Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Синие глаза автомобилей,
Наглухо завешенные окна
В том же городе, где мы любили,
Где когда-то жили мы с тобой.
Напряглись мосты каркасом мощным.
Напряглись прославленные стогна,
И, дыша морозом полуночным,
Вышел город в свой последний бой.

Гордый город! Сколько дум бессонных,
Напряженья, мастерства, и воли,
И упрямства вложено в него
За столетье!.. Так не оттого ли
Выгнулись на яростных кессонах
Мостовые дуги над Невой!

Так не оттого ли на заводах
Невозможен сон, немыслим отдых.
И в домах, в умах, и тут, и там,
Там и тут в минуту роковую
Медный всадник, к правнукам ревнуя,
Мчится за столетьем по пятам.

Вот он в лязг военной непогоды
Входит как механик и сапер.
А земля в сороковые годы
Между тем летит во весь опор.
И влетает между тем планета
В Новый год сквозь вьюжные столбы,
Словно изваянье Фальконета,
Вздернутая нами на дыбы.

Между тем — читатель, вы не знали? —
У поэтов есть домашний круг.
Вот на Грибоедовском канале
Друга ждут. И вот приходит друг.

Тихонов — седой, веселый, скромный, —
Расстегнув ремни и скинув шлем,
Входит в комнату из тьмы огромной,
Усмехаясь, жмет он руки всем.

Говорит, что началась работа
Не простая, что коварен мрак,
Что из маскировочного дота
Снайперски прицеливался враг,

Что в чащобе мины и капканы,
Волчьи ямы, пули из засад…
И тогда сдвигаем мы стаканы
В честь бойца, как двадцать лет назад.

И как будто мы выпили с другом
Из петровского Кубка Большого Орла,
Не пошли наши головы кругом —
Только память ворота свои отперла.

Стройся, город! Красуйся на диво,
Чтоб тебя не обидел никто! Никогда!
Чтобы белые ночи правдиво
Осветили грядущие дни и года!

Чтоб весной, в начале мая,
Лед ломая,
Шла Нева,
Чтоб ответила прямая,
Подымая тост,
Москва.

Чтобы радио мильонам
Разнесло твои слова,
Чтоб легли ковром зеленым
Всем влюбленным
Острова.

Чтоб в Домах культуры честно
Жег «Метелицу» баян.
Чтоб друзья сходились тесно
И готовые к боям.

Чтобы жизнь всё лучше, краше,
Круче в гору шла и шла.
Чтоб сама за пирной чашей
Ей слагалась бы хвала.

Наконец, чтобы оратор
Ту хвалу произносил
Не с красой витиеватой,
А в избытке чувств и сил!

Ты приходила маркитанткой — сразу
Протягивала жесткую ладонь.
За острое словцо твое, за фразу
Шли полчища народные в огонь,

Ты приходила точностью учебы,
Расчетливым упрямством мастерства.
Была ли ты разгадана? Еще бы!
Но сколько сил ты стоила сперва!

Чем можешь ты сегодня похвалиться?
Какой ужимкой щегольнешь кривой?
Как праздник свой отпразднуешь, столица,
Ощеренная в драке мировой?

Горят в бокалах тонкогорлых вина.
И, в синеве неоновой скользя,
Так нежно, так замедленно-невинно
Танцуют пары… Их спасти нельзя.

Всё это было, было, было. Хватит!
Над звоном лир, над звяканьем монет
Двадцатый век стальные волны катит…
Но ты и эту мощь свела на нет.

Когда дымились кровью Пиренеи,
К Вогезам протянув мильоны рук,
И «юнкерсы» всё ниже и вернее
Сужали над тобой зловещий круг;

Когда последний маклер твой, пройдоха,
Последний франк поставивши ребром,
Уже не прятал сдавленного вздоха
И трясся, принимая на ночь бром;

Когда ползла, беря за шкалой шкалу,
В котельном отделенье ртуть войны, —
Какого прикормила ты шакала?
Какой сама объелась белены?

Смотри, как виноградник твой обуглен,
Каким пожаром ветер твой багрим,
Как на разбитой манекенной кукле
Плачевно и смешно размазан грим.

Ты столько знала сказок, так умела
Смотреться в зеркала своей мечты…
Смотри же! Вот она, мертвее мела, —
Та Франция, которой стала ты.

В тот год, когда Бастилию брала ты,
Ты помнишь труб рыдающих мажор,
И вихорь помнишь, свежий и крылатый,
Шарахнувший по лбам твоих обжор?

Он звал тебя любимицей столетья.
Он звал тебя нежнейшим из имен,
Он отдан нашей родине в наследье,
А у тебя — подделкой заменен.

Где твой огонь, твой смех, твое железо?
В какой золе каких истлевших тел
Рассыпалась на части «Марсельеза»?
Вот всё, что я сказать тебе хотел.

О народ! Я тебя оболгал.
Ты навек восхищенья достоин,
Угрожающий Цезарю галл,
Работяга, насмешник и воин!

Будь морского прибоя белей,
Сединою сравнись со снегами —
Справишь ты всё равно юбилей
В ярых митингах, в праздничном гаме.

О народ! Этот праздник возник
Не в бахвальстве напыщенных статуй,
Отдает он не затхлой цитатой
Из давно пережеванных книг.

Посмотри на задворки Парижа,
На асфальт этот цвета свинца,
Посмотри, посмотри, посмотри же
На себя, на детей, на отца.

На шофера продрогшего, что ли,
На усталую эту швею…
О республика! В горестной школе
Ты историю учишь свою.

Разгляди по верченью рулеток,
По мигающим буквам реклам,
По тому, как старается хлам
Нашуметь о себе напоследок.

Разгляди, наконец, по всему
Вихревую воронку Начала.
Оцени этих лет кутерьму!
Ça ira!..[60] И пошло и помчало!

Ça ira!.. В один миг отхватив
Расстояние между веками,
Возникает веселый мотив,
В баррикады слагается камень.

Он в тебе возникает самом,
Тот мотив! Он в тридцатом не прерван,
Не обуглен он в сорок восьмом,
Не расстрелян и в семьдесят первом!

Твой хозяин запрет на засов
Магазин, если слушать не любо,
Если страшен раскат голосов
За дверьми Якобинского клуба.

Может он прихватить чемодан,
Разменять свою честь на валюту,
Ибо первый сигнал уже дан, —
Будет бешено людно и люто!

Справедливого грома язык
Кой-кого раздражает и дразнит,
Но в присутствии туч грозовых
Ты вольнее отпразднуешь праздник!

… А там, на доколе гранитном, сдвинув
Седые брови, смотрит сквозь туман
Один из самых чистых паладинов,
Чье имя — горечь, гнев, самообман.

Сын божества, сын века, сын народа
Иль пасынок у этих трех отцов,
Пророк в змеиной коже Валленрода,
Он гулкой бронзой стал в конце концов.

И тут его бессмертье и настигло!
Бесплотное, беззлобное дитя,
Он выстоял Пилсудского и Смиглу,
В руках перо гусиное вертя.

И вот, покрытый прозеленью, в дыме
Косых дождей, не по-людски красив,
Он ни о чем не спорит с молодыми.
Встречает нас и сесть не пригласив…

Так и стоим на площади. Но горе!
Ему простерла жестяной венок
Одна из тех всесветных аллегорий,
По чьей вине и был он одинок.

Кто эта женщина? Шляхетка Польши,
Любовница, законная жена?
Быть может, и не существует больше
Людская власть, что в ней отражена?

Мы шли не к ней, ясновельможной панне,
И — выскажемся всё же до конца:
Мы — лучшая из мыслимых компаний
Для польского народного певца!

Я польскому интеллигенту
Напомню быль, а не легенду.
Она не так уже стара:
Как под одним плащом два брата,
Два гения, два демократа
Сошлись для вечного возврата
У медной статуи Петра.

Век начинался. «Марсельеза»
Смолкала в грохоте железа.
Был многим век обременен.
Еще раскаты гроз не стихли.
А эти юноши постигли,
Что плавится в железном тигле
Свобода будущих времен.

Мицкевич с Пушкиным! Сегодня
Над европейской преисподней
Их речи вольные слышны.
Они сквозь мрак осатанелый
Глядят возвышенно и смело.
И, значит, — Польска не сгинела.
Она сестра моей страны.