Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
Глава 3,4
Je ne suis sorti du péril,
Que par un chemin périlleux[121].
О время! Время! Враг! Губитель!
И благодетель и целитель!
Твой яд врачующий помог душе больной…
Одно лишь время в том успело,
В чем не успел рассудок мой:
Томился я — оно летело,
Что изменялось, что старело…
Не весело всё жить мечтами, наобум;
Да жить и памятью не споро:
Я не забыл, не разлюбил, но скоро
В свои права вступился ум…
Зачем оставил я Кремля седого стены?
В Москве бы чудно поживал:
Играл бы в клобе я, а в опере зевал;
Фортуны б ветреной не испытал измены…
Случилося не так.
Я тени всё ловил, смешной искатель славы…
Мне правду шепчет враг лукавый:
Дурацкий кстати вам колпак.
Глава 5
Увидеть свод небес иной,
Иной клима́т, иные воды
Бывало мне, в младые годы,
Моей любимою мечтой.
Сбылося юноши желанье:
Осуществилося мечтанье.
С каким восторгом видел я
Давно желанные края!
Люблю народ трудолюбивый!
Я весело, щастливо жил
В моей Германии щастливой!
В ней быт простой меня пленил,
Искусство жить обворожило.
Там время мудрое людей
К высокой думе приучило.
Там жизнь итог не вялых дней —
Глубоких чувств и размышленья;
Светлы часы уединенья;
Порядок домы сторожит;
Там труд есть тайна наслажденья,
Мечта забавы золотит.
Веселье там неприхотливо;
Нет трутней, праздностью больных;
Тревоги, скучно-суетливой,
Стихии баричей смешных;
Там нет холодного бесстрастья…
Германия приют любви,
Приют семейственного щастья.
Творец! Ее благослови!
Избавь от ратного постоя.
Он хуже пушек, хуже боя…
И без него, ручаюсь я,
Кой-кто, немецкие мужья,
Покойней, верно, были б вдвое;
Без бурь погасли бы их дни;
Того не знали бы они,
Что знать мужьям всего тошнее…
Постой — губитель Гименея.
Проказы этого злодея
Я сам частехонько видал…
Матильда, нежная подруга,
Любя существенно супруга,
Скрывает в сердце Идеал
Еще мечтательного друга.
Он сходит к ней
В невнятных снах,
Его, в пророческих мечтах,
Она невидимо видала;
Его всегда, не знавши, знала;
О нем, в давно минувших днях,
В твореньях Шиллера читала,
Он гость небесный, не земной…
И ей, таинственной судьбой,
С ним предназначено свиданье…
Билет приносят на постой.
Невольно в сердце трепетанье,
Невольно вырвалося: «Ах!»
Какой-то потаенный страх,
Какой-то темный свет надежды,
В ланитах жар, потупли вежды,
Стыдливость робкая в речах…
Вдруг входит,
В доломане алом,
Гусар вертляный и в усах…
Мечта сбылась! Вот бал за балом.
Гуляют немцы на пирах.
А там победа, вечер званый,
Литавры, трубы, барабаны,
Гросфатер важный, быстрый вальс…
Знакомство, новость, разговоры,
Невольный вздох и встреча глаз…
Докучной совести укоры
Стихают в немке молодой;
И о жене своей тамбовской,
Вертясь с красавицей заморской,
Забыл гусар наш удалой.
Мужское сердце — сердце злое,
Жену забыть ему легко;
И в немке кровь не молоко;
Он ей словцо, она другое,
Земля взяла свое земное…
У немки розы на щеках,
Гусар ей веет опахалом…
Жена — с усастым Идеалом,
А муж существенный… в рогах…
Беда от Идеалов в мире!
Романтики погубят нас.
Им тесно здесь, живут в эфире…
Их мрачен взор, их страшен глас,
Раскалено воображенье,
Пределов нет для их ума.
Еще Шекспир — настанет тьма;
Еще Байрон — землетрясенье;
Беда, родись другая Сталь!
Всё так. В них бес сидит лукавый.
Но мне расстаться было жаль
С философической державой.
О, как Германия мила!
Она, в дыму своем табачном,
В мечтаньи грозном, но не страшном,
Нам мир воздушный создала,
С земли на небо указала;
Она отчизна Идеала,
Одушевленной красоты,
И эстетической управы,
И Шиллера и Гете славы.
Она — приволие мечты.
В стране разумной, в мире старом
Я погулял верхом недаром:
Кормил желудок свой и ум,
Учился мыслить, есть учился.
Я потолстел, я просветился;
Казну умножил светлых дум…
Листок мечтаний философских
Вклеил в дорожный календарь,
А список длинный блюд заморских —
В гастрономический словарь.
Но не постиг мой ум тяжелый
Слов важных: кстати и пора,
Науки нравиться веселой,
Ни мирной тактики двора,
Ни дипломатики армейской.
Пришел домой: опять дурак,
С прибавкой только — европейский.
Дурацкий кстати мне колпак.
Глава 6
Царей, народов кочеванье,
Святая брань, Наполеон,
Его успех, его изгнанье,
Москва, Бриенна, Эльба… сон…
И что не сон на этом свете?
Где тот?..
Но совесть есть в поэте…
Пять глав, и грустных и смешных!
На первый раз довольно их:
Я скоро расскажу другие.
Мы любим книжки небольшие.
Нас пронимает дрожь от книг,
Которых не прочтешь и в сутки;
И, право, кстати промежутки
Меж наших авторских услуг,
Какое б ни было творенье:
Приятно — длится наслажденье,
А скучно — лучше же не вдруг…
А. Г. РОДЗЯНКА
Аркадий Гаврилович Родзянка (1793–1846) родился в помещичьей семье на Полтавщине. Детские годы его прошли вблизи от одного из культурных центров Украины — Обуховки и Трубайцев, имений В. В. Капниста и Д. П. Трощинского, с семьями которых он сохранил многолетнюю дружескую связь. В этой среде он воспринял некоторые идеи как декабристского окружения Капниста, так и украинской дворянской фронды, с ее культом национального прошлого и «малороссийской свободы». Литературные интересы его укрепились во время учения в Московском университетском благородном пансионе, где его учителем был известный поэт и теоретик архаистического направления А. Ф. Мерзляков. Уже в 1839 году в письме к А. С. Норову он будет называть себя и своего адресата «воспитанниками Мерзлякова и классицизма умеренного»[123].
В пансионе Родзянка выступил как поэт. В 1816 году он переезжает в Петербург и поступает в гвардию. К этому времени он уже известен как автор анакреонтических и горацианских стихов («Призвание на вечер», 1814; «Клятва», 1815; «К Лигуринусу», 1816). Наряду с ними он разрабатывает и высокие жанры классицистской лирики («Властолюбие (подражание Ж.-Б. Руссо)», 1812; «Державин», 1816, и др.). По-видимому, через Капнистов он знакомится с Державиным и сближается с «Беседой любителей русского слова». Наследник просветительской традиции, «архаист», он пишет в 1817 году пародийную балладу «Певец», направленную против Жуковского и шире — против самых основ формирующейся романтической эстетики. Значительное место в его стихах этих лет занимают гражданские темы («Развалины Греции», 1814; «Потомство», 1816). В 1818–1819 годах он служит в лейб-гвардии Егерском, а затем в Орловском пехотном полку. В Петербурге Родзянка входит в круг членов Союза Благоденствия. В эти годы он находится под все усиливающимся влиянием либеральных идей, распространяющихся в гвардии. Его общественная ориентация и связь с литераторами декабризма и декабристской периферии естественно приводят его в общество «Зеленая лампа». Позднее Родзянка вспоминал о противоправительственных стихах, читавшихся в заседаниях общества. Вероятно, здесь же произошло его знакомство с Пушкиным; их отношения вскоре же приобрели дружески-фамильярный характер. Это время — период наибольшего расцвета политического вольномыслия Родзянки, впрочем довольно умеренного. В 1818 году он пишет «Послание о дружбе и любви Аврааму Сергеевичу Норову», где декларативно утверждает примат дружбы, познания и долга над эпикуреизмом и противопоставляет гражданские добродетели древних «робкому страху» и «жизни в цепях» современного поколения. 3 марта 1821 года Родзянка выходит в отставку с чином капитана и в том же году уезжает в Полтаву, в свое имение Родзянки Хорольского уезда, однако продолжает печатать стихи в «Сыне отечества», «Невском альманахе», «Полярной звезде» и других изданиях.
