Льюис Кэрролл - Три заката и другие стихотворения

Он издает предсмертный стон,
     И жалобно, и страстно,
Как эльф, который осужден
     Жить одиноко, странствуя.
Когда на землю сходит тьма,
Я ощущаю, как с холма
Клубится хладом смерть сама
     И тает вдруг в пространстве.

Мой сын, я помню горький день, —
     Он там, в зените жизни, —
Хочу, чтоб он исчез, как тень,
     Исчез, как горечь тризны.
Но память мучит меня ядом,
Когда здесь никого нет рядом,
И вздохом ветра с тяжким градом,
     Что полон укоризны.

Пред смертью ты, мой дух, цветешь,
     Все рассказав про ужас,
Что скрыт в груди, впитавшей ложь,
     Года шли тьмой недужной,
Когда молчал я о коварстве
Сил зла — они нас держат в рабстве,
Ведут сквозь новые мытарства,
     Их знать, мой сын, не нужно.

Сковали чары цепью — что ж,
     Греху служил я требы,
Здесь Наслажденья не найдешь,
     Тяжки, как камень, хлебы.
Мой глаз духовный полон сора,
И, кажется, лечу я скоро
Сквозь мрачный лес, что стал опорой
     Тем горным кряжам неба.

Нашел долину без росы,
     Где солнца свет запретен,
И звезд, и лунной полосы, —
     Не проникает ветер
В сей мир лесной, — и здесь на ухо,
Когда от ужаса и слуха
Я замер, чей-то голос глухо
     Изрек: врата здесь Смерти.

О как невыносимо жить,
     Когда плоть отцвела,
Ночь на заре слезой омыть
     И день, ведь он дотла
Сгорел под вечер: солнце село,
И все ушло и отшумело.
Помедли, жизнь, застынь несмело,
     Пока, как жизнь, тепла.

«За озером, — мне смерть сулила, —
     В пещерной глубине,
Мозг упокоится в могиле,
     Без плача, в тишине.
В бокале вод, что зачарован,
Глоток целебный уготован
Для тех, кто слеп и болью скован,
     Кто молит лишь о сне!»

Как плакальщица, причитая,
     Выл ветр в день похорон,
Листву вершин перебирая
     И издавая стон.
Мой ангел тоже тихо плачет,
Что жест его безмолвный значит? —
Внезапным ужасом охвачен,
     Бегу отсюда вон!

Через врата спешу я садом —
     Вот мягкий луч угас,
Упав на двух детей, что рядом,
     Устав от игр и ласк,
Склоняясь вечности под иго
И предаваясь бегу мига,
Читают слово ветхой Книги:
     Вернись ко мне сейчас.

Два водопада, кто быстрей,
     Мчат с крутизны, не труся:
Вот волны золотых кудрей,
     Вот волны — темно-русых.
Через шелка густых туманов
Их синий взор дороги манят,
Он, как звезда, затмил все камни
     В коронах или в бусах.

Когда придет час смертной муки,
Душа не горделива,
Став аистом, смерть сводит руки
     Бессилием тоскливым.
Лишь храбрым словом можно воинов
Спасти от бегства недостойного
И жизнь, что отступает с волнами
     Вечернего отлива.

Слепой от слез, не мог взглянуть,
     Как Слава разлилась,
Небесный мир наполнил грудь,
     А слух — небесный глас:
Пусть притекают все ко Мне —
Трудящиеся все — ко Мне,
Обремененные — ко Мне,
     Я успокою вас.

Ночь вьется пряжей голубой,
     И песня воспаряет,
Чтоб землю напоить росой,
     Восток — сияньем рая.
Над тихим полем в этот час
Из глубины небес на нас
Не хмуро смотрит, а светясь,
     Глаз ангельская стая.

Благословен тот день, когда
     Впервые, так отрадно
Я слышал голос, ведь беда
     Не мучит больше ядом.
Мой мальчик, ты не знаешь мать,
Она оставила стонать
Меня и, плача, воспитать
     Единственное чадо.

Ее душа парит голубкой,
     Что, радуясь о крове
Извечном, тает в дивном, чутком,
     Сиянье, полном новью;
Мы близнецы с ней, а в груди
Печаль разлук, ведь я один.
Любовь, хоть лето позади,
     Пребудет ввек любовью.

Я встречу смерть, как встретил сны,
     И в сердце нет уж ран.
Потоки, что разлучены,
     Поглотит океан.
А я хочу благословить
Любовь, что смела подарить
Мне друга — он помог мне жить,
     Он сладок, как дурман.

Ах, если б то не анекдот,
     Не ложь, что говорун
Расскажет: ангел нас ведет
     Сквозь лабиринт в миру.
Но здесь ты — в этом нет обмана,
Теперь со мной ты постоянно.
Прозрачнее к утру туманы,
     А в полдень я умру.

Люблю лесов густой покой,
     Ручьев прозрачное журчанье
И на холме лежать порой,
          Задумчиво, в молчанье.

Под сводом крон листов дрожанье;
     И кудри волн — в седой оправе,
А ветер книгу подражаний
          Нашепчет разнотравью.

Я здесь свободен, мне здесь лучше,
     Ведь тут ни грубость, ни презренье
Не губят тишины, не рушат
          Восторг уединенья.

Беззвучно слезы лью на грудь,
     Дух страстно жаждет благодати,
Реву, как дети, чтоб уснуть
          У матери в объятьях.

Когда минует горький час,
     Утихнет пульс беды бессонной,
Что может слаще быть для нас,
          Чем холм уединённый!

На нем минувшее воскреснет,
     Холодный дол отодвигая,
И край земной, как мир небесный,
          Украсит бликом рая.

Зачем в груди посев дыханья?
     Он скоро будет смертью собран.
Восток, где радость полыхает,
          Затянут тучи скорби.

Как нам на лодочку улыбки
     Года страданья погрузить
И розы ароматом зыбким
          Пустыню напоить?

Весна надежд и нежных лоз,
     Поверь любви — поверь фортуне,
Ведь драгоценней всяких грез —
          Лишь ты — невинность юных.

А я б отдал свою котомку
     Со всем пожизненным добром
За радость вновь побыть ребенком
          Однажды летним днем.

Ее глаза пылают светом,
     Бредущим по земле,
Неба ласковым приветом.
     Лишь пять лет ее жизнь длится,
     Лишь пять лет, как время птицей
Сошло в туман ночей запретный
     На ангельском крыле.

Так ангел смотрит, присмирев,
     А вдруг и он растает
На огнедышащей заре?
     Беатрис! Благой слыви!
     Беатрис! Благослови
Виденье двух прелестных дев,
     Они уж под крестами.

У Беатрис взор строг и влажен,
     А ротик молчалив,
Взгляд невинен, полон жажды —
     Жажды сладких юных дней
     Без печалей, без скорбей;
Дни те не приходят дважды,
     Хоть мир и справедлив.

Кто краше Беатрис, святей?
     Она чиста, безбрачна!
Очи неба голубей
     Дарят мне в уединенье
     Долгожданное веселье,
Лунный свет льют средь теней,
     Безмолвствующих мрачно.

Виденья, расплываясь, меркнут,
     Виденья исчезают,
Мечта терзает, словно беркут:
     Ты со мною, ты живая,
     Вся взлохмачена, пылая.
Тебя не уведут, как жертву
     На казнь, хоть ты святая.

А если б вышел лютый зверь
     С востока, из берлоги,
Из джунглей смерти и потерь,
     Крадучись, тая дыханье,
     В оке смерти полыханье,
Он о еде забыл бы, верь,
     Лизал бы рабски ноги.

Она бы обхватила гриву,
     Мир смехом огласила
Звонким, словно дождь счастливый,
     Спрашивая глаз весельем,
     Спрашивая с удивлением,
Водится ль в очах тоскливых
     Любовь, что ей светила.

А если сердце злом объято,
     Но в человечьей маске,
Вышло б, словно зверь косматый,
     Насмерть связанное с тьмой
     Диким бегом и гоньбой,
Оно б забилось виновато
     Под взглядом, полным ласки.

А если б серафим полету
     Предавшись, не грустя
Помедлил, глядя на кого-то,
     То он глядел бы на тебя,
     Глядел бы, радуясь, любя,
С участьем братским и заботой,
     На чистое дитя.