Вера Меркурьева - Тщета: Собрание стихотворений

Вечерний час. Домой идти пора.
Замглилась пыльным золотом гора.

И стекла те, что были тусклы днем,
Зарделись переливчатым огнем.

Блаженней всех часов вечерний час –
По дне былом великий парастас.

Ровнее всех дорог тот путь прямой,
Когда нам сказано: пора домой,

И провожает нам церковный звон:
– Там-дам, там-дам-вам – вековечный сон.

Луне на ущербе, в третью четверть,
Волне на отливе не прекословь.
Кому в бесполезной поздней жертве
Догнать убегающую любовь?

Да и не надо. Мирно приемлю
Всего, что уходит, благой черед.
Пускай зерно хоронится в землю –
Иначе колосом не взойдет.

Кольцом не звени луне на ущербе,
Волне на отливе сети не ставь –
И ясной выстанет в тусклом серпе
Твоя кенотафия.

Но разве закат не так небесен,
Как ранней зари розовая пясть?
И разве у сердца меньше песен,
Когда их шепчет не злая страсть?

И разве есть на свете любовник,
Чье объятье забвение даст навек –
Как тот спокойный, бездонный омут,
Где мера жизни полна по верх?

И есть еще в нем такая песня,
Что как сон легка и сильна – как смерть.
Ее бы вспомнить, и с нею вместе
С лица земли свое имя стерть.

На улице всё той же самой
Всё тот же дождь, как из ведра.
Дворняжка тявкает упрямо
И будет тявкать до утра.

Кто может, спит – в гробу иль в зыбке –
Лишь было бы кому качать.
И в бледной сонного улыбке
Застыла мертвая печать.

А мы не спим, мы небылицы
Слагаем строго и пестро,
Бесчинных рифм вереницы
В размеренный равняя строй.

Случайный спутник странной жизни
Чертит бумагу, прям и тих –
И вдруг нежданным смехом прыснет
Неугомонный шалый стих.

Улыбкой вечной рот оскалив,
Он сам не знает, как близка
Его смеющейся печали
Моя веселая тоска.

Так оба мы проходим через
Любви и Смерти общий круг,
И полный пепла желтый череп
Нам улыбается, как друг.

Но мною радостно угадан
В «memento mori» смертный грех,
А у него – канун да ладан
Сквозь беззаботный смех.

Хроменькая, ноженьки не крепки –
До Святой Земли не донесли?
– Что ж, когда порублены на щепки
Все мои заборы-костыли. –

Слепенькая, бродит – не приметит,
Как заносит снегом по плеча?
– Что ж, когда не смотрят и не светят
Окна, мои очи по ночам. –

Клонится к земле, бессильно плача.
Сбитая седая голова.
Ты ли это, старая богачка,
Нищая Москваюшка, Москва?

По Арбату, по Арбату ходит ветер.
Над Арбатом, над Арбатом никнет вечер,
По-за стеклами, при сумеречном свете
Зажигаются заплаканные свечи.

Подойти – пойти – послушать под стенами:
Что поманится, то станется над нами.

То не меди колокольной слышны звоны –
Это сердцу больно, сердце стоном стонет,
Не в лесу к земле деревья ветер клонит –
Наши головы гнет горе под иконы.

На Арбате, у Явленного Николы
Жгут лампады, чтут кануны на престолы.

Ты приди, душа, ты стань у царской двери,
Изойди, тоска, слезами за вечерней.
Помолись, любовь, о гаснущей о вере,
О земном ее пути гвоздей и терний.

У Николы бархатами кроют сени,
У Явленного коврами бьют ступени.

Ты пойди, душа, спроси, кого встречают,
Для кого там жгут елей и курят ладан?
На судьбу ли то, на царство ли венчают?
И Невеста ли, Царица ли то – чья там?

Слышишь? радость бьется в сердце звучным ладом.
Видишь? радость смотрит в очи ясным взглядом.

Вся смиренная, как древняя черница,
Вся святая, как небесная Царица,
Вся простая – как дитя возвеселится –
Мать моя, земля моя, землица.

Дай к тебе нам, по тебе нам, мать, ступати
В час вечерний, на московском, на Арбате.

Разбередило окаянное
Чужое певчее питье
Мое последнее, останное,
Мое пустынное жилье.

Мне тесно в комнате. За окнами
Слезится вечера слюда.
Дрожат железными волокнами,
В зарницах искр, провода.

И вспышками ежеминутности
Несчетных осыпей и крох
Томит неутолимый вздох
О нежности и бесприютности.

Покорны искривленью улицы,
Трамваи закругляют ход.
Все отзвуки, отггулы, отгульцы
Мешаются в шумоворот.

Над всасывающей воронкою,
Немея, песня замерла.
О, разве, разве этой звонкою
Я к этой гибельной звала?

Неправда. В отсмехе иронии
Была затаена мечта,
И в заклинании, и в стоне, и
В мольбе дышала высота.

Внизу – людей разноголосица –
Из дома в дом – ответь, согрей.
Внизу – путей чересполосица –
Туда-сюда – скорей, скорей.

А сверху: сквозь дым полупрозрачный,
Где толчея кипит ключом –
Пылинок столб, одним означенный
Переплеснувшимся лучом.

А сверху: гладь холодных плит –
Свиданья милое преддверие,
Признанья облачное перие
Сметает изморозь обид.

И провода гудят предвестие,
Что нет чужого, есть свое,
Что в одинокое жилье
Вступает полностно всевместие.

Чужой он – чего же ради мы
Ждем, как в очереди у касс?
Надежды не зря ли тратимы?
Не ими ль вперед мы платим – и
Не знаем, сдадут ли заказ?

Нет, лучше мы не погонимся
Вслепую ловить произвол.
Нет, лучше в проводы тронемся,
С признательностью поклонимся
Тому, кто уже отошел.

Он сыпал благодеяньями
(Обманывая раз-другой):
Нечаянными скитаньями,
И после разлук свиданьями,
И в пустую суму – деньгой.

Бросал нам горстями щедрыми
Белояровые снега,
Устилал по весне луга
Зеленорунными фетрами,
Лил ливни полными ведрами,
Что носила нам радуга,
Мел умолотными ветрами
Багрецовые вороха.

Забавами тешил, радовал,
Баловства не считал грехом,
Закатом на нас поглядывал,
И горе тихонько скрадывал
Звездою, мечтою стихом.

Так мчась за новым исканием,
На бегу за чужим вперед,
Простимся мы целованием
И запоздалым признанием:
Доброхотом был старый год.

Запушено на небо окно
Просеянною снеговой пылью.
Не выпрямиться ив сухожилью –
Заиндевелостью сведено.

Уснуло подснежное зерно,
Покорное зимнему засилью.
Белым-бело земному обилью,
Подземельному темным-темно.

Глубоко залегла тишь да гладь,
В потемках затаилась бесследно,
Бесчувственно, немо, безответно.

Снежинкам привольно зимовать,
Былинкам не больно истлевать,
Невидно, неслышно, неприметно.