Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Конец спору.
Попал я, как говорится, «к шапочному разбору».
Оказывается, Матайя «по неосторожности»
Говорил как о «факте» – о «фактической возможности».
Теперь признаньем, что «возможность» не «факт»,
Восстановлен нарушенный такт.
Я со своей стороны приватно
И деликатно-деликатно
Выскажу свою точку зрения:
«Инцидент исчерпан»… до его повторения.

Мы пережили ряд отчаянных годин
   В огне войны, в кольце блокады.
Отпрянули от нас проученные гады.
Но мы не вырвались досель на миг один
   Из подлых, липких паутин
   Зло-клеветнической осады.

   Давясь отравленной слюной,
Клевещут «господа». Но особливо звонок
Лай клеветнический, протяжно-заливной,
Их пуделей ручных и комнатных болонок.

Беззубый Каутский, чьи мутные зрачки
Затмила ненависть, брюзжит и брызжет ядом
И ставит желтые, фальшивые очки
   Пред пролетарским зорким взглядом.

Товарищи! Ваш взор теперь не затемнен.
Соединило нас общение живое.
Смотрите, сколько лиц под заревом знамен!
   Да будет же двойным позором заклеймен,
Кто где-то в эти дни исходит в диком вое!

Смотрите, с радостью доверчивой какой
Встречает братски вас рабочая столица!
Сжимая сотни рук мозолистой рукой,
С ответной ласкою вглядитесь в эти лица!

Смотрите им в глаза, прислушайтесь к словам.
Правдивы – каждый взгляд и каждое их слово!
Здесь нет коварства, лжи, испуга, рук по швам.
Герои двух фронтов навстречу вышли вам,
Вчера – военного, сегодня – трудового.

Бойцы, свершившие в грядущее пролом,
Вот кто мишенью стал для бешеных нападок
Всей банды хищников, чьи помыслы – в былом,
И трупы чьи сметет железным помелом
   Коммунистический порядок!

Друг, милый друг!.. Давно ль?.. Так ясно вспоминаю:
   Агитку настрочив в один присест,
Я врангельский тебе читаю «Манифест»:
   «Ихь фанге ан. Я нашинаю».
Как над противником смеялись мы вдвоем!
   «Ихь фанге ан!.. Ну до чего ж похоже!»
Ты весь сиял: «У нас среди бойцов – подъем.
Через недели две мы „нашинаем“ тоже!»
   Потом… мы на море смотрели в телескоп.
«Что? Видно врангельцев?» – «Не видно. Убежали».
   Железною рукой в советские скрижали
      Вписал ты «Красный Перекоп»!

      И вот… нежданно-роковое
      Свершилось что-то… Не пойму.
   Я к мертвому лицу склоняюсь твоему
   И вижу пред собой… лицо живое!
      Стыдливо-целомудренный герой…
   Твой образ вдохновит не одного поэта.
   А я… Дрожит рука… И строк неровный строй
   Срывается… И скорбных мыслей рой
   Нет сил облечь в слова прощального привета!..

«Октябрьским» праздникам не все, не все им рады,
Не все любуются на красные парады.
   В то время как одни
   Восторженно встречают эти дни,
   Другие предаются плачу,
Пытаясь разрешить мудреную задачу:
«Какие силы нас спасут? Какой герой?
Доколь советскую терпеть мы будем участь?
Когда же рухнет он, проклятый новый строй?
Чем объяснить его проклятую живучесть?
В чем зло? – шипят они. – Разгадка в чем?
Ну в чем?!»
Шипят, наморщивши прожухлые морщины.
   А молодая жизнь играет, бьет ключом,
   И «новый строй» – у новой годовщины!

   Да, были времена!..
И поучительна седая старина.
«Душа» народная сегодня ли раскрыта?
От пра-пра-прадедов идет народный сказ,
   В нем – поэтический показ
Простонародного мучительного быта.
Не княжьи грамоты, не летописный свод.
Что мог он записать, неграмотный народ?
С усмешкой горькою и прибауткой грустной
Он душу отводил в побаске, в сказке устной,
С искусством гения зашифровавши в ней
Мечты о красоте грядущих светлых дней.
   Бывало, сколько раз бывало:
Великий государь, боярин или князь
Дремал, под пышное забравшись одеяло,
А дед-баюн, скосясь на дрыхнущее сало,
До полночи пред ним плел сказочную вязь.
   Привыкнувши всю жизнь таиться и бояться,
Пред сильными ползя ползком, ложась ничком,
Мужик прикинуться умеет дурачком,
Когда над сильным он захочет посмеяться.
   А в сказке был ему простор:
Он в сказке шельмовал царя и царский двор,
Бояре были все прямые остолопы,
С холопами – цари, а пред царем – холопы.
И всех – царя, бояр – дурачил кто? – сморчок,
Не фряжский принц, не князь Тверской или Смоленский,
   А так – парнишка деревенский,
Запечный богатырь, Ивашка-дурачок!

Нет, сказка не была пустою балагурью.
И «дурь» мужицкая была особой дурью.
Ни змей-горынычей, ни окиянских бурь
   Не трепетала эта дурь,
На трудный подвиг шла, на страшные мытарства,
Ныряла в глубину, взлетала в высоту,
Чтоб оттягать себе царевну-красоту
   И за царевною – полцарства.
Жар-птицей бредила, ослепши в темноте.
Дворцы ей снилися – в бескрайной нищете,
Сгибаясь под господским гнетом,
Искала для борьбы дубинку-самобой
И, бездорожная, в лазури голубой
   Летела птицей в край любой,
Обзаведясь ковром – волшебным самолетом.
Голодною, сомлев от барского тягла,
На отдых в хижину свою она брела,
Голодною в тягло впрягалась спозаранку,
Но в сказочных своих мечтах изобрела
   Усладу, скатерть-самобранку;
В обычай стало ей пить мертвую, когда
Дни мертвые ее из рук вон были худы,
Но песенку про то, что кончится беда,
Что где-то – поискать – живая есть вода,
   Ей пели гусли-самогуды.
Порою клином ей сходилася земля,
Но оттого не став угрюмой нелюдимкой,
А сердце сказкою-утехой веселя,
Спасалася она под шапкой-невидимкой,
Срывалась с места, «шла вразброд»
И грела кистенем «лихой боярский род»
   Под боевую перекличку:
   «Сарынь на кичку!»

Не слышно клекота двуглавого орла,
Истлели когти, клюв, два сломанных крыла.
Русь черносошная доверилась Советам:
Они несут ей всё, чего она ждала,
   Согласно сказочным заветам.
   Жар-птица?! Вот она, гляди:
   С гербом советским на груди
   Горит несчетными огнями!
Жар-птицей овладеть – все ночи станут днями.
Русь темная была и – поросла быльем:
Все наши города, посады, деревушки,
До самой худенькой избушки и клетушки,
Не брезгуя ничем, ни хлевом, ни жильем,
   Мы электричеством зальем!
Сверкай, советская деревня и столица!
Свет электрический – чем не твоя жар-птица?
   Теперь любуйся: вот она перед тобой
   Волшебная дубинка-самобой!
Враг знает, больно как дубинка эта бьется,
   Что Красной Армией зовется!
Вот артиллерия, вот конные полки,
Вот комсомольский цвет – герои-моряки,
Вот неоглядные ряды стальной пехоты, –
Над ними, в облаках, смотри, вблизи, вдали,
   Стальные реют журавли, –
      То наши чудо-самолеты!
А вон по целине – на поприще ином –
   Идет волшебник-агроном,
Целитель пахоты больной, ученый знахарь:
Он знает, за какой землей уход какой,
И знает он, что клад мужицкий под рукой,
А рядом богатырь, железный самопахарь,
Прабабушке-сохе гудит заупокой.
Стихает здесь и там мужичья перебранка;
Трехполье тощее оставив позади,
Дивятся мужики, что их земля, гляди,
   Взаправду скатерть-самобранка!
А вон в избушке Пров, Авдотья, Клим, Панкрат
Умильно слушают волшебный аппарат.
Деревне по сердцу советские причуды!
Москва по радио ей голос подает,
Про все, что деется на свете, знать дает:
То наши гусли-самогуды!
Ивашка-дурачок, парнишка боевой,
Полцарства добывал, рискуя головой.
Ан вечно – на престол лишь заносил он ногу –
   Какой-то заяц роковой
   Перебегал ему дорогу!
Но был он выручен другим богатырем:
Рабочий, бившийся без устали с царем,
В час горький подоспел Ивашке на подмогу:
«Эй, паря-простота! Чудак же ты, ей-богу!
Полцарства ты хотел? Все царство заберем!»
«Все царство? – отвечал Ивашка. – Тож не худо!»
Вот было чудо!
              Это чудо
   Зовется «Красным Октябрем»!
Так пролетарская решила все замашка:
   «Дворцами бредил ты, Ивашка?
На, получай дворец, где нежились цари!»
И вот в Ливадии всем мужикам – смотри! –
Рабочий преподнес, а не святой Егорий,
Дворец – крестьянский санаторий!
«Души» мужицкой – в том господская беда –
   Не разгадали господа.
А сколько делали они лихих попыток,
Чтоб от нее иметь свой даровой прибыток!
За непокорное земное житие
Грозили ей в церквах загробной божьей местью
И насмерть отравить пыталися ее
   Патриотическою лестью.
Порфироносные российские цари
Не раз пытались ей, жующей сухари,
Внушить великие славянские начала:
   «Христолюбивая! Вперед!
   За Русь святую!» Но молчала
Христолюбивая, воды набравши в рот.
А те, чьи черепа пустые малоёмки,
Твердили, что «душа народная – потёмки»
И русский-де народ – «загадочный народ»!
   Загадка для господ была неразрешима –
Разгадка не совсем по вкусу им была.
И старина для них казалась нерушима.
Ан вот – вся старина разрушена дотла,
_Свершились наяву чудесные явленья,
И над седым Кремлем – залог осуществлёнья
Уже не сказочных, а ставших явью благ –
Горит-полощется советский красный флаг_!