Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Земля летела.
Торопился с нею.
Чуть-чуть не пролетел тебя с утра,
прости, Байкал,
я за себя краснею,
прости меня, товарищ Ангара.
Спасибо —
дали время извиниться.
Земля мне больше нравится пока.
Пусть без меня пока
                                       через границы
летят
за облаками облака.
А тут всю землю осень осенила,
к Иркутску подступила вся тайга,
ее неувядающая сила
напомнила цветущие луга.
А тут еще комбайны не умолкли,
и жатва возвращается ко мне,
как будто я теперь от самой Волги
иду за урожаем по стране.
Опять бетон ложится на основы,
затворы тихо скрылись под водой,
и снова море полнится,
                                            и снова
наполнен провод силой молодой.
И то же поле вижу в дали дымной,
такой же, как над Волгой, небосклон.
Так я пришел
землей своей родимой
от Волгоградской
                                к Братской
на поклон.
В разливе дней, в смещенье пересвета
гудит вокруг сибирская страда.
И кажется:
                    вернулось снова лето
и не покинет больше никогда.

Зима в городах неказиста,
ей холодно, тесно, темно.
Легла бы —
                       просторно и чисто.
Да нет —
                   в городах не дано.
Заметно неспящим поэтам —
у дворников снег не в чести.
Услышишь,
                    как перед рассветом
они начинают скрести.
Снежинки искрят на лопатах,
нежны и сложны —
                                 не разбей!
Но с крыш,
                      нестерпимо покатых,
сгоняют их,
                      как голубей.
Урчит, подвигаясь рывками,
машина, грозна и строга;
стальными своими руками
она загребает снега.
Готово шоссе для разбега,
проснулись большие дома.
Зима остается без снега,—
а это уже не зима.
А вы поезжайте к Заволжью,
к подножью Уральской гряды.
Ликующей
                  радостной дрожью
охватит вас
степь Кулунды.
Взлетите-ка вы
                              над Казанью,
и вас позовет Бугульма.
Я видел своими глазами,
как дружит с народом зима.
Земля дорогая искрится,
простор беспределен земной.
К Альметьевску —
                                к новой столице —
летите сюда
                      за зимой.
Снега и снега без предела,
пурга подымает дымы.
Найдешь себе место и дело, —
ты только
                  не бойся зимы.
Мороз пробирает до пота,
железные ходят грома.
Вот это — скажу вам —
                                          работа,
вот это — скажу вам —
                                            зима!
Бетонные крыши оставив,
покинув вдали города,
на крышах товарных составов
снег едет и едет сюда.
Края позабуду иные,
но этот —
                 забыть не смогу.
Здесь соки земли нефтяные
чернеют
на белом снегу.

Вот это и есть то,
что называют любовью?
Так это зовется?
Так пишется?
Это и есть?..
Вы руки тяжелые закинете к изголовью,
ночь не ответит.
Дождь забарабанит об жесть.
Будут зимы, и вьюги, и росы на травах,
и звезды, и радости будут.
Разрывы придут.
И только не будет
ни виноватых,
ни правых,
ни знающих,
ни умудренных,
ни лечащих тут.
Никогда никого не расспрашивайте об этом —
ни друга,
               ни ветер,
                              ни самую умную ночь.
Ликуйте или страдайте одни
и не верьте поэтам,
поэты
            и сами себе-то не могут помочь.
Берите всю радость себе, не отдавайте и муку,
это только вдвоем открывают,
уж если любовь.
Воспоминания о любви
не годятся в науку,
всё не так.
Всё по-новому, снова,
не снова, а вновь.
Нельзя объяснить —
что это, со мной или с вами.
Один среди поля,
                                 под ливнем,
                                                      и ходит гроза.
Об этом никак невозможно чужими словами,
слова не приходят —
молчите глазами в глаза.
Молчите,
чтобы ресницы задели ресницы,
чтоб сердце услышало сердце другое в громах.
Любите друг друга.
Не думайте — явь это всё
                                               или снится,
любите друг друга,
                                 не бойтесь,
не ройтесь в томах.
Ни адреса нет, ни параграфа нету, ни ГОСТа,
будет она неотступна, мучительна,
                                                             как и со мной.
Не пишется это,
не слышится.
Дышится просто.

Так и поэзия —
дышится жизнью самой.

Вся загорелась и затрепетала,
и сердце тихо охнуло в груди,
когда ватага грянула и встала,
оставив гармониста впереди.
Волне девчат ни спрятаться, ни скрыться.
Держась рукою левой за баса,
не торопясь
                       он вглядывался в лица.
Мерцали в темноте его глаза.
Он пыхал, распаляя самокрутку,
в глазах девчонок плыли огоньки.
«Наташка, отойди-ка на минутку…» —
сказал, поймав дрожащие зрачки.
Не помнит, как с собой не совладала
и сразу отшатнулась от подруг,
как от летящей стаи вдруг отпала
и выпростала руки из-под рук.
И по ночному гулкому бездонью
шла как во сне, покорная огню.
Он опоясал жесткою гармонью,
прижал мехами к колкому плетню.
От слабости,
                         от сладости робела,
глаза закрыла, бледная, без сил.
Услышала:
                       «Наташка, вот в чем дело,
зачем вчера к вам тятька приходил?
Не сватал?..»
                      — «Сватал», — тихо отвечала.
«А ты?..»
Глотнула горькую струю.
Недоброе предчувствие качало.
«Смотри не соглашайся —
                                             враз убью!..»
Хотела в ночь кромешную вглядеться.
«Не доводи, Наташка, до греха».
Батистовую кофточку у сердца
окованные стиснули меха.
И отошел.
Ни слова, ни приметы.
Опомнясь от нахлынувшей беды,
услышала — окрикнул: «Катька, где ты?..» —
и перебрал послушные лады.

Вернули.
Подвели.
И обручили.
В любви прошли их давние года.
А мне для жизни
                              только и вручили
смятение той ночи навсегда.

Лечу,
шепчу свое законно,
мотив старинный напевая.
Как сохранить оседлость тона? —
ответь,
дорога кочевая.

Летишь на винтовом, бывало,
воздушными охвачен ямами,
проваливало,
и взмывало,
и не давало бредить ямбами.
А тут —
                 не чаял и не верил,
прислушиваюсь к песне дивной,
звенит
               в классической манере
Ту-104 реактивный…

Луконин, мы с тобой стареем:
то пишем ямбом,
то хореем…

Смеюсь себе,
                              а всё же боязно:
вот, скажут, к нам теперь приколот,
выискивал, пока был молод.
Все к одному придут
из поиска!

Нет,
        надо, чтоб свободно пелось,
не для манеры или моды.
Свободный стих
                           имеет смелость
не быть рабом своей свободы.
Условности нас заковали,
хоть у Луны у самой побыли.
Так долго мы не рисковали,
и не пытались,
и не пробовали.
Поэзия, удвой усилия,
сама себя скорее вычисти
от робости и от бескрылия,
а то наступит
культ приличности.
Кто говорит, что ямбы выбыли?
Кто говорит, что ямб полезнее?
Свободный стих
                          свободен в выборе,
когда стучится
жизнь-поэзия.