Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Я родился под дырявым кровом,
мыкал горе, кушал лебеду...
«Но если прикажешь мне снова,
я снова все это пройду»...

Пишет вроде о природе,
угольке, и хороводе,
и о запахе ухи.
До чего ж его стихи
бесподобны как пародии!

Ты теперь высоко, высоко.
Под тобой — облака, облака.
До Шекспира дойти нелегко.
До Правленья — четыре шага.

Он пьесу написал «Про то»,
Потом большой роман — «Про это»,
Затем — отчет: «Как ехал где-то».
Он мог, конечно, стать поэтом,
А получился так... никто.

Он от рождения горбат
и в том ничуть не виноват.
А что стихи его «горбаты» —
так в том евреи виноваты.

Брось ты енты
комплименты,
не возьму я бусы, ленты,
полушалок голубой.
Ох ты, ох ты, парень с Охты,
хоть бы цвел ты, хоть бы сох ты,
не пойду гулять с тобой:
сам Прокофьев на коне
едет женихом ко мне.

Ох, Олёна, ты Олёна,
больно ты умом ядрёна!
Ох, Олёна Фомина,
ты и за меня скромна.
И с тобой, моя Олёна,
сжали мы... полмиллиона.

Пройдет, быть может, десять тысяч лет,
снежинкой бывший пролетит поэт.
И, о любви трактатов не слагая,
безмолвно на ребеночке растает...

Поэтом дорожить умейте.
Снежинкой дорожить вдвойне...

Глупый, маленький мышонок
маме говорит спросонок:
«Не усну я, верь, пока
не пришлешь мне Маршака».

Через месяц, на заре,
подошел Маршак к норе,
ищет глупого мышонка,
а мышонок — на «Костре» ...

Он подрос и возмужал,
и от «папы» убежал...

Господи!
Если уж так тяжки грехи мои,
и если ты должен покарать меня
за прегрешения мои,
разори меня до последней нитки,
но не нашли на меня
и близких моих болезни,
не помути моего разума!..

Нет, матери вовек забыть не в силах
8 солдатской кровью обагренных дней,
когда война калечила, косила
их сыновей...

Дорога — никуда:
грязь пополам со льдом,
а лошади — беда,
а лошадь бьют кнутом!..
Вот так всегда!

Из дома ненадолго улетела птица,
она и мой кумир, и мой удел.
Моя жена отправилась в больницу.
И сразу будто дом осиротел!..

Мороз, снега, суровые метели,
оранжевое солнце на заре.
Но что это такое, в самом деле,
весенняя Москва в канун апреля
или столица в лютом январе?!

Мой предок тыщу лет назад
на камне написал трактат.
Гляжу — и что меня дивит:
а где ж наскальный знак «Главлит»?

Я люблю ВИШНИ.
Я люблю воробья,
который клюет эти вишни.
Я люблю кошку,
которая охотится за этим воробьем.

Среди травы покошенной
полузабыт и гол,
грустит мой стол поношенный,
мой самодельный стол.

Когда летит взбешенный шквал
и дыбит стонущее море,
когда гудит девятый вал
и гонит вспененные горы,
когда в густой, слепящей тьме
сверкают огненные стрелы,
как будто атом ошалелый
владыка в адской кутерьме,
когда свирепствует пожар
и ничему пощады нету,
как будто валится в тартар
твоя несчастная планета...

Я никогда, нигде не одинок:
Повсюду и всегда со мною Бог.

Номенклатура и вор —
близнецы - братья.
Кто из них больше
подпирает партструктуру?
Мы говорим: «Номенклатура» —
подразумеваем — вор,
мы говорим: «Вор» —
подразумеваем — номенклатура.

Ох, до чего же век твой долог,
кремлевской банды идеолог —
ее глава фактический,
вампир коммунистический.

Два важных чина —
Президента и Генсека —
несет баран
в костюме человека.

Ты вроде бы пигмей Дэн Сяопин.
Но он умен, а ты, увы, кретин.

Ребенок бежит впереди себя.
Юноша сам себя обгоняет.
Человек средних лет шагает рядом с собой
Старик, шаркая подошвами,
еле плетется за собой

«Все для человека, все для блага человека»
Для меня, для меня, для меня
все товары отличного сорта,
для меня, для меня, для меня
спецбольницы и экстракурорты,
для меня, для меня, для меня
спецпродукты всегда, непременно,
словом, все для меня, как сияние дня,
чтоб жилось мне всегда сверхотменно.
Почему, почему?
Потому
что я красноклопиного класса,
потому, потому, потому
и гоняться за мною напрасно.
Предо мною — броня,
не ропщи на меня...
Есть немного, плебей, для тебя.
Для тебя, для тебя, для тебя,
остальная безликая масса,
для тебя...    (неоконченное)

Не горю, а догораю,
не живу, а доживаю.
Остается умереть,
а потом совсем истлеть.

Уже ты прожила полвека,
и ненавидя, и любя.
Да, примечательная веха...
Чем мне порадовать тебя?
Ну чем? Ты заслужила, право,
подарок самый дорогой:
брильянт в невиданной оправе,
огромный слиток золотой.
Но не настолько я богатый,
об этом вовсе не тужу.
И в знаменательную дату
что говорил, то и скажу:
—    Благословен твой день рожденья —
неповторимый и земной,
в моем нелегком восхожденье
ты рядом, ты в пути со мной.
Не назову тебя любимой:
в избитом слове толка нет.
Ты просто мне необходима,
как воздух и как солнца свет.
Под тяжестью житейской горбясь,
согнулся б, может быть, в дугу.
Но предо мной кошачий образ —
не смею гнуться, не могу...
Мы чашу пьем одну с тобою,
так выпьем же ее до дна:
сладка, горька ли, но судьбою
нам предназначена она!
Итак, я тост провозглашау,
кошачий юбилейный тост:
—    Да будет вечно украшау
тебя усау и ушкмау,
клыкмау и пушистый хвост!