Антонин Ладинский - Собрание стихотворений

Быть может, лихорадит нас, и мы
Больны, и бредим в холоде зимы.
Ведь если б были мы в своем уме
И не томились в мире, как в тюрьме,

Не проливали бы моря чернил,
Не тратили бы на пустое сил,
Ведь если бы не этот страшный жар
Температур высоких, как пожар, —

Наверное бы процветали мы
На холоде практической зимы,
Имели бы имущество, и дом,
И уважение в кругу земном.

Ты вся еще в загаре лета.
Как расточительный богач,
Живет на золоте планета
У моря, где играют в мяч.

Теперь ты снова в доме тесном,
В закрытом платье городском,
Ты вспоминаешь о небесном,
О южном береге морском.

Я на тебя гляжу с Парнаса,
Из зимних стран, со снежных гор,
Я вижу пляж, зонты паласа,
Купальщиц, белых чаек жор.

Я вижу, как в часы купанья
Ты шла в сандалиях на пляж,
Средь воздуха и ликованья,
Каких не знает север наш.

Еще я вижу путь, опасный
Для кораблей, сердец и лир,
И тот спокойный и прекрасный,
Безоблачный, счастливый мир —

Мир девушки и христианки,
Куда дороги вовсе нет
Для легкомысленной беглянки, —
Для музы, для тебя, поэт,

Тот мир девический, в котором
Твоя душа блаженно спит,
Где жизнь, с ее бумажным сором,
Бессильно бьется о гранит.

Как странно! Глыбой вертикальной
Стоит большой парижский дом,
В провале лестницы спиральной
Грохочет лифт глухим баском,

А я услышал море, скрипку,
Залив увидел, как дугу,
Тебя, как золотую рыбку,
Лежащую на берегу.

Дымят большие пароходы
И в Африку везут, как в ад,
Консервы, пушки, гимны, оды,
Веселых молодых солдат.

В Джибути, средь жары и лени,
Сидят в кофейнях, виски пьют
Искательницы приключений,
Авантюристы, темный люд.

В Аддис-Абебе львы и кошки,
Дым эфиопских хижин, прах.
Там женщины пекут лепешки
На эвкалиптовых дровах.

Как розу, продают на рынке
Рабыню — бархат черных глаз,
Стучат копытца по тропинке —
Под зонтиком на муле рас.

В Александрии грубый хлопок
Милее бирже орхидей,
И черный дым валит из топок
Величественных кораблей.

Мосул. Подземная природа
Рождает нефть, как сладкий мед,
И по трубе нефтепровода
Она в британский банк течет.

И глаз Британии из бури, —
Следя за графиком дорог, —
Аэроплан летит в лазури,
Идут верблюды на восток.

И дальше — север, хлопья ваты,
Дождь парашютов, красный штаб,
И блоковский медведь косматый
С объятьем страшных мягких лап.

Как много за стеклянной крышкой
Морей и гор — огромный мир,
А мы слепим глаза за книжкой
В потемках городских квартир.

Меня влекут вокзалы, доки,
Пакгаузы и жизнь портов,
Божки из Африки, высокий
Конец Рембо, его стихов.

Подумать только, есть на свете
Малайский порт, веселый бар
И на высоком табурете
Красотка — золотой загар.

Бушуют пьяные матросы
И пляшут джигу — тон и гром.
Патрон, голландец красноносый,
За стойкой разливает ром.

Каналья в шелковой рубашке
С малайцем шепчется, и вот
Хрустят фунтовые бумажки.
Шпионы? Опий, кровь, комплот?

И в этом сне, в притоне злачном
Прекрасный бархат черных глаз
Среди плевков, в дыму табачном
На небо увлекает нас.

В Москве мы вдохновенье пьем.
Она господствует над нами.
Над морем и над кораблем,
Над хижинами и дворцами.

Она сияет, как звезда,
Над книгою стихов, где роза,
Над пастбищами, где стада,
И над пшеницею колхоза.

Она сияет в небесах
Над фабрикой и над аулом,
И над недремлющим в мехах
Сибирским крепким караулом,

Над хижиной, где наш поэт
Стихи о славе сочиняет,
Над колоннадой, где совет
Судьбу республики решает.

И средь дельфинов и акул
Корабль плывет в свои пределы,
Румяный зимний караул
Свинцовые пускает стрелы,

Шумит военная гроза.
И на почтовую страницу
Сползает за слезой слеза,
Как дождь в колхозную пшеницу.

Москва — ты всех дорог вокзал!
Ты — первый голос в русском хоре
И в пурпуре советских зал
Ликует музыка, как море.

Московских пушек тяжкий счет
Гремит всю ночь, не умолкая,
И маршал армии ведет
Средь синих васильков Дуная.

Средь бури — флаг с серпом и молотом
Грохочет кузницей Урал.
Пшеница в поле стала золотом,
Явились жницы, как на бал.

Пусть будут кузнецу и жнице
Подобны муза и поэт,
А русские стихи — пшенице,
Где васильки, но плевел нет.

Теперь нельзя про «розы-грезы»,
Когда стал пеплом милый дом,
Когда ребенок грязь и слезы
Размазал детским кулачком.

Теперь нам не до побрякушек,
Когда не счесть на небе дыр,
Когда под гром советских пушек
Родился в битвах новый мир.

Не должно на земле народу
Жить ради малых дел,
В дождливую погоду
Брать зонтик как удел.

Ведь только тот достоин
Сиянья на земле,
Кто, как спартанский воин,
Не любит быть в тепле.

А есть немало архи —
Благополучных стран,
Республик и монархий,
Где нет ни гроз, ни ран.

Где львы и монументы,
Псалмы и денег куш.
В салоне президента
Салфеточки и плюш.

Как муки благородной
Вкусить такой стране?
С брюшком? С женой дородной?
С геранью на окне?

Какое оправданье
В трагическом году
Ее существованью,
Когда весь мир в аду?

А ты все голубые
Проплакала глаза,
Прекрасные, большие,
В которых слез гроза.

О всем огромном мире
Ты плакала во сне,
В студенческой квартире
И в пушечном огне.

В бревенчатой избушке,
Где за окном мороз,
С московским чаем в кружке,
В дыму от папирос.

Есть в битве упоенье,
Как нам поэт сказал,
Высокое волненье
Над пропастью, средь скал.

Есть красота в дыханьи
Орудий, в силе мин
И в страшном содроганьи
Твердынь, колонн, руин.

Герою смерть в постели?
Иль в битве гибнуть рад
Ради прекрасной цели
Счастливый Сталинград?

Но будет справедливым,
О Судия, твой суд:
Мир хижинам и нивам
И женщинам, что жнут.