелуй – один из ста!

Куда как чаще предает нас слово:
Одно из двух, оно, увы – Петрово.
Пока еще не прохрипел петух,
Неискренне оно – одно из двух!
Но до зари нам не дано иного…

Из двух одно – идет от сердца слово.
И откровеньем этим дорожа,
К любви стремится каждый миг душа
На грани притяжения земного.

Прощая нам, обид не вороша,
Любовь опять нам сердце открывает
И душу добрым светом омывает,
Которым и спасается душа.

На круги добрыя своя
Стремится встать душа моя.
Любить людей и верить ближним,
И дальним верить однова.
И никого не мыслить – лишним…
Идея, право, не нова.
Но не затасканы слова,
Поскольку так несовременны.
И нравственные перемены
В них обозначены едва…

На круги добрыя своя
Стремится встать душа моя.

Все это было, было, было…
Открытий здесь не совершить.
Но недоверием постылым
Нет сил душе душою жить,
И поиск солнечных традиций
Вотще не может прекратиться,
Хотя бы для души самой…

Так обесчещенной девице
Все снится с белою фатой
Кортеж, алтарь и муж законный…
И мимолетные вороны
Не могут грезы отпугнуть.

Непоправим наш крестный путь,
Поскольку он не нами избран,
Верней, не нами проторен…
Мы, как слепцы во время «измов»
Бредем во тьме с поводырем,
Которого не знаем даже…
А если б знали, все равно —
Душа все видит и подскажет,
Где Божий свет, а где – темно.
И пусть наш путь идет по кругу,
Суля грядущую разлуку,
Стремится встать душа моя
На круги добрыя своя.
…………………
С моей сестрою во Христе
Мы о душе пеклись немало.
Все тетя Зина понимала,
Хоть знала похожденья те,
Какими хвастать не годится…
Да, ведь не все свята водица!
Была б душа твоя чиста…
Покайся, и тебе простится
Мирская эта суета!

И во спасенье племяша
Молилась тетя и говела,
И приобщить меня хотела…
Да, вот не вышло ничего…
Однако, добрая душа
В богоугодном этом деле
Добилась все же одного —
Меня подбить она сумела
На крестный ход… К кому? – К царю!
Он на Тайнинке, где-то рядом,
Стоит, как будто на параде,
Встречая вешнюю зарю.
И кто ж он? – Ясно, Николай,
У вас, в Свердловске, убиенный…
У нас же – памятник отменный…
Ну-ну, рассказывай, давай!

Вместо Феликса в шинели
Водрузить царя хотели
Да, сробели, не посмели,
Так как мэр не разрешил…
Что, мол, кланяться иконе —
Царь другой теперь на троне,
Да и тощий Феликс в схроне
Злобно губу закусил.
Ждет, когда былые флаги
Пролетарские ватаги
Водрузят над всей страной,
Чтоб вернуться на Лубянку…
Нет, нельзя дразнить охранку,
Пусть хоть трижды царь святой!
Быть ему – слуге народа —
Средь унылых огородов,
Обратясь к Москве спиной.
Благо, церковь перед взором…
Но вокруг полно дозоров,
Чтоб сбежать не смог больной…
Хоть отлит он из металла,
Боль смиреннее не стала
У полковника в груди.
За Россию, за Державу
Он тревожится по праву —
Знавшего хулу и славу
На земном своем пути,
Что назвать не стыдно «крестным»…
И душе в металле тесно,
Хоть и памятник красив.
Он – полковник. Ты – полковник.
Но кому из вас спокойней,
Не ответишь, не спросив…

На выходные выбор пал,
Когда мы в крестный ход пустились.
Но и лукавый, знать, не спал —
Мы как-то странно заблудились.
Конечно, это – не беда,
Что электричка – не туда.
И то, что станция – Тайнинка —
Совсем деревне не родня.
И надо топать по суглинку
К другой Тайнинке аж полдня.
Беда в другом: нельзя сойти
С тропы, как с крестного пути,
Кругом – болота, камыши…
Лишь в отдаленье, за пригорком,
Церковный звон – маяк души,
Что запеклась от жажды коркой
И просит дать воды живой…
Но точно вымерла округа…
И только ястреб контур круга
Чертит крылом над головой.
И солнце, как топор над плахой…
И мы со спутницей моей
Шагаем медленней, трудней,
Припоминая детства страхи.

Как больно рвет железо плоть…
И все ж больнее пониманье,
Что ты не сможешь побороть
Животный страх перед страданьем.
Скользя загривком по столбу,
На перекладине распятый,
С людским проклятием во лбу
Страх молит у судьбы пощады.
Как будто не равно – забыть
О солнце в тесной домовине
Или прощения просить
У скособоченной осины.
Как будто есть иной удел
У тленной нашей оболочки,
Чем вдруг остаться не у дел,
Где – мрамор, тишина, цветочки…
Душа же – птицей – в свой предел
Взмывает, превращаясь в точку.
Потом – в звезду, чей ясный свет
Еще когда-нибудь вернется…
Но страх, пока она – во мне,
Как сердце, аритмично бьется.
……………………..
Чего боюсь? Да все того же,
Чего боялся в детстве я:
Полночной тьмы да кары Божьей,
Да тропки, где ползет змея…
Боюсь – седеет быстро мама,
И мамин век – на волоске
Дрожит, как жилка на виске…
И я в семье вдруг старший самый.
Боюсь – на жизненной стезе
Вдруг изменить себе. В себе
найти бесчестью оправданье…
Боюсь – когда-то, в горький миг,
Поймать в глазах друзей своих
Презренье вместо состраданья.
Боюсь. Не трушу, но боюсь —
Уйти, любовь свою покинув
У века страшного в горсти…
И оттого с судьбой борюсь,
Что страх, как совесть, не отринуть,
Покуда дух не испустил.

Нас страх спасает от беды…
Мы с тетей в поисках воды,
Что жажду духа утоляет,
Взошли на гору и нашли
Того, что звали Николаем…
Он – в мантии из горностаев,
С державой, скипетром в руках,
Но – точно пленник у эпохи,
Чьи – на свободу выйти – сроки
Не могут подоспеть никак.
Вокруг царя и впрямь ограда
Да огородики селян.
Еще какой-то рынок рядом
И чуть поодаль – Божий храм,
Где царь с семейством ставил свечи…
Не зря мы топали полдня!..
Но путь пройти к царю – полегче,
Чем лай цепных собак унять!..
Они к царю нас не пустили,
Так, как ведется на Руси
(Уже не в старом, в новом стиле).
К царю? – Да Боже упаси!
Вдруг бомбу адскую подсунут
Иль правду вздумают сказать?..
Здесь челобитную подать
Чиновный тать мешает втуне.
И даже мертвый царь – запрет,
Коль денежек на взятку нет.
Нам у казанного забора
Битюг с дубинкой дал ответ,
Достойный жулика и вора:
– Закрыт сей царственный объект!

Мы долу очи опустили
И было прочь поворотили
(С дубинкой, верно, спор плохой…
А царь, он – бронзовый, глухой…),
Но, завернув за огород,
Идти надумали в обход…
И вот пошли мы с тетей Зиной
По тропочке, сминая глину,
До постамента, до того,
Где и стоит полковник в царском
Одеянии мытарском,
Словно не с плеча его.

Для свиданья нам – минута…
Только – развернуться круто
Да прощенья попросить
За подвал в расстрельном доме…
Что уж кланяться иконе,
Не умея лоб крестить?

Вот и пришла с Москвой разлука —
На становой хребет пора!
Мне дядя пожимает руку,
А тетя – крестная сестра —
Вдогонку крестит поезд скорый…
– Надеюсь, свидимся! Пока!..
…Купе. За окнами – просторы.
А здесь и чай, и разговоры
Под оком у проводника.

Соседи – пара молодая.
Он – эмвэдэшник, а она —
Да просто мужняя жена.
Болтаем, время коротая —
На то дорога и дана.
– Вы слышали: царя взорвали!
– Был памятник недавно цел…
– По НТВ передавали!
– Я новости не посмотрел…
– Тогда, послушайте.
– Конечно…
– Я постараюсь все – точь-в-точь.

Охраны не было в ту ночь —
У нас вот так в России вечно!
Заряд сработал на заре,
Как утверждают, очень рано.
Сметенный толом постамент
И тела царского фрагмент
Стране показан был с экрана.
– Судьба – достойная тирана! —
Вот так сказал корреспондент —
Один из тех, кто смел за сим,
Что бронза не ответит им…
А нас уже не удивишь
Крушеньем чьих-то пьедесталов.
Мы – скифы, варвары то бишь…
Нам быть иными не пристало,
Поскольку наше имя – тьма,
А суть – безгласная скотина…
Такая мрачная картина —
Царя осталась половина
И та, простите, без ума…
Без головы… Ее кочан,
Весь покорежен динамитом,
Как череп, найденный пробитым,
Под Коптяками, где-то там…
Какая странная судьба —
Быть обезглавленным и дважды…

– Но два же клюва у герба…
И клюнуть вас желает каждый!
Не надо отводить глаза
От этих бронзовых обломков.
Вдруг проберет роса-слеза
Родства не помнящих потомков?

Прожить свой век и умереть —
Удел идей и человека.
И бронзе трудно уцелеть
В объятьях гибнущего века…

Вмешался спутник в разговор,
Задетый чем-то за живое:
– К чему научный этот спор?
Пойдете подымить со мною?
– Я, извините, не курю —
Считаю это дело травлей…
Но вам компанию составлю,
Охотно рядом постою…

Нам тамбур двери растворил.
И, затянувшись сигаретой,
Попутчик мой заговорил:
– Вы служите, как видно, где-то?
– Служу. Военный журналист.
– А о Чечне уже писали?
– Я не был там. Пред Богом чист…
– Все сразу чистенькими стали.
А вы послушайте меня.
Вот тут горит и не проходит
Закат декабрьского дня,
Когда к ним, в Грозный, полк наш входит…

И мальчики кровавые в глазах,
И новогодний тост, как злая шутка…
Почтамт, больница, молзавод, вокзал
И площадь под названием «Минутка».
Не Курская дуга, не Сталинград,
Хоть поле боя – всюду, поле боя…
Тем мальчикам героями не стать,
Пусть даже и погибшим, как герои…
О, Родина, доколе – мне ответь —
Ты будешь прозревать такой ценою,
Где сыновья, идущие на смерть,
Тебя не ощущают за спиною?
……………………..
Он замолчал и молча докурил,
Окурок раздавил ногой, как гниду…
– Жалею только: мало их убил… —
Вдруг выдохнул жестокую обиду.

Кого? Чеченских женщин и детей?
Боевиков – защитников Аллаха?..

Мир потерял рассудок от смертей.
Мир поглупел от горя и от страха.
Не от того, чем лечится душа,
А от другого – равного проклятью…
Легко, до основанья все круша,
Забыть: еще вчера мы были – братья
И нам был дан единый светлый дом,
И в этом доме не было нам тесно…
Еще вчера мы шли одним путем,
Не думая, что он вдруг станет крестным.

Двадцатый век идет к исходу.
Он дал нелепую свободу
Всем темным мыслям и страстям.
Он, этот злой научный гений,
Пророс над веком песнопений,
Оставив стыд и душу там.
Восстал над пеплом Хиросимы
Предтечей третьей мировой…
И изменил любовный климат
Секс безопасный, деловой…
Принес кошмарные болезни —
Теперь о СПИДе пишут песни.
Взамен открытиям души
Гашиша рай и анаши…
А самый верх народовластья —
Бить по парламенту со страстью
Из танков собственных в упор…
Печален этот разговор.
Но начат он не по приказу
Иль социальному заказу,
А оттого, что больно тут —
В том месте, что душой зовут.

…Я снова дома, где уют,
Где все привычным ладом дышит.
Где грохот улицы не слышен,
И где меня, конечно, ждут
Из всех дорог родные люди —
Мной обретенная семья.
Переступив порог, забуду
Я века гнет и гонку дня.
О счастье говорить – не модно,
Когда вокруг такой разлад…
В ночи звонок междугородный —
В мой дом откуда-то звонят.

– Привет, племянник! Это – из Москвы…
– Алло!
– У телефона – тетя Зина.
С Христовым праздником тебя, родимый!
– Спасибо, дорогие! Как там вы?
Как дядя?
– Жив… Привет передает
И тост во славу русского оружья!
– Что – сильно пьет?
– Да кто ж теперь не пьет,
Когда в стране так холодно и вьюжно?..
Я вот еще хочу тебя спросить:
Тут все трещат про царские останки…
Ваш губернатор с центром перебранку
Затеял, где их нужно хоронить.
Я думаю: безбожники – они…
А что, племянник, скажешь ты об этом?
Черкни письмо. Я буду ждать ответа.
Не сможешь, так хотя бы позвони…
…………………………
Алло! Алло! – Но в трубке лишь гудки,
Да за окошком зимний ветер стонет,
Как зуммер во вселенском телефоне…
Всем чаяньям живущих вопреки
Всевышний не подходит к аппарату.
Он занят. О России он забыл…

А нас опять толкают брат на брата
Все те же осквернители могил!
Как будто есть за все одна расплата —
Столкнуться лбами, кости поломать…
Они – за ту, а мы – за эту рать!
Во флагах разобраться трудновато,
Зато легко карманы набивать,
Когда в стране хозяйничает тать.
А где народ? – Народ на баррикадах
(Ему бы только символ отыскать,
За коий можно драться… И – порядок!).
За Родину! За веру! За царя!
А нет царя, так – за его останки…
А там опять введут в столицу танки.
А там опять гражданская война,
В которой победим!.. Да, только, на…
На что нам эта пиррова победа?
Ведь так всегда: воюет гегемон,
Но результатов не дождется он…
Ведь шакалье всегда плетется следом.
И миром правит именно оно!

Алло! Алло! Да, видно, Бог не слышит —
Иль он устал и мемуары пишет,
Смотря на век двадцатый, как в окно…

Останки царские хороним…
Почти столетье в обороне
Их у дороги стерегли —
Себе поверить не могли
В том, что такое сотворили:
Убили, кислотой травили,
Потом кромсали, рвали, жгли,
По миру сеяли сомненья,
Чтоб скрыть такое преступленье,
И дом Ипатьевский снесли…

Теперь настало очищенье…
Не важно чье захороненье
Здесь, на Урале, мы нашли…
Давайте плакать, бить поклоны,
Носить монаршие знамена
И тех в миру благодарить,
Кто приказал когда-то срыть
До основанья нашу память —
А нынче плачет вместе с нами…

А что останки? А костям
Смешно затейливое рвенье.
Ведь души праведников там,
Где президентское правленье
Не в силах ничего менять…
Они, Россию не кляня,
Давно свой крестный путь познали,
В том, приснопамятном подвале,
Где двадцать три ступени вниз,
Как двадцать три ступени к Богу…
На этой истинной дороге
Следы времен пересеклись.
Цари со слугами сроднились,
Поскольку крестный путь – един.
Не важно: раб иль господин —
Для душ, что к небу устремились.
И нам, ну как нам – не грешно
Над Божьим промыслом глумиться
И отделять царя с царицей
От тех, с кем вместе все равно,
Им, неприкаянным, молиться
За нас, за суетных, за век,
Которым вряд ли б стал гордиться
Принявший Бога человек?..

Все, слава Богу, утряслось:
Там, наверху, сошлись на сходке,
Решив за рюмкой доброй водки
Не хоронить останки врозь…
И, закрепив указом сделку,
Нашли на карте место – здесь!
И наш взбрыкнувший губернатор
Ответил, примирившись:
– Есть! —
Ведь так положено солдату
И истинному демократу…
А мне пора бы знать и честь,
Ведь повесть близится к финалу.
Пусть впереди забот немало,
Но все ясней пути итог…

Чего ж ты, Лира, замолчала?
А ну, смахни слезу, дружок!
Богиням плакать не пристало…
Да и какой от плача толк?
Простимся. Ни к чему сомненья!
Как говорят, что смог, то смог…
Своей эпохи отраженье —
Не Нестор и не Карамзин —
Я записал души движенья
Всех дядей вась и тетей зин…
И, как Высоцкий пел в запале,
Пора бы сбегать в магазин.
Забыв о сумрачном подвале,
Где Николая расстреляли,
Как будто он – простолюдин…
Забыв об армии забытой,
И обездоленной стране,
Купить целительный напиток,
Который не поможет мне.
Но, чашу горькую приемля,
И бестолков, и нелюдим,
Пить и за небо, и за землю,
За крестный путь – для всех один.
Пить, помаленечку трезвея,
За Божий дар – прожить свой век
И след оставить на земле,
Чтоб стал наш мир чуть-чуть добрее.
За умолчания закон —
Спасение для стихоплетов…
Когда б не он, еще б – работать
Без отдыха, когда б не он…

А так – покину я легко
Читателя в недоуменье:
На чем закончил я творенье?
Куда взлетел я высоко?
Какие высказал идеи?
Зачем так завернул сюжет?
Скажу одно, за вас радея:
У повести финала нет!

Итог в себе лелеет каждый
Сегодня, завтра и вчера,

Звезду с крестом скрестив отважно
Эт сэтэра, эт сэтэра…[8]