Нил Гейман - Осторожно, триггеры (сборник)
Я экспериментировал с голландскими пчелами, с немецкими и с итальянскими, с украинскими серыми медоносами и с кавказскими видами. Я горько оплакивал наших родных, британских, пчел, почти полностью исчезнувших из-за болезней растений и межпородного скрещивания, хотя в конце концов мне удалось найти и пустить в работу маленький улей, который я приобрел в одном бывшем аббатстве в Сент-Олбансе и самолично вырастил из одной расплодной рамки и королевской ячейки. Я полагаю, что это вполне может быть последний представитель того самого, изначального британского маточного поголовья.
Я усердно экспериментировал почти два десятилетия, прежде чем пришел к выводу, что нужных мне пчел не найти на английских берегах, и если они где-то и есть, то так далеко, что им все равно не пережить путешествия на столь колоссальное расстояние в посылке международной почтовой службы. Я должен был изучить индийских пчел. А затем, возможно, отправиться и еще дальше.
К счастью, я знаю довольно много языков, пусть и на самом поверхностном уровне.
У меня были цветочные семена, экстракты и тинктуры в форме сиропов. А больше мне ничего и не понадобится.
Я тщательно их упаковал, договорился, что коттедж в Даунс будут убирать и проветривать раз в неделю, а с мастером Уилкинсом – которого я, боюсь, привык именовать, к вящему его огорчению, «юным Вилликинсом», – что он станет проверять мои ульи и своевременно готовить их к зиме, а также собирать и продавать излишки меда на рынке в Истбурне.
Я сказал им, что не знаю, когда вернусь.
Я уже стар – возможно, они и не ждали увидеть меня еще раз.
И, если уж на то пошло, строго говоря, они оказались совершенно правы.
* * *Даже не желая того, Старый Гао оказался впечатлен. Он всю жизнь свою прожил среди пчел. И все равно, глядя, как незнакомец профессиональным движением запястья вытряхивает насекомых из ящиков, так чисто и так быстро, что суровые черные пчелы успевают скорее удивиться, чем рассердиться, и просто летят – или ползут – обратно в улей, он не мог не признать в нем выдающегося мастера. А гость тем временем сложил ящики с рамками на крышку одного из слабейших ульев, чтобы Старый Гао не лишился меда из арендованного.
Так у Старого Гао появился постоялец.
Он выдал внучке вдовы Чжан несколько монет, чтобы та носила варвару еду трижды в неделю – по большей части рис и овощи, да еще глиняный горшок с горячим (по крайней мере, на тот момент, когда она его оставляла в хижине) супом.
Каждые десять дней Старый Гао сам взбирался на холм. Сначала он ходил проверять свои одиннадцать ульев, но вскоре обнаружил, что вверенные заботам незнакомца они процветают, как никогда раньше. И был еще двенадцатый, в котором гость поселил дикий рой черных пчел, пойманный как-то на прогулке по холмам.
В следующий раз наведавшись в хижину, Старый Гао притащил с собой досок, и они с постояльцем несколько вечеров молча делали ящики, которые вставляются в ульи, и рамки, которые вставляются в ящики.
Незнакомец поведал Гао, что рамки, которые они сейчас изготавливают, были изобретены одним американцем всего лишь семьдесят лет тому назад. Старый Гао решил, что это вздор, потому что он делал точно такие же рамки, как его отец и как его дед, и дед его деда, и как все соседи по всей долине, – но вслух ничего не сказал.
Общество варвара ему нравилось. Они вместе делали ульи, и Гао жалел, что лет гостю, к несчастью, многовато. А не то он остался бы на подольше, и ему, Гао, было бы кому завещать пасеку. Но нет, оба они были старики, с редкими, битыми изморозью волосами и морщинистыми лицами. Они просто вместе сколачивали ящики, и ни один, ни другой не надеялся протянуть еще хотя бы с дюжину зим.
Старый Гао приметил, что рядом со своим ульем, который он отодвинул подальше от прочих, чужак насадил маленький аккуратный садик и покрыл его сеткой. Еще он сделал черный ход от него к двенадцатому улью, чтобы добраться до тамошних цветов могли только пчелы оттуда и ниоткуда больше. Также от него не укрылось, что под сеткой, среди растений, расставлено несколько мисок, вроде бы с сахарным сиропом: одна – с красным, другая – с зеленым, третья – с удивительного оттенка синим и четвертая – с желтым. Гао ткнул в них пальцем, но получил от гостя в ответ только кивок да улыбку.
Пчелы, однако, жадно поглощали сиропы, толпясь и толкаясь по краям мисок. Высунув хоботки, они ели до отвала, пока уже совсем не могли больше сосать, после чего, басовито жужжа, возвращались домой, в улей.
Еще постоялец рисовал пчел Старого Гао. Он даже показал наброски ему, их хозяину, и попробовал объяснить, чем эти пчелы отличаются от всех прочих; толковал о каких-то древних пчелах, миллионами лет сохранявшихся в камне, но тут китайского ему явно не хватало, да и Старому Гао, по правде говоря, было не особенно интересно. Все равно, пока он не умрет, это будут его пчелы, а потом – пчелы гор. Когда-то он приносил сюда и других пчел, но они захирели и перемерли или пали жертвой черных хозяек, которые совершали налеты на их гнезда и забирали мед, оставляя новоприбывших голодать.
Последний такой визит случился в конце лета. Потом Старый Гао спустился с горы и никогда больше не видал своего постояльца.
* * *Дело сделано.
Все работает. Меня охватывает странное сочетание торжества с разочарованием, чтобы не сказать с горечью поражения, словно нервы мне пощипывают собирающиеся где-то тучи дальней грозы.
Так странно смотреть на свои руки и видеть их не такими, какими привык, но какими они были когда-то, в более молодые годы: костяшки не распухли, на тыльной стороне – темные волосы вместо привычных снежно-белых.
Сколь многие сложили головы на этом пути, стараясь разрешить проблему, очевидного решения не имеющую? Первый император Китая умер сам и почти уничтожил свою империю три тысячи лет назад, а сколько поиски заняли у меня – от силы лет двадцать?
До сих пор не знаю, правильно ли я поступил, что взял дело по заказу Майкрофта, – хотя отставка и отсутствие пищи для рассудка свели бы меня в буквальном смысле с ума. Я расследовал дело и неизбежно пришел к решению – как всегда.
Расскажу ли я обо всем миру? О нет, ни в коем разе.
Тем не менее в сумке у меня еще полгоршка темно-бурого меду. Полгоршка, стоящие больше целой империи. (Так и подмывало написать «больше, чем весь чай в Китае, вместе взятый» – возможно, из-за моего текущего местонахождения, но, боюсь, даже Ватсон расценил бы это как клише.)
Кстати, о Ватсоне…
Осталось сделать еще только одну вещь. Моя последняя задача, и она сама по себе невелика. Нужно добраться до Шанхая, а там сесть на корабль до Саутгемптона – всего лишь на другом конце света отсюда, но какие, право, мелочи!
Дома я разыщу Ватсона, если он еще жив, – а я надеюсь, это так. Признаю, это довольно иррационально, но я положительно уверен, что почувствую, если Ватсон покинет этот мир.
Я куплю коробку театрального грима, замаскируюсь под старика, чтобы не слишком удивить его при встрече, и приглашу моего старого друга на чашку чаю.
Думаю, тем вечером к чаю будут подавать тосты со свежим маслом и медом.
* * *В деревне все только и говорили что об еще одном варваре, который прошел через эти места, держа путь на восток. Те, кто спешил поделиться новостью со Старым Гао, категорически отказывались верить, что варвар этот – тот самый, что целое лето жил у него в хижине на склоне горы. Нет, этот был молод и горд осанкой и волосы имел черные. Ничего общего со стариком, что был тут весной… хотя кто-то из деревенских утверждал, что мешок вроде бы похож.
Естественно, Старый Гао пошел в горы, разбираться, что к чему, хотя и подозревал уже, что там найдет.
Его постоялец исчез, и знаменитый мешок вместе с ним.
Кажется, в хижине много чего сожгли – вон зола от бумаги. Старый Гао нашел обугленный уголок рисунка: одна из его пчел. От остальных ровным счетом ничего не осталось, только серый пепел либо черные ошметки, на которых все равно ничего не разобрать, даже если бы Старый Гао умел читать варварские буквы. Однако горела не только бумага: от улья, который арендовал незнакомец, остались одни головешки, а от мисок с разноцветными сиропами – скрученные от жара обрывки жести.
Что касается цвета растворов, незнакомец сказал ему в свое время – это чтобы различать, где какой, а зачем – Старый Гао никогда не выпытывал.
Он изучил всю хижину, будто детектив, выискивая хоть намек на то, кем мог быть его таинственный гость и куда отправился дальше. На глиняной подушке для него оставили четыре серебряные монеты: два юаня и два песо – и Гао их немедленно прибрал.
За хижиной он обнаружил кучу отработанной пульпы, по которой все еще ползали последние вечерние пчелы, выбирая остатки нектара с поверхности все еще липкого воска.
Старый Гао думал долго и усердно, а потом собрал пульпу, завернул в тряпку, положил в горшок и наполнил его водой. Горшок он нагрел на жаровне, но кипеть воде не дал. Вскоре воск всплыл на поверхность, оставив мертвых пчел, почву, пыльцу и прополис в тряпке.
