Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
И все равно другой раз наползают черт знает какие мысли. Смертный десяток уже за плечами… Счет годам нагоняет страх. И зачем только их вообще считают? Лучше, если бы не знать… Жил бы себе, как птичка на ветке, проводил бы дни… Бывает, что и забываешь о своей старости, но только нет-нет да и напомнят.
Подковырки тех, кто помоложе, бывают такие жгучие и безжалостные, особенно старшего лоцмана Саара. Вот и вчера поддел:
— Слушай, Макко, неужто ты и вправду в царство небесное с простым компасом не проедешь, обязательно тебе надо перед дорогой локатор и геометрию изучить?
И советует вместо английского учиться иудейскому языку: мол, все равно скоро придется с апостолом Петром в разговор вступать.
Но как ты пойдешь и скажешь ему: «Будь человеком, не напоминай мне всякий божий день то, что я все время стараюсь изгнать из головы!»
И чего он пристает! Хоть иди и просись на вахту к какому-нибудь другому лоцману. Но тот снова начнет досаждать: зачем да почему? И опять завязнешь в зубах у этого Саара.
А вообще-то старого Макко еще почитают. Даже сам начальник порта иногда приходит за советом…
Хрясь!..
Нет, слух все же не обманывает. Не иначе, это там, где сгружены бочки с селедкой. И Макко мелкими, старческими шажками поспешил к другой складской площадке, где высились бесконечные груды бочек. Но и там ничего подозрительного. Нет ни души и на палубе стоящего у причала буксира.
Хрясь!..
— Ах ты дьявольское отродье! Вот ты где! — обрадовавшись своему открытию, крикнул Макко. И, ступив на трап буксира, подставляет ветру бок, чтобы дождь не бил прямо в лицо. — Эй, вахтенный!
Дверь рулевой рубки приотворяется, и чей-то сердитый голос отзывается:
— Чего орешь, Макко? Машину заводить, что ли?
— Я тебе поору, на всю жизнь запомнишь! — грозится дежурный. — С какой это чести нацепил себе на рукав повязку вахтенного матроса? Судно молотит о причал, а ему и дела нету. По всему порту треск идет! Ну, погоди ты у меня, придет утром капитан, я спрошу у него, зачем он тебе вообще государственные деньги выписывает…
И голос старика поднимается до верхнего регистра, будто у мальчишки в переходном возрасте.
Вахтенный тут же выскакивает на палубу. Шторм с грохотом захлопывает дверцу рулевой рубки. Матрос с такой стремительностью слетает вниз по трапу, словно вместо дождевика у него на спине крылья. Теперь уже четыре озабоченных глаза приглядываются к тому, как судно, подобно задиристому петуху, наскакивает на причал. Кранцы у борта буксира расплющены, и стальной корпус, как только налетает побольше волна, постепенно разрушает у причала защитные брусья.
— Сейчас, сейчас поставлю новые кранцы, — виновато бормочет вахтенный. Затем просит: — Не надо капитану…
— Через полчаса приду, проверю, и если ты у меня… — грозится еще раз Макко, но в словах его уже нет прежней тяжести. Чтобы примириться со стариком, достаточно признать его начальственное превосходство. Вахтенный знает это так же хорошо, как и другие матросы, которым приходилось иметь дело с дежурным.
Макко торжественно направляется к конторе. В обходе все же был толк. И вовсе он не толчет воду в ступе и не вьет из песка веревки, как иногда потешается над ним Саар.
Дождь, перемешанный со снегом, летит почти горизонтально. Шторм обхватывает болтающиеся вокруг тщедушного смотрителя полы дождевика и с таким остервенением треплет их, что Макко вынужден, покачиваясь, ступить несколько шагов по ветру. Но старик снова одолевает шторм, и тому не остается ничего другого, кроме как с завыванием мчаться дальше своей дорогой. Вместе с новым посвистом бури из какого-то громкоговорителя доносится полночный бой кремлевских курантов.
Когда Макко вернулся в свою маленькую каморку в конторе, на столе захлебывались сразу все три телефона. Из метеостанции сообщили, что к утру непогода должна стихнуть, врачу карантинной службы требовалось узнать, какие ожидаются в порту суда, а диспетчер погрузочных работ уже десятый раз напоминал, что на рейде дожидается «Хийюсаар». Да, ему легко говорить — поставьте к причалу… Но судно-то пустое, будет на волне мотать, как коробку, — в два счета выбросит на мол, на камни, тогда… Потом диспетчеру, конечно, просто отговориться. Пожмет плечами: «Я не моряк. Лоцман и дежурный должны были знать, что можно, а чего нельзя…»
Макко посмотрел на часы. Уже два! Вот летит время… Взглянул украдкой на дверь. За ней-то и отдыхал старший лоцман Саар.
Такая уж у лоцмана должность — во время вахты, когда не предвидится судов, ему разрешается отдохнуть. Даже спать. А на борту парохода его, по всем параграфам, берут еще и на довольствие — пей, ешь.
Макко потихоньку завидовал им. «Привилегированный класс», «портовая знать» и другие подобные выражения по отношению к лоцманам водятся в лексиконе старого смотрителя. Разумеется, Макко не высказывается во всеуслышание, а говорит в полтона, да и то когда нет поблизости адресатов. Но до ушей Саара они закоулками всегда доходят.
— Хоть сегодня поменяемся местами, — рубит тот сплеча. — Только тебя, Макко, придется все же спускать на палубу веревкой с вертолета, ведь удовольствия лазать по штормовому трапу ты давно не получал.
Вот и поговори с таким зубоскалом! Но у Макко тоже есть свои подвохи. И он снова смотрит на дверь лоцманской комнаты. Там спит тот самый Саар, который любит напоминать ему о скором небесном восшествии, о языке, на котором Макко придется общаться с апостолом Петром, и о вертолете. «Ну погоди!» — грозится про себя Макко и, собравшись с духом, стучится к лоцману.
— Саар, долой с койки! Судно на рейде, надо привести. Диспетчер поедом ест, чтоб было тип-топ на месте… Иди погляди, может, удастся. Вроде пореже завывает.
За дверью скрипят пружины. Грузное тело выбирается из койки. Затем дверь распахивается, и на пороге показывается старший лоцман Саар. Мужик что гора. Сгорбленный и худой Макко кажется рядом с ним вопросительным знаком, только с точкой наверху. Собственно, гору напоминает лишь выставившаяся в дверях средняя часть тела Саара, на которой едва сходится брючный ремень. Форменный китель с четырьмя нашивками надет им только в один рукав.
— Ну что ж, яхта и почетный эскорт, надеюсь, готовы? — деловито спрашивает Саар и до конца натягивает китель.
— Долго ли катеру собраться… Ты сперва своим глазом посмотри, как там с погодой, — ухмыляется Макко, прикрываясь старческой наивностью.
Саар открывает наружную дверь. В лицо ударяет целая лавина снега и дождя. Он тут же захлопывает дверь. Все ясно. Такие штучки Макко выкидывал и раньше. Всегда этот занудливый старик находит предлог, чтобы сорвать его с койки. Если ночью ожидается приход какого-нибудь судна, Макко будит его через каждые пятнадцать минут и докладывает о координатах парохода. Если же судно собирается выйти в море, он еще часа за два до отплытия выпроваживает лоцмана.
— Поди знай их, погрузятся раньше срока, потом крику не оберешься — лоцман задержал, вовремя не явился, — оправдывается в таких случаях Макко. И продолжает бурчать: — Молодежь пошла беспечная, кому-то надо за порядком следить.
Старший лоцман Саар, конечно, по сравнению с Макко выглядит мальчишкой. Человеку всего чуть больше пятидесяти. В сыновья годится! И он еще смеет настоящего мужчину словами цапать!
Старику, который в порту все примечает, невдомек, что Саар по-другому, кроме как с подкусыванием да шуточкой, и разговаривать не умеет. Обычно он схватывается с достойным противником, но бывает, что не по-рыцарски измолотит человека и послабее на язык, такого, как Макко. Даже о самых серьезных вещах он не может говорить без шутки.
Толстый и добродушный Саар и не думает сердиться на Макко. Он по-матросски засовывает руки до самых локтей в карманы, еще раз от души зевает и, кажется, собирается снова забраться под одеяло, которое еще не успело остыть, как вдруг в дверь просовывается востролицый, с мальчишеским обличьем и первобытной шевелюрой диспетчер. Хлопается на стул и пялится на Саара. Ни плохого, ни хорошего не говорит.
— Чего ты на меня глазеешь? Первый раз видишь настоящего мужчину? — выпаливает Саар и садится напротив диспетчера на стол.
— А знаешь, какое сегодня число? — в свою очередь спрашивает диспетчер.
— Макко, доложи! — гаркает Саар в сторону смотрителя.
Макко испуганно отрывается от журнала, тычется на настольный календарь.
— Тридцатое! — рапортует он.
Старику становится неловко, что испугался, и он краснеет. Жалеет, что исполнил данное таким тоном приказание, но ничего не говорит. Продолжает подрагивающей рукой писать.
— Последний день месяца, — подчеркивает диспетчер, и его быстрый взгляд блуждает по рыхлому лицу старшего лоцмана, на котором заметны следы злоупотреблений капитанскими гостеприимствами.
