Льюис Кэрролл - Три заката и другие стихотворения

А свет чуть брезжил — мягок воздух,
     Овеявший округу,
Она ж прекрасней гибкой лозы,
     Капризная подруга,
     С головкой грациозной.

Пылали щечки, взгляд блистал,
     Она мне шла навстречу,
И дух мой волшебство впитал
     Улыбки лгущей вечно.
Зачем я шел за ней — не знаю.

Деревья толстые — в плодах,
     Трава в цветах для нас;
Но дух мой мертв, язык в устах
     Стал нем в проклятый час.

Реально ли в воображенье
     Она дала совет:
«Пусть юность будет наслажденьем».
     Я не сказал ей: «Нет».
     Я встал — вот весь ответ.

Она сломила ветвь любезно —
     Ах, нет числа плодам! —
Сказав: «Пей, рыцарь, сок полезный
     Для рыцарей и дам».

Не созерцать глазам слепца,
Не внять оглохшему — с отрадой
Усмешку дивного лица
     И смех до жизни жадный.

Я выпил сок и ощущаю:
     Огонь жжет мозг мой бедный,
И дух мой, кажется, уж тает
     От сладостного бреда.

Сказала: «Что украдкой — сладко:
     Где мера наслажденью?
А счастье — сокровенность клада.
     Так что ж мы в отдаленье?»

«Так насладимся, пока можем, —
     Сказал я безучастно, —
Там, на закате, в бездорожье,
     Жизнь умерла для счастья.
Печально сердце, голос — тоже».

Нежданно — я и сам не ждал —
     Я этот пальчик хрупкий,
И лоб ее поцеловал,
     И лгавшие мне губки —
Но поцелуй лишь обжигал!

«От верности любовь верней, —
     Я крикнул, — мое сердце — вот —
Трепещет, из груди моей
     Для вас я вырвал этот плод!»
     Она свое мне отдает.
Но запад каждый миг темней.

В поблекшем свете ее лик
     Вдруг сморщился, поблек,
Средь вялых трав главой поник
     Увядший вмиг цветок.

От этой девы, как олень, я
     Сквозь ужас ночи убежал.
Но по пятам — подобье тени,
     Так что от страха я дрожал, —
Она гналась за мной без лени.

Мне показалось очень странным,
Что сердце спит в груди, не бьется,
Легло тихонько — я ль в дурмане —
     Оно ль не встрепенется.

«Мое отныне, — говорила, —
     То сердце, что когда-то вашим
В груди живой и теплой было,
     Теперь там камень — так ведь краше».
Но солнце в этот миг всходило.

Сияло солнце сквозь деревья,
     Как в древности, но нежно.
Извечно ветра дуновенье
     С холмов, с лугов безбрежных.
     Лишь мне не быть уж прежним.

«Безумец», — слышу позади,
     Смеюсь и плачу впредь.
Коль сердце спит в моей груди,
     Не лучше ль умереть?

Умру! Умру? Ну а пока
     Уж слишком жадно, может,
Пью из фонтана — как сладка
     Та влага для прохожих.
Печален голос, сердце — тоже.

Когда вчерашний вечер к ночи
     Клонился, чистый голос пел —
Так сладко летний дождь лопочет,
     Он слезы мне вернуть сумел
И сердце, что в груди клокочет.

     Дитя все в розах тут:
Поет в саду — его нет краше,
     И слушать мне отрадно,
     Здесь просто быть — награда,
Увиты розами кудряшки
     И волны вольно льют.

     Вот бледное дитя
Печально смотрит на закат
     И ожидает Вечность. —
     Она придет беспечно,
Разбивши цепи из преград
     И дав пожить шутя.

     Дитя, как ангел зыбкий,
Глядит на мертвый лик живущим взглядом,
     Покинутой не жить —
     Ее не разбудить.
Она лежит недвижно рядом,
     И мертвенна улыбка.

     Ребенком станьте прежде,
Чтоб, радуясь и песне, и дыханью,
     Ведь умирать не жалко,
     В священном катафалке
Пройти вратами смерти и страданья,
     Не замарав одежды.

Скажи, что за виденье? Знаю
     Лишь то, что дух воскрес.
Безумство? — Пусть! Я восславляю
     Безумство до небес,
Смеясь или рыдая.

Пусть я рыдаю — это знак,
     Как велики потери.
Корона разрывает мрак
     Сияньем — свято верю
Ненарушимости присяг.

Пусть я смеюсь — ведь это знак
     Того, что жизнь продлится,
Венец страданий вспорет мрак,
     Все плачем обновится
Сквозь смерть. Не все ль равно мне как!

На свадьбе музыка слышна,
Веселье бьет ключом,
Лишь Элен все стоит одна
У ивы над ручьем.
Она не смотрит на гостей,
Слеза туманит взор,
И только ива внемлет ей,
Когда звучит укор:

«О Робин, ты любил меня,
Но леди Изабель
Украла свет моего дня
И жизни моей цель.
Напрасны слезы: я живу
Мечтою прежних дней,
Где ты приходишь наяву
Под сень густых ветвей.

О ива, я не стану ждать,
Когда придет весна, —
Уйду и буду горевать,
Одна, совсем одна.
Оставлю радость для других,
Исчезну без следа,
Он не увидит слез моих,
Когда придет сюда.

Но после смерти я хочу
Лежать в твоей тени,
Пусть я навеки замолчу,
Но ты ему шепни,
Коли вернется он домой
И мимо поспешит:
Та, что любила голос твой,
Под ивою лежит».

«Всего лишь женский волос! Брось его!
     Частица мелкая в стремительном потоке;
Смотри — вершится жизни торжество,
          И свет зари алеет на востоке».

Нет! В этой речи слышен отзвук прежних лет,
     И длится эхо сдавленных рыданий,
То гордый дух напрасно ищет свет
          В темнице причиненных им страданий.

Касанье локона буди́т в душе моей
     Чреду благих и трепетных видений,
Воспетых от начала наших дней
          Поэтами всех стран и поколений.

Вот кудри девочки целует ветерок,
     Когда она играет на поляне,
Как блеск веселых глаз, румянец щек
          Они скрывают в золотом тумане!

Иль черных локонов ажурный строй,
     Изящных черт лепное украшенье,
Или откинутая смуглою рукой
          Копна волос, цыганки утешенье,

Или седой венец на голове ее
     Под звуки похоронной литани́и,
Иль сонное видение мое
          На площади старинной Вифани́и, —

Я видел праздник: злато и шелка,
     И фарисеев каменные лица,
Презрением клеймивших свысока
          Коленопреклоненную блудницу.

Она одна явилась средь толпы
     Ведомая святыми голосами,
Омыв слезами светлые стопы,
          И утерев своими волосами.

И Он не осудил простой любви порыв,
     Или ее, нижайшую из смертных, —
Так не суди и ты, о времени забыв,
          Что сохранило прядь волос заветных.

Взор любящий уже не поманит,
     Навеки стих любимый голос,
Но ты его с почтением храни —
          Бесценный дар, всего лишь женский волос.

Смотри, ее лицо блестит от слез,
Недавно пролитых; они не высыхают,
Не отвечая на немой вопрос,
Она к себе ребенка прижимает.

Мечтательно-спокоен детский взгляд,
Глаза ребенка — как преддверье рая,
На сердце ни забот и ни тревог,
Он грезит, мир небесный озирая.

Но матерью владеет тяжкий сон
О непогоде в стороне далекой:
С дрожащих губ слетает слабый стон,
Черты искажены в тоске жестокой,

Там ветер разгулялся в облаках,
И скорбный тон звучит в его стенаньях,
Пронзительных, как крики моряка,
Что борется со смертью в океане,

Там за валами катятся валы,
Рассудок подчиняя чуждой воле;
Знакомый голос шепчет ей из мглы
Историю отчаянья и боли.

«Корабль-призрак движется вперед,
На гребнях волн качаясь монотонно,
Под ним сердитый океан ревет,
Над ним ярится буря исступленно.

Большая мачта гнется и скрипит,
Вокруг нее стоят в оцепененьи
Фигуры темные, чей обреченный вид
Терзает сердце страшным подозреньем.

Смотри! Корабль прекратил борьбу,
Он уступил напору грозовому, —
Могучий вихрь вершит его судьбу,
Влечет его к пределу роковому.

Ты слышишь грома тягостный раскат,
То в пене уходящего прибоя,
Когда над морем догорел закат,
Столкнулся барк с подводною скалою.

Его лицо мелькнуло пред тобой,
Как бледный дух, пугающий и странный,
Почудилось, что он глядит с мольбой
Куда-то вдаль, за горизонт туманный.

Что видит он — иной земли порог
И мановение руки бесплотной
Туда, где виден тусклый огонек,
Едва мерцающий в ночи холодной?

Или он видит в этот смертный час
Свой дом, жену и дочь, родимый берег,
Кольцо любимых рук, сиянье глаз —
Все, что хранил в душе и во что верил?

Корабль тонет; скоро он уйдет
Туда, где только холод и забвенье,
Ужели сгинет он в пучине вод
И нет руки, протянутой к спасенью?

Смотри, собралась призраков толпа,
Их взор пылает радостью коварной!
Уж волны хлещут…» — Голос вдруг пропал,
И крик ее развеял сон кошмарный.

Утихла буря, снова даль ясна
Пропало наважденье роковое,
Лишь ветра в снасти чистая струна,
Лишь мерный рокот близкого прибоя.

Она проснулась; сгинул ночи мрак,
В окрестных рощах крепнет птичье пенье,
И слышен лай сторожевых собак,
Веселый лай, предвестник возвращенья!