Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Тебе одной… Хоть это уж не раз,
Мильоны раз и пелось и писалось, —
Но много ли таких на свете фраз?
Тебе одной — всё, что в душе осталось.

Еще немало сохранилось в ней —
И шум травы, и лепестков дыханье,
И до сих пор отрадны для очей:
Лицо в окне, росинки на поляне.

Морозный ветер за моей спиной,
Седых волос касается усталость,
И грозный час встает передо мной…
Одной тебе — всё, что в душе осталось.

Тебе одной… Теплу руки твоей
И сердцу твоему я покоряюсь,
И говорит мне сердце: «Молодей,
Живи, твори!..» И я ему вверяюсь.

Хоть ночь баюкала упорно,
Но крепкий сон не брал никак…
О, будь ты проклят, кофе черный,
Что жадный не допил Бальзак!

Бессонница была упряма,
Рос неотвязных слов прибой,
Как будто бы толкался в рамы
И в стекла — птиц горячий рой.

Встал. Закурил. Писал, марая,
И в реку выкинул сполна,
И плавно понесла, играя,
Листков флотилию — волна.

Нет воспоминаний горячее!
Горькой хвои чистый аромат,
Крылья птиц на солнце и за тучей,
Скрип возов, вдали — неясный город
Вечера багряного разлив…

Подмерзало, стыло, стекленело,
Эхо откликалось меж дерев,
Вырастали тени и надежды,
В корневищах дуба шевелилась
Прошлогодней осени листва.

Лишь один такой бывает вечер
В долгой жизни каждого из нас,
Только раз так замирает сердце
В сладостном предчувствии, что счастьем
Было бы вернее называть.

Голоса детей в лесу звучали,
Как звучат лишь в сумерках весной,
Тихий звон катился по опушке,
И ледок хрустящий, говорливый
Под твоею ножкою трещал.

Мы зашли вдвоем в какой-то погреб.
Занавеска, фуксия, герань,
И тарань сухая на тарелке,
И стаканчик водки контрабандной —
Всё осталось в памяти моей.

Грешницей себя ты называла,
Чужемужняя тогда жена…
Слышен был в словах твоих случайных,
В поцелуе крадено-коротком
Горькой хвои чистый аромат.

Дымом катится весна,
Ветер гонит, ветви клонит,
Капли солнца в снег уронит —
Зарокочет, как струна.

Свежий ветер пахнет хлебом,
Дымной влагою земли…
Синевой слились вдали
Ширь полей, река и небо.

Ты дорогу перешла,
Ведра полные качнула…
Не одна весна минула,
Не последняя пришла.

Мой сын, грибок на двух тончайших ножках,
Сегодня в первый раз уходит в школу.
Пенал, портфель, костюмчик голубой
Так необычны и неповторимы,
Как первый плач, как первый возглас: «Ма…»
В потоке темных, русых, белокурых
Он прошагал ко входу — и несмело
И с твердостью. И двери затворились,
И я остался в коридоре. Где-то
Звенел звонок. Я вынул папиросу,
Побаиваясь строгого швейцара
И чувствуя себя таким же крошкой,
Таким счастливым, как и мой грибок.
Учиться! Слушать дальний гул веков!
Расти и развиваться! Ясно видеть,
Всё зорче видеть юными глазами:
И землю нашу, лучшую из лучших,
Возделанную общими трудами,
И небеса, куда пилоты наши
Всё выше мчатся на стальных крылах!
Мой маленький! С тобою я и сам
Вновь сел бы на скамью, свою тетрадку
Раскрыл на парте, подтолкнул соседа
В бок или в спину (вечная забава,
Какой, наверно, дань в былом воздал
И сам Декарт, и Гете, и Гораций)
И слушал бы… Но поздно! Слишком поздно!
Тебе ж не поздно, милый мой глупыш!
Расти, живи — и знай, что нет нигде
Сильнее муки и сильнее счастья,
Чем в творчестве, — на всей планете нашей,
Прекраснейшей — клянусь — из всех планет!
Так думал я. А сверху, со стены,
Поглядывали на меня с улыбкой
Мичурин, Павлов, Маркс, и Менделеев,
И наш родной учитель, Ленин наш.

Людей различных вереница —
И мальчик, и старик седой —
Рукоплескать и веселиться
Идут под купол цирковой.
Как в песнях Беранже рефрены —
Слова здесь бойки, всё кипит.
Вдыхая запахи арены,
И конь здесь ржет, и слон трубит.
Под самый свод людское тело
Взлетает дерзновенно-смело,
Рассчитан точно каждый взмах,
Лишь восклицает зритель: «Ах!»
Хвала артистам вертким, быстрым,
Веселой ловкости хвала!
Здесь юность наша золотистым,
Цветистым маревом прошла.

Вьются во́роны встревоженно, —
Значит, вот уж и весна…
Сколько строк об этом сложено,
А не выпито до дна!

Первой мартовской синицею
Предвесенний сад звенит —
И тебя мне, смуглолицую,
Сердце вновь любить велит.

В зеленой бухте солнце и дремота.
Вдали дымится белый катерок.
За ним замкнулись водные ворота,
И ржавый ключ на дно спокойно лег.

И грудь тяжелодышащего моря,
Вздымаясь, опускается с трудом,
И мир прозрачен весь и так просторен,
Как для ребенка материнский дом.

Но облако стоит над горным склоном,
И тени от него простерлись ниц,
И розовые вьются стаи птиц,
Как снег, над морем тусклым и соленым.

Каплей в гулкую криницу
День скатился, отпылав…
Может, снова мне приснится
Белый вышитый рукав?

Молодость моя, быть может,
К изголовью припадет,
Руку жаркую приложит
К сердцу, чтоб растаял лед?

Может быть, я снова встречу
Всех, кого любил в былом,
Пиром праздник я отмечу
За сверкающим столом?

В русых косах — мята-рута…
Веря снам и соловью,
Я чужую свадьбу чью-то
Повстречаю, как свою…

В долинах персики цветут,
Но снова снег в горах;
Дельфиньи морды там и тут
На вспененных волнах.

И солнце льется, как поток,
Сквозь сумрак площадей,
И ручейки шумят у ног
Смеющихся людей,

И вновь мерещишься ты мне —
Сквозь небо и туман
В любезной сердцу стороне,
Где киевский каштан.

Он почки, как уста, раскрыл —
И кровь его шумит…
А я письма не получил,
Тобою позабыт!..

Я десять лет не видел Аю-Дага[21]
И снова встретил. В дымке облаков
Он пил из моря, — так века веков.
И та же самая валов отвага,

И та же древняя, как вечность, сага
Шумела здесь, у моря, средь песков,
Когда Мицкевич силою стихов
Глушил в себе печаль сердечных тягот.

И вот мне показалось, — шутки прочь! —
Что десять лет былых — одна лишь ночь,
Что с Аю-Дагом я не разлучался,
Что то был сон, — и каменный медведь,
Сумевший среди моря замереть,
Владимирскою горкой показался.

Моря в солнечных искрах
Ветру не потушить,
И зарниц его быстрых
В строфы не заключить.

Сказка… И золотая
Рыбка молвила так,
Чешуею сверкая:
«Чего хочешь, рыбак?»

Мне Крыма берега милы,
Как другом, восторгаюсь Крымом
И всё зову его любимым,
Не ждя за рифмы похвалы.

Пусть ясный день или туманный,
Пусть тучи по небу плывут,
Пусть мачту злые ветры рвут,
Пусть вечер — тихий и желанный, —

Он нам родной, он дорог нам
Могучим, красочным разливом,
И шумом улицы счастливым,
И чайкой, близкою к волнам.

И жаль, что средь необычайной
Красы, какой пленялись вы,
Певец Москвы, певец Литвы,
Тарас, ты не был, хоть случайно!

Невозмутимый сын украинской долины,
Тебе привет и честь несу я, «Взлет орлиный»![22]
Ты улыбаешься: дрожал средь облаков
Я на твоем краю, что вправду для орлов…
И даже слово край не к месту, хоть почтенно:
Я не был на краю, признаться откровенно…

И всё ж благодарю за сосны в вышине,
За села, в дружеском согретые огне,
За синеву лесов, за ветви черных буков,
За ветер, веющий волнами нежных звуков,
За синь подснежников, за блеск иглистых трав,
За кружевную даль, как вышитый рукав,
И… даже и за то, — друзья, прошу прощенья! —
Что гнулись у меня от страха там колени.