Нина Дмитриева - Винсент ван Гог. Очерк жизни и творчества
Обзор книги Нина Дмитриева - Винсент ван Гог. Очерк жизни и творчества
Автор пишет: «Порой кажется, что история жизни Ван Гога будто нарочно кем-то задумана как драматическая притча о тернистом пути художника, вступившего и единоборство с враждебными обстоятельствами, надорвавшегося в неравной борьбе, но одержавшего победу в самом поражении. Судьба Ван Гога с такой жестокой последовательностью воплотила эту «притчу» об участи художника конца века, что рассказ о ней не нуждается в домыслах и вымыслах так было».
Книгу сопровождает словарь искусствоведческих терминов и список иллюстраций.
Для старшего возраста.
Винсент Ван Гог прожил тридцать семь лет; только в двадцать семь лет он решил стать художником и стал им примерно к тридцати юдам. Таким образом, вся его художественная биография укладывается в одно десятилетие.
За этот недолгий срок он сделал свыше восьмисот картин и еще больше рисунков. Только одна картина при его жизни нашла покупателя: это отношение — один к восьмистам — показывает меру прижизненной популярности Ван Тога. Зато посмертная популярность, увеличиваясь год от года сначала медленно, потом с нарастающим ускорением, достигла почти фантастических масштабов. Со временем произведения Ван Гога были приобщены к лику художественных абсолютов, поставлены выше достоинств и недостатков.
Написано ли полотно сильнее или слабее — раз оно принадлежит кисти Ван Тога, этого достаточно, чтобы стать гордостью любой галереи мира, обогатить торговца картинами, осчастливить коллекционера, вызвать поток подражаний и подделок.
Порой кажется, что история жизни Ван Гога будто нарочно кем-то задумана как драматическая притча о тернистом пути художника, вступившего в единоборство с враждебными обстоятельствами, надорвавшегося в неравной борьбе, но одержавшего победу в самом поражении. Судьба Ван Гога с такой жестокой последовательностью воплотила эту «притчу» об участи художника конца века, что рассказ о ней не нуждается в домыслах и вымыслах: так было.
Но почему так было? Почему одни и те же картины сначала не вызывали ничего, кроме равнодушия и раздражения, а потом стали цениться на вес золота? Разве люди так изменились за несколько десятков лет? Или причина — в необъяснимых поветриях моды, эпидемических увлечениях, прихотях рынка? Но слава Ван Гога утвердилась прочно и не померкла, когда схлынула волна очередной моды.
А ведь были художники, его современники и в какой-то мере сподвижники, которые делали вещи, может быть, и более искусные, однако их имена теперь помнят только историки.
Нет однозначных ответов на такие вопросы.
Тут соединилось многое: потрясения в умах, перевороты в художественных вкусах, исторические сдвиги, принесенные XX веком.
И запоздалое обнаружение тех предвестий, предвосхищений, какие всегда заключены в подлинно великом искусстве. Общество, которое побаивается будущего, не любит предвосхищений, отворачивается от них. Только когда накоплен социальный опыт, оправдывающий предвидения художника, настает черед его признания.
Ван Гог отдал своему искусству огромный заряд духовной энергии, — это был заряд замедленного действия, но энергия не пропадает: рано или поздно начинается процесс ее обратного превращения в энергию жизни. Чаще поздно, чем рано.
ВИНСЕНТ ВАН ГОГ родился 30 марта 1853 года в семье голландского пастора. Родословная Ван Гогов прослеживается вплоть до XVI столетия: их предок участвовал в войне Нидерландов за независимость. В следующих поколениях преобладали две профессии — протестантских священников и торговцев картинами. Винсент Ван Гог испробовал обе, прежде чем стал художником.
Его детство проходило в тихом брабантском местечке Гроот Зюндерт, среди полей и лугов. Через много лет, почти в конце жизни, он признавался: «Во время болезни я вспоминал каждую комнату в нашем зюндертском доме, каждую тропинку и кустик в нашем саду, окрестности, поля, соседей, кладбище, церковь, огород за нашим домом — все, вплоть до сорочьего гнезда на высокой акации у кладбища».
В середине XIX века Голландия, особенно сельская, была еще похожа на ту, которую мы все знаем по картинам голландских пейзажистов XVII столетия. Сохранялись (отчасти даже и теперь сохраняются) неповторимые черты ее ландшафта: сочные луга и пастбища со стадами коров, широкие и узкие каналы почти вровень с землей, подъемные мосты и мостики, пески дюн, бесчисленные ветряные мельницы, невысокие дома, шпили церквей. Небо облачно, воздух серебрист и насыщен влагой. Поля определяют облик этой равнинной страны, лежащей ниже уровня моря, но они никогда не выглядят пустынными — пейзаж Голландии населенный, обжитой, «сделанный» руками людей. Голландцы из века в век сопротивлялись угрозе моря и отвоевывали сушу; им приходилось трудиться, не покладая рук и не угашая бдительности, в размеренном, напористом ритме. Когда Ван Гог впоследствии, живя во Франции, наблюдал работу французских крестьян, она казалась ему вялой по сравнению с работой его соотечественников, несмотря на живость французского темперамента, не похожего на спокойный, несколько замкнутый склад голландских характеров. Флегматичные голландцы — упорные и настойчивые труженики.
Может быть, именно из глубины ранних, детских впечатлений, ставших частью его личности, у Ван Гога осталось неистребимое пристрастие к пейзажу «с фигурами» — работающими фигурами, и сама природа всегда представлялась ему работающей — движущейся, действующей.
По семейным преданиям, он с детства любил долгие одинокие прогулки, собирал растения, наблюдал птиц.
Земля его родины осталась у него в крови; неуемный странник, он всюду носил ее с собой. Но он был не в ладу с голландским бюргерским бытом, с чинным, законсервированным образом жизни «средних людей» — торговцев, чиновников, духовенства.
Вошли в поговорку чистота и уют голландских жилищ, но в этих опрятных домиках людей среднего достатка не так-то легко дышалось, хотя они хорошо проветривались. То, что мы называем филистерством, обывательской ограниченностью, буржуазными предрассудками, свило здесь прочное гнездо. Не составляла исключения и семья пастора Ван Гога, человека небогатого, но и не бедного, образованного, но ограниченного, не злого, но нетерпимого ко всякому нарушению условностей, раз навсегда принятых.
Мятежный дух его старшего сына Винсента обнаружился не сразу: в детстве и отрочестве он был и послушен, и благочестив, и почитал родителей. Просто он выглядел каким-то не совсем удачливым. У него был неуравновешенный характер, бывали приступы странной замкнутости, отрешенности, и тогда он казался чужим в своей довольно большой семье (отец, мать, три сестры и двое братьев). Эта отчужденность с годами росла, оставалась неизменной только привязанность к младшему брату Тео.
Одиннадцати лет Винсента поместили в школу-пансион в Зевенбергсне, ближайшем городке. Он учился прилежно, но не очень успешно. Вероятно, по этой причине его взяли из школы до окончания, и уже в 16-летнем возрасте он начал работать. С помощью дяди, компаньона крупной парижской художественной фирмы Гупиль, Винсент поступил младшим продавцом (то есть попросту приказчиком) в Гаагский Салон фирмы. Тут он проработал четыре года, потом был переведен в лондонский филиал, затем в Париж, потом опять в Лондон. Так начались — сначала вынужденно — его нескончаемые перемены мест. В общей сложности Винсент пробыл служащим фирмы Гупиль шесть лет. Его брат Тео тоже пошел по этой стезе и, в отличие от Винсента, на ней укрепился, до конца дней занимаясь торговлей картинами в Париже. Только благодаря его денежной поддержке старший брат мог впоследствии посвятить себя живописи. И только благодаря их многолетней переписке мы узнали многое о личности Винсента Ван Гога.
Редко кто из художников был способен на такое искреннее самораскрытие, как Винсент Ван Гог в письмах к Тео. Это летопись его жизни, месяц за месяцем и год за годом длящаяся исповедь, тем более ценная, что ее автор и в мыслях не имел «работать на публику».
Уже ранние письма, относящиеся к годам работы у Гупиля, рисуют юношу далеко не обычного склада. Кажется, у него вовсе отсутствует естественный эгоизм юности: он не мечтает ни об удовольствиях, ни об успехах, но захвачен идеей тихого подвижничества, идеей долга своего перед миром. Молодой Ван Гог чувствует себя призванным к самоотверженному служению людям, хотя еще не знает — как, каким способом. Он сочувственно цитирует Ренана: «Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя», — не догадываясь, каким горьким пророчеством это для него обернется. В сущности, ему вовсе не хотелось «умереть для себя», да и кому это хочется в двадцать два года!
Ван Гог по натуре не был пессимистом. Он всегда обнаруживал склонность находить хорошее и надеяться на лучшее. «Я изо всех сил стараюсь видеть во всем сперва бесспорно хорошую сторону и лишь потом, с крайней неохотой, замечаю также и плохую». Занятие продавца картин до поры до времени не казалось ему ни унизительным, ни скучным: он находил его «замечательным делом» и радовался, узнав, что и Тео взялся за него. Оно доставляло ему, по его словам, «много радостей», — конечно, радостей общения с живописью. Тут он полюбил живопись впервые и навечно. Поначалу еще без строгого выбора. Ему нравилось чуть ли не всё: и старые мастера и современные. В письме из Лондона он перечисляет больше пятидесяти имен художников, которых «особенно ценит», и в заключение говорит: «Я мог бы продолжать список бог знает как долго».
