Варлам Шаламов - Колымские тетради

Ты слишком клейкая, бумага,
И от тебя мне не отстать,
Не сделать в сторону ни шагу,
Не опуститься на кровать.

Ведь страшно ей проснуться белой,
Какой ложилась ввечеру,
И быть от солнца пожелтелой
И выгоревшей на ветру.

Уж лучше б все она стерпела,
Ходя в любых черновиках,
Лишь только б ей не быть без дела
И не остаться в дураках.

И хорошо, что есть чернила,
Чтобы услышанное мной,
Бумага свято сохранила
И увела на свет дневной.

Ты видишь, подружка,
Что облака стружка
Просыпана на небеса.

А ветра здесь нету,
Чтоб вынести эту
Вихрастую стружку в леса.

Что лайковой ивы
Цветных переливов
Под солнцем сегодня не счесть.

Что листья гак липки,
А ветки так гибки,
Что можно их в косы заплесть.

А елки зубчатых
Зеленых перчаток
Не снимут, не сбросят весной,

И нынче и прежде
Все в зимней одежде
Встречают и холод и зной.

Но время пролиться
Невидимой птицы
Весеннему пенью, и вот

Звенит поднебесье
Знакомою песней, —
И жаворонок поет…

В воле твоей — остановить
Этот поток запоздалых признаний.
В воле твоей — разорвать эту нить
Наших воспоминаний.

Только тогда разрывай до конца,
Чтобы связавшая крепко вначале,
Если не судьбы, то наши сердца,
Нить, как струна, зазвучала…

Я о деревьях не пишу,
Я приказал карандашу
Бежать любых пейзажей.

Все, что в глаза бросалось днем,
Я, перед лунным встав огнем,
Замазываю сажей.

А скалы — скалы далеки.
Они не так уж высоки,
Как я когда-то думал.

Но мне по-прежнему близки
Людские приступы тоски,
Ее ночные шумы.

Вдруг ослепляет солнца свет,
И изменяют разом цвет
Поля,
И жарко дышит синевой,
И к небу тянется травой
Земля.

Взлетающий пепел пожара,
Серебряный легкий туман
Мешается с дымом и паром,
Сырым ядовитым угаром
Дорогу запутает нам.

Наверно, и мы несчастливы,
Что сумрачны и молчаливы,
И так напряженно глядим
На синей травы переливы,
На черный приземистый дым.

Я целюсь плохо зачастую,
Я забираю слишком вверх,
Но мой заряд не вхолостую,
И выстрел мой — не фейерверк.

Нет, я не гнался за удачей.
Ствол, раскаленный горячо,
Дал выстрел с тяжкою отдачей,
Меня ударившей в плечо.

Всего за миг до перегрева,
Когда, казалось, у стрелка
Лишилась меткости от гнева
Уже нетвердая рука.

Я брошен наземь в той надежде,
Что, погруженный в эту грязь,
Я буду меток так, как прежде,
В холодной луже остудясь.

Приводит нынешнее лето
Послушать пенье в темный лес,
И вместо древнего дуэта —
Дуэта моря и небес —

Вся чаща тысячами звуков
Тревожит нынче сердце мне,
Чтобы и я постиг науку
Сопротивленья тишине.

Незащищенность бытия,
Где горя слишком много,
И кажется душа твоя
Поверхностью ожога,

Не только грубостью обид,
Жестокостью суждений,
Тебя дыханье оскорбит,
Неловкий взгляд заденет.

И, очевидно, оттого
Совсем не в нашей воле
Касаться сердца твоего,
Не причиняя боли.

И тяжело мне даже стих
Бросать, почти не целясь,
В тех детских хитростей твоих
Доверчивую прелесть.

Мечта не остается дома,
Не лезет в страхе под кровать,
Когда горит в степи солома,
Она с пожарами знакома,
Ее огнем не испугать.

Мечта окапывает поле,
Оберегая отчий дом,
И кто сказал, что поневоле
Она беснуется от боли,
Когда сражается с огнем.

Ручей, кипящий по соседству,
Ее от смерти не спасет.
Она другое знает средство,
Что ей досталось по наследству
И с детства взято на учет.

Она не бросится к заречной
Недостижимой стороне,
А хладнокровно и беспечно
Она огонь запалит встречный
Поближе к огненной волне.

И ярко вспыхивают травы,
И обожженная земля
В дыму, в угаре, в черной славе
На жизнь свое отыщет право
И защитит свои поля.

Гроза как сварка кислородная,
И ей немало нынче дела,
Чтобы сухая и бесплодная
Земля опять зазеленела.

Земля и небо вместе связаны,
Как будто мира половинки
Скрепили этой сваркой газовой —
Небесной техники новинкой.

Земля хватает с неба лишнего
Во время гроз, во время бури
И средь заоблачного, вышнего,
Средь замутившейся лазури.

Она привыкла бредить ливнями
И откровеньем Иоанна,
Нравоучениями дивными,
Разоблачением обмана.

Но все ж не знаменьем магическим —
Франклиновым бумажным змеем
Мы ловим высверк электрический
И обуздать грозу посмеем.

Все приготовлено для этого:
И листьев бурное кипенье,
И занавесок фиолетовых
В окне мгновенное явленье.

Всю ночь он трудится упорно
И на бумажные листки
Как бы провеивает зерна
Доспевшей, вызревшей тоски.

Сор легкомысленного слова,
Клочки житейской шелухи
Взлетают кверху, как полова,
Когда слагаются стихи.

Его посев подобен жатве.
Он, собирая, отдает
Признанья, жалобы и клятвы
И неизбежно слезы льет.

Тем больше слез, тем больше плача,
Глухих рыданий невзначай,
Чем тяжелее и богаче
Его посев и урожай.

В свету зажженных лунной ночью
Хрустальных ледяных лампад
Бурлит, бросает пены клочья
И скалит зубы водопад.

И замороженная пена
Выносится на валуны,
В объятья ледяного плена
На гребне стынущей волны.

Вся наша жизнь — ему потеха.
Моленья наши и тоска
Ему лишь поводом для смеха
Бывали целые века.

В чернила бабочка упала —
Воздушный, светлый жданный гость —
И цветом черного металла
Она пропитана насквозь.

Я привязал ее за нитку,
И целый вечер со стола
Она трещала, как зенитка,
Остановиться не могла.

И столько было черной злости
В ее шумливой стрекотне,
Как будто ей сломали кости
У той чернильницы на дне.

И мне казалось: непременно
Она сердиться так должна
Не потому, что стала пленной,
Что крепко вымокла она,

А потому, что, черным цветом
Свое окрасив существо,
Она не смеет рваться к свету
И с ним доказывать родство.

Уж на сухой блестящей крыше
Следа, пожалуй, не найдешь.
Он, может быть, поднялся выше
Глубоко в небо, этот дождь.

Нет, он качается на астрах,
В руках травинок на весу,
Томится он у темных застрех,
Дымится, как туман в лесу.

Его физические свойства
Неуловимы в этот миг,
И им свершенное геройство
Мы отрицаем напрямик.

И даже мать-земля сырая,
И даже неба синева
Нам вторят, вовсе забывая
Дождя случайные слова.