Овидий - Наука любви (сборник)

Ты, свою песню ведя, подошел уж к Ахиллову гневу

И облекаешь в доспех связанных клятвой мужей,

Я же, о Макр [209] , ленюсь под укромною сенью Венеры,

Крупные замыслы все нежный ломает Амур.

Сколько уж раз «Отойди, не мешай!» говорил я подруге,

Но на колени ко мне тотчас садится она!

Или «Мне стыдно…» скажу, – а милая чуть ли не в слезы.

«Горе мне! – шепчет, – моей стал ты стыдиться любви…»

Шею мою обовьет и тысячью жарких лобзаний

Вдруг мне осыплет лицо, – я погибаю от них!

Я побежден, от боев отвлекает меня вдохновенье:

Битв домашних певец, подвиги славлю свои.

Скипетр я все же держал, как мог, и трагедия [210] все же

Двигалась, с этим трудом справиться я бы сумел.

Плащ мой Амур осмеял, и цветные котурны, и скипетр:

Рано его я схватил и недостойной рукой!

В сторону был уведен своенравной красавицы волей

И о котурнах забыл: правил триумф свой Амур.

Делаю то, что могу: обучаю науке любовной

(Горе! Я сам удручен преподаваньем своим!),

Иль сочиняю [211] , как шлет Пенелопа известье Улиссу,

Иль как у моря, одна, слезы, Филлида, ты льешь, —

Всё, что Парис, Макарей и Ясон, благодарности чуждый,

Будут читать, Ипполит и Ипполитов отец;

Всё, что, выхватив меч, сказала бы в горе Дидона

Или же Лесбоса дочь, лиры Эолии друг.

Скоро же ты, мой Сабин [212] , объехал весь мир и вернулся,

Из отдаленных краев письма-ответы привез! Значит,

Улисса печать Пенелопой опознана верной,

Мачеха Федра прочла, что написал Ипполит;

Благочестивый Эней прекрасной ответил Элиссе;

Есть и к Филлиде письмо… если Филлида жива!

До Ипсипилы дошли Ясона печальные строки;

Милая Фебу, во храм лиру, лесбийка, отдай!..

Все же в стихах и твоих, о Макр, воспеватель сражений,

Голос порой подает золотокудрый Амур:

Там и Парис, и жена, что неверностью славу снискала,

И Лаодамия, смерть мужу принявшая вслед…

Знаю тебя хорошо: ты любовь воспеваешь охотней,

Нежели брани, ты в мой перебираешься стан!

Если жену сторожить ты, дурень, считаешь излишним,

Хоть для меня сторожи, чтобы я жарче пылал!

Вкуса в дозволенном нет, запрет возбуждает острее;

Может лишь грубый любить то, что дозволит другой.

Мы ведь любовники, нам и надежды, и страхи желанны,

Пусть иногда и отказ подогревает наш пыл.

Что мне удача в любви, коль заране успех обеспечен?

Я не люблю ничего, что не сулило бы мук.

Этот мне свойственный вкус лукавой подмечен Коринной, —

Хитрая, знает она, чем меня лучше поймать.

Ах, притворялась не раз, на боль головную ссылалась!

Как же я медлил тогда, как не хотел уходить…

Ах, сколько раз обвиняла меня, и невинный виновник

Нехотя вид принимал, будто и впрямь виноват.

Так, меня обманув и раздув негорячее пламя,

Снова готова была страстным ответить мольбам.

Сколько и нежностей мне, и ласковых слов расточала!

А целовала меня – боги! – о, сколько и как!

Так же и ты, которая взор мой пленила недавно,

Чаще со мною лукавь, чаще отказывай мне,

Чаще меня заставляй лежать у тебя на пороге,

Холод подолгу терпеть ночью у двери твоей.

Так лишь крепнет любовь, в упражнении долгом мужает,

Вот чего требую я, вот чем питается страсть.

Скучно становится мне от любви беспрепятственной, пресной:

Точно не в меру поел сладкого – вот и мутит.

Если б Данаю отец не запрятал в железную башню,

От Громовержца она вряд ли бы плод принесла.

Зорко Юнона блюла телицу рогатую – Ио, —

И Громовержцу вдвойне Ио милее была.

Тот, кто любит владеть доступным, пусть обрывает

Листья с деревьев, пускай черпает воду из рек.

Только обманом держать любовника женщина может…

Сколько советов, увы, против себя я даю!

Не возражает иной, а мне попустительство тошно:

Ищут меня – я бегу, а убегают – гонюсь.

Ты же, который в своей красавице слишком уверен,

Лучше, как спустится ночь, вход на замок запирай.

Да разузнай наконец, кто в дверь то и дело стучится

Тайно, собаки с чего брешут в ночной тишине,

Что за таблички тишком проворная носит служанка

И почему госпожа часто ночует одна?

Пусть до мозга костей тебя пробирает тревога, —

Дай же мне повод хоть раз ловкость свою проявить.

Тот пусть лучше песок на пустынном ворует прибрежье,

Кто в неразумье своем любит жену дурака.

Предупреждаю тебя: коль верить слепо супруге

Не перестанешь, моей быть перестанет она.

Много всего я терпел, надеялся я, что сумею,

Как ты ее ни храни, все же тебя обойти.

Ты же, бесстрастный, готов терпеть нестерпимое мужу:

Все дозволяешь – и вот я уж любить не могу.

Так уж, несчастному, мне никогда и не ведать запрета?

Ночью уже никогда мести грозящей не ждать?

Страха не знать? Не вздыхать сквозь сон, ни о чем не волнуясь?

Повода мне не подашь смерти твоей пожелать?

Что мне в супруге таком? На что мне податливый сводник?

Нравом порочным своим губишь ты счастье мое.

Ты бы другого нашел, кому терпеливые любы…

Если соперником звать хочешь меня – запрещай!

Древний высится лес, топора не знававший от века.

Веришь невольно, что он тайный приют божества.

Ключ священный в лесу и пещера с сосульками пемзы,

И отовсюду звучат нежные жалобы птиц.

Там, когда я бродил в тени под листвою древесной

В думах, куда же теперь Муза направит мой труд,

Вижу Элегию вдруг: узлом – благовонные кудри,

Только одна у нее будто короче нога;

Дивной красы, с оживленным лицом, в одежде тончайшей, —

Даже уродство ноги лишь украшало ее.

Властная вдруг подошла и Трагедия шагом широким,

Грозно свисали на лоб волосы; плащ до земли.

Левой рукою она помахала скипетром царским,

Стройные голени ей сжали котурнов ремни.

Первой сказала она: «Когда же любить перестанешь

Ты, к увещаньям моим не преклоняющий слух?

О похожденьях твоих на пьяных болтают пирушках,

В людных толкуют местах, на перекрестке любом,

Пальцем частенько в толпе на поэта указывать стали:

«Вот он тот, кого сжег страстью жестокий Амур!»

Не замечаешь ты сам, что становишься притчею Рима…

Как же не стыдно тебе все про себя разглашать?

Петь о важнейшем пора, вдохновляться вакхическим тирсом [213] , —

Время довольно терять, труд начинай покрупней!

Ты унижаешь свой Дар. Воспевай деянья героев!

Скажешь ты: нынешний труд больше подходит тебе —

Хватит забавных стихов, что успел ты сложить для девчонок;

Были напевы твои с юностью ранней в ладу.

Славу доставить теперь ты обязан трагедии римской,

И вдохновенье твое выполнит волю мою!»

Так она кончила речь в своих театральных котурнах

И покачала главой в пышном уборе кудрей.

И, на нее покосясь, улыбнулась Элегия, вижу, —

Мирт держала она, помнится, в правой руке.

«Что порицаешь меня, Трагедия гордая, речью

Важной? – сказала. – Ужель важной не можешь не быть?

Не погнушалась и ты неравным стихом выражаться,

Ты, состязаясь со мной, мой применила размер?

Нет, величавых стихов со своими равнять я не смею,

Твой затмевает дворец скромные сени мои.

Ветрена я, и мил мне Амур, он ветреник тоже,

Избранный мною предмет – по дарованьям моим.

Бога игривого мать без меня грубовата была бы,

Я родилась, чтобы ей верною спутницей быть.

Все-таки я кое в чем и сильнее тебя: я такое

Переношу, от чего хмурятся брови твои.

Дверь, которую ты не откроешь тяжелым котурном,

Я открываю легко резвой своей болтовней.

Не научила ли я и Коринну обманывать стража,

И на измену склонять верность надежных замков,

Тайно с постели вставать, развязав поясок у сорочки,

И в полуночной тиши шагом неслышным ступать?

Мало ли я на жестоких дверях повисала табличкой,

Не побоясь, что меня каждый прохожий прочтет!

Помню и то, как не раз, за пазухой прячась рабыни,

Я дожидалась, когда ж сторож свирепый уйдет.

Раз на рожденье меня в подарок послал ты – и что же?

Варварка тут же, разбив, в воду швырнула меня.

Первой взрастила в тебе я счастливое семя таланта.

Это мой дар… А его требует нынче – она!» Кончили.

Я же сказал: «Заклинаю вас вами самими

Слух беспристрастно склонить к полным смиренья словам.

Та мне во славу сулит котурн высокий и скипетр —

С уст уж готов у меня звук величавый слететь…

Эта же – нашей любви обещает бессмертье… Останься ж

И продолжай прибавлять краткие к длинным стихам!

Лишь ненадолго певцу, Трагедия, даруй отсрочку:

Труд над тобой – на века, ей мимолетный милей…»

И согласилась она… Торопитесь, любовные песни!

Есть еще время – а там труд величавее ждет.

Сторожа, строгий супруг, к молодой ты приставил подруге.

Полно! Себя соблюдать женщине надо самой.

Коль не от страха жена безупречна, то впрямь безупречна, —

А под запретом она, хоть не грешит, а грешна…