Сергей Рафалович - Пленная Воля

У Зюлейки тело бело,
А душа смугла.
Над челом белее мела
Голубая мгла.

Губы словно вишень сладкий,
Миндали глаза.
Целый день играет в прятки
Сердце-стрекоза.

Позовешь — не отзовется,
А прильнешь к устам, —
Нет целебнее колодца
По святым местам,

Нет забвенее напитка,
Яда слаще нет…
В тихий сад ведет калитка,
А в окошке свет.

Зазывает злая сваха
Гостя гостю вслед.
Говорят, что там Аллаха
Встретил Магомет.

Из многих дней, бесследных, незаметных,
Как пыль, как пепел, как песок,
Задумчиво плету венок,
Себе и миру дар заветный.

Но точно налитый свинцом,
Чело мое он клонит долу,
И все тоскливей взгляд тяжелый
Под этим блекнущим венцом.

И только в час, когда твои
Я вспомню светлые улыбки,
Ресниц пушистых трепет зыбкий
И тихие слова любви,

Над пылью, пеплом и песком
Цветы поют о синем Мае,
И он опять меня венчает
Весенним, праздничным венком.

О том, что явственней прибоя
Волны морской, на берегу,
Ясней, чем небо голубое,
И ярче солнца на снегу;

Что неизбывней зим и весен,
Привычней, чем сама земля —
Маяк, что виден на утесе
С кормы ночного корабля, —

Что в сердце истиной последней,
Правдивейшей из правд земных,
Горит победно, — только бредни
Твердят, невнятны и темны.

А жизнь гудит и мчится мимо,
Презрительно на них косясь,
Пока из пламени и дыма
Ложится серый пепел в грязь.

Проеду долгий путь трамваем,
Сойду и за угол сверну.
Как легкомысленно мы доживаем
Неповторимую весну.

Три деревца и дом старинный,
Калитка жалобно скрипит.
Июнь. Жара. Весь город спит,
Опутан душной паутиной.

Так неподвижен этот зной,
Как будто даже время стало.
Но не прощаться ли со мной
Придешь туда, где ты встречала?

К разлуке ближе каждый час:
Мы не живем, а доживаем.
Сегодня я в последний раз
Проеду долгий путь трамваем,

Тебя окликну со двора,
Чтоб ты сошла и дверь открыла.
А завтра — это вечера,
Когда грустишь о том, что было.

А завтра — это дальний край,
Кусок совсем иного мира,
Откуда ни один трамвай
Не возвращает пассажира.

Ночью поздней лечь в кровать,
Засыпая, Вас назвать,
А наутро, в ранний час,
Чуть проснувшись, вспомнить Вас.

Ночью, утром, долгим днем,
Знать, что мы живем вдвоем,
И спешить, как из тюрьмы,
Всюду, где не вместе мы.

Жизнь ли это или бред?
Только счастья в этом нет.
Счастья нет, но, может быть,
Стоит счастья — так любить.

Кругом поля и роща за рекою,
На много верст другого нет жилья,
Над крышей только небо голубое
А под ногами мягкая земля.

Пред домом дуб, старей и выше дома;
Три комнаты под низким чердаком;
Такая тишина, что с дальнего парома
Мне каждый окрик слышен и знаком.

Проходят дни чредой однообразной,
Без торопливой, хмурой суеты,
И все мои заботы и соблазны
В саду, где птицы, фрукты и цветы.

А в непогоду, если ломит кости,
По вечерам и в тихий час ночной
Из шкапа книжного выходят гости
И о своем беседуют со мной.

Милы мне сказки о любви и славе,
Но сказки не нарушат мой покой.
Так счастлив я, что не могу представить
Иную жизнь, счастливее такой.

Но если б явью стали эти бредни,
Как скоро наступил бы — знаю я —
Тот день, когда б я жаждал, чтоб последним
Он был из дней такого жития.

Так повелось, что стали нам жилищем
Кабак и постоялый двор.
Не люди мы, а пыль, и на кладбище
Нас выметут как сор.

Никто, вздохнув, не скажет: помер!
Не перекрестит лба;
И тотчас в опустевший номер
Чужая ввалится судьба;

И снова этой жизнью голой
Там заживут, как мертвый жил,
Когда с усмешкой невеселой
Ее бесстыдно обнажил

И не оставил даже тряпки рваной,
Чтоб наготу свою прикрыть,
Перевязать живые раны
И кровь запекшуюся смыть.

Старый дом сожжен дотла,
На просторе ветер веет.
Только черная зола,
Только дым золы чернее.

А кругом, со всех сторон,
Ширь земная, золотая.
Только синий небосклон,
Только птиц залетных стая.

К солнцу, к воле все пути:
Как не верить яркой яви?
Только — некуда идти,
Только — нечего оставить.

Нет порога, нет замка,
Нет межи на Божьей ниве.
Только прежняя тоска,
Только прежнего тоскливей.

Я не коснусь твоих волос,
Ни скорбных губ, ни кисти длинной;
И вот опять домой принес
В глазах померкших страх звериный.

Грохочет издали трамвай,
Рожки ревут все реже, реже.
На столике остывший чай
И черный хлеб, уже несвежий.

Здесь угол мой, и ночь, и тишь.
Я пробуждаюсь понемногу.
А ты, мой щедрый день, стоишь,
Приткнувшись к темному порогу.

Это знают черный дуб и ясень
Пред моим окном;
И звезда, что падает и гаснет
Над ночным прудом;

Газовый рожок на перекрестке
И пустой вокзал;
Да еще дымок от папироски,
Что попал в глаза.

И всего, конечно, лучше знает
Женщина на улице ночной,
Та, чей облик мне напоминает
Об иной, иной.

Подошла, но слова не сказала,
Стала зябко кутаться в платок.
А пред нами тонкой струйкой алой
Окровавился восток.

Есть на плече у Вас такое место,
Где сохранится след моей щеки.
На самом узком ложе нам не тесно,
Когда колючей мглой полны зрачки.

И на губах своих уверенно ищу я
Навязчивый и горький вкус
Мучительного поцелуя,
Похожего скорее на укус.

Но отчего такая дикость волчья,
Что друг от друга нежных слов не ждем,
Что в самый острый миг я заклинаю молча:
Не ошибитесь в имени моем.