Юнна Мориц - И в чёрных списках мне светло

У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что какие-то ангелы свыше
Ей поэму напели туда.

А гуманные страны ГОВНАТО
В это время бомбили Белград
На потребу ковбойского брата,
Был который большой демократ.

У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что какие-то ангелы свыше
Сербов ей запустили туда.

А гуманные страны ГОВНАТО
Объявили изгоем страну
Этих сербов,
С высот демократа
В ширину их бомбя и в длину.

У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что напели ей ангелы свыше
Не гламур элегантный, — о, да,

Не романс, от которого ноет
Сердце сладко и слёзки висят,
Элегантные, как ельциноид
На гламурных пирах соросят.

У старушки поехала крыша,
А под крышей — такая среда,
Что поэтство, которое свыше,
Звёзды сербости сыплет сюда,

Звёзды лирики Сопротивленья
Наглой силе разбоя и лжи.
Крыша едет — для ангелов пенья,
Им спасибо за сербость скажи,

И, звезду надевая изгоя,
Остуди оккупантов апломб,
И не будь элегантней разбоя
Их свободы с гламурностью бомб!..

Когда Гомер был жив, его совсем не знали
В Америке, в Германии, в Испании, в Албании,
Во Франции, в Италии, в Норвегии и в Дании,
Тем более — в Австралии, в Китае, в Мавритании,
Совсем его не знали, никто его не видел,
Никто о нём не слышал, о нём не говорил, —
Вот ужас ведь какой!..

Газеты всей планеты прошляпили портреты
Гомера с Пенелопой, со Сциллой и Харибдой,
С Циклопом и Кентавром, с Еленою Прекрасной,
С ужасною Химерой, с распутными богами,
А также с берегами, где бегает руно,
Где бегает оно, с копытами, с рогами,
Такое золотое — как яйца Фаберже.

И ни один фотограф не бегал за Гомером,
Не снял его с левреткой
В какой-то позе редкой,
А шлягеры Гомера с предлинною строкой
Имели низкий рейтинг районного масштаба —
Вот ужас ведь какой!..

Его улучшить имидж (по-русски — вид и образ)
Могли бы, дав Гомеру гастроль за рубежом,
В Америке, в Германии, в Испании, в Албании,
Во Франции, в Италии, в Норвегии и Дании,
Тем более — в Австралии, в Китае, в Мавритании,
Хиты его и шлягеры укоротив ножом, —
Тогда бы разошёлся он огромным тиражом,

И все о нём бы слышали, о нём бы говорили,
Его боготворили, бы гладили рукой,
Любили бы — как водку, икру, автомобили,
Футбол, Лазурный берег, брильянты, рестораны,
(Вот так чтоб их любили хотят иные страны!),
Но тот Гомер не хочет никак укоротиться —
Вот ужас ведь какой!..

Эти строки не завинчены болтами,
Звукосмыслами стандарта мирового,
Их сороки наболтали за бортами,
На морозе размораживая слово.

Их сороки на морозе минус сорок
Разморозили прискоком и раскачкой, —
Знаешь, Гоголь, эти брички на рессорах
На морозе минус сорок стали жвачкой,

Потому что без жевательной резинки
Нет империи, — нужна ей, Гоголь, склейка,
Та резина пузырей во рта корзинке,
Без которой дух не писает, как лейка.

На морозе минус сорок наши птички
Забывают, что империя — в каюке
И что мимо на рессорах скачут брички,
Души мёртвых выбирая, словно брюки.

Есть размеры, подходящие для торга,
Знаешь, Гоголь, их берут, давая взятки, —
В этих брюках иногда бывает орган,
Что стихами говорит при пересадке.

У девочек оно устроено иначе,
У мальчиков оно имеет сто причин,
И в замысле Творца оно, так много знача,
Имеет место быть у женщин и мужчин.

От сладости стыда исходит свет искусства,
Улыбчивая мгла у Лизы на устах,
Сфумато и соблазн капели, всхлипа, хруста
В пронизанных лучом прижизненных кустах.

Мы будем там, где все, кто были здесь, кто будет,
И это хорошо по замыслу Творца.
У девочек оно и мальчиков забудет,
У мальчиков оно и девочек забудет, —
Другой там свет любви и не с того конца.

Всего прекрасней для Поэтки снегопады,
Цветенье вишен, яблонь и сирени
На той космически загадочной ступени,
Где север жизни — клады, вкопанные в хлады.

Там очень сложно не погибнуть на войне,
И не попасть потом под времени колёса,
И на волне свободомыслящего носа
Не быть Поэткой невозможно в той стране.