Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

Парусина занавески
Словно парус над кормой.
На балконе с легким плеском
Веет свежестью морской.

Словно белых чаек стая,
Надо мною облака
Пролетают, в небе тая,
Им и жизнь, и смерть легка.

У меня же в сердце горы
И сомнений, и грехов.
И небесные просторы
Шлют укоры мне без слов.

Я иду по знойным тротуарам.
Беспощадна неба синева.
Дышит ярой жгучестью пожара,
Как в плавильне, плавится Москва.

По щекам у женщин полуголых
Струями стекает липкий пот.
Кружатся асфальтовые смолы,
За углом автомобиль ревет.

Кажется, вот-вот в предельном зное
Всё вокруг развеется, как сон.
Тяжкий грохот сменится покоем,
И падет во прахе Вавилон.

У моря Галилейского ладья
На голубых волнах качалась у причала.
Смиренных рыбаков среди песков семья
Чинила сеть и псалмы распевала.

По берегу шел видом назорей
В льняном хитоне легкими шагами.
И на людей поющих у сетей
Метнул Он взор, как белых молний пламя.

— Оставьте мрежи, — тихо Он сказал. —
Ловить сердца Вам суждено отныне.
И Симон, а потом Андрей послушно встал
И, бросив сеть, ушли за Ним в пустыню.

А третий рыбарь вслед им посмотрел
И покачал в раздумье головою.
Докончил сеть и молча в лодку сел,
И натянулись сети бечевою.

Велик его улов был в этот день,
Но сердце радости обычной не познало.
И с той поры в нем назорея тень
Укором, и тоской, и зовом трепетала.

Молодость, твоим росистым лугом
Никогда мне больше не идти.
Жизнь сомкнулась неразрывным кругом.
Дальше нет пути.

Дальше можно только по спирали
Улетать в неведомую высь.
Мне отрадны голубые дали,
Но порою заглядишься вниз.

Дух богаче. А душа беднее.
Молодость, в лугах твоих была
Я свежей, доверчивей, нежнее,
Дальше от земного зла.

В катакомбах гвоздем начертила
Слово «рыба» над именем друга
И святому значку поручила
Охранять останки супруга.

И пошла кипарисной аллеей
Под смиренной вдовьей вуалью
Туда, где дорога, белея,
Затерялась у терм Каракаллы.

Коротки земные разлуки.
Сердце полно любви бесконечной.
Завтра цирк. И желанные муки.
И с возлюбленным встреча.

Три волхва идут ночной пустыней,
Мельхиор, Каспар и Валтасар.
«Слышен вам далекий голос львиный?» —
Оробев, шепнул Каспар.

Валтасар сказал: «Я умираю,
Жажда мучит. Путь еще далек.
Целый день ключа мы не встречали,
Всё песок, песок.

Лучше нам от крепкой лапы львиной
Поскорей бы снесть один удар,
Чем влачиться без конца в пустыне».
И сказал: «Ты прав» — ему Каспар.

Мельхиор же не слыхал их речи.
Вся пустыня перед ним цвела
Радостью обетованной встречи
С тем, к Кому звезда вела.

В гробу лежала Лидия-девица.
Церковный свод был мрачен и высок.
И херувимов чуть виднелись лица
Сквозь голубой в кадильнице дымок.

И что-то пели тихо и бесстрастно
Смиренные монахинь голоса.
На золотой узор иконостаса
Всплывала медленно рассвета полоса.

Никто вокруг не плакал. Одиноко
Девица Лидия свершила краткий путь.
И только бледный зимний луч востока
Ласкал прощально ей лицо и грудь.

Я сплю. Но слышны мне сквозь сон
Посадского полудня звуки —
Шмеля гудящий перезвон,
И молотков глухие стуки
С какой-то стройки. Петухов
Вдали заливчатое пенье,
Девичий смех, ребячий рев,
Ожесточенных псов хрипенье,
И суетливый писк цыплят,
И кур докучное клохтанье,
И ритмы, что во мне звучат,
Как солнц ритмичное дыханье.

Поверь: создавший гусеницу
Ей даст окуклиться потом
И к новой жизни возродиться,
И называться мотыльком.

Остерегись клеймо презренья
На путь ползущих налагать.
К ним близко смертное томленье
И близко — крыльев благодать.

Несут коринфскую колонну
И коленкоровый боскет.
И раззолоченного трона
Плывет картонный силуэт.

Там неба южного отрезы,
Там латы рыцарей в пыли.
Вот громов ржавое железо
В листах огромных пронесли.

Не так ли строит жизнь лукаво
Над правдой бутафорий ложь?
А там внутри — кипенье лавы
И бездны огненная дрожь.

Погиб корабль. Уже сомкнулись волны
Там, где стонал предсмертных криков ад.
Пустыня водная волнуется безмолвно,
Ни тучки, ни дымка не сыщет взгляд.

Погиб корабль. Но крохотная шлюпка
Каким-то чудом всё еще цела.
Но долго ль продержусь в ореховой скорлупке
Без снасти, без весла?

О, лучше тем, кто в безднах океана
Уже вкусил спасительный покой,
А здесь их вопль последний непрестанно
Дрожит над тишиной морской.

Напрасный зов тоски и страха крики.
Вся гибель корабля сейчас во мне одном.
Куда несу я этот груз великий?
Спасусь ли с ним? Усну ль на дне морском?

Желать не смею для себя спасенья
И только жажду. Тяжко мне терпеть.
Спасенным в час великого крушенья
Страшнее жить, чем умереть.

Тиару с бесовскими харями
На голову мне надели.
Ересиарху анафему
В соборе Трирском пропели.
На площади разгораются
Один за другим костры.
И мой черед приближается…
Минуты бегут, быстры…
Задохнуться бы в быстром пламени,
Страшно сердцу огненных мук.
Ах, и в пламени
Не изжить греха мне,
Не избегнуть дьявольских рук!
Горячи огни преисподней,
Страшна языков их печать.
И не смеет имя Господне
Ересиарх призвать.

Я шел к заоблачным вершинам.
Хотел я там поставить флаг,
Где не был смертный ни единый
И<з> тех, кому не ведом страх.

Я пил дыханье горных высей,
Алмазный холод ледников,
За рубежом их причастился
Нетленной чистоты снегов.

И был уж близок вожделенный
Горы серебряный престол,
Когда в ущелье смертной сени
Нечеткий шаг меня привел.

Кристальный лед могучей властью
Меня объял со всех сторон.
И у подножья гор прекрасный
Мне снится восхожденья сон.