Райнер Рильке - Сады
твои первоосновы?
II
Готовится нам в дар
земля и остальное
отрадное родное
благословенье чар.
Как радуется глаз,
взирая на премьеру!
Однако, зная меру,
мы скажем: хватит с нас.
Хоть зритель невредим,
он склонен к перемене,
и слишком близко к сцене
мы, кажется, сидим.
III
Когда струятся вверх по капиллярам
живые соки, как они давно
текли, теперь играя в буйстве яром,
хоть предстоит отбытье все равно,
их тело, оскорбленное таким
стихийно-взрывчатым напором,
который вопреки любым заторам
для старческих артерий нестерпим,
пытается найти себе опору,
затвердевает вроде льда
и подтверждает, что земля тверда,
ей загодя давая фору.
IV
Убивают вешние соки
престарелых и отрешенных,
а на улицах воскрешенных
восхитительные потоки.
Кто свою пережил природу,
обречен крылами гнушаться,
тот стремится только к разводу,
чтобы с хищной землей смешаться.
Потому что пронзает нежность
и прельщающихся, и прочих,
так что ласковая неизбежность
сокрушает и неохочих.
V
А если не страшны
изысканные ласки,
без гибельной опаски
кому они нужны?
Насилье одолеть
готовые наскоком,
грозят в пылу жестоком,
и нам не уцелеть.
VI
Когда твоя подачка,
нас веселит, зима,
заходит смерть, скрипачка
бродячая, в дома.
Когда к полям пригожим
"весной вернется плуг,
смерть ластится к прохожим
и бегает вокруг.
VII
Адамов бок - оплот,
где женщина зачнется.
Куда она вернется,
когда она умрет?
Как раз по ней ковчег,
не уже и не шире;
не лучшая ли в мире
могила - человек?
45
Что если светом этим
нам вешний мир дарован
и трепеща, мы светим
и каждый зачарован
лучом, таящим тьму,
но вопреки смятенью
мы нашей новой тенью
привязаны к нему.
Как сумерками нежной
листвы заселены
обители весны,
так ясностью безбрежной
мы усыновлены.
46
Не розовый ли цвет
телегам с кирпичами
сопутствует лучами,
в которых "да" и "нет"?
Желанье и отказ
жизнь, вспыхнув, искупила,
и в заговор вступила
с грядущим ради нас.
47
Когда сгустится тьма,
молчальница-зима
сплетает столько струнок,
что различаешь в них
ты голос или штрих,
а все это рисунок.
Но сердцу нет препон;
не будь угадан тон,
предшествующий благу,
не превзошли бы мы
художество зимы
и всю ее отвагу.
48
Природа без подсказки
свои меняет маски;
виднее, чем во мраке мглистом,
она в своем наряде густолистом.
Кого бы наготой не опьянила,
дерзнувшая предаться своеволью,
сама природа пьесу сочинила,
чтоб щеголять своею вечной ролью.
49
ЗНАМЯ
Надменный ветер, мучающий знамя,
в нейтральной синеве небес,
пока оно не изменит свой цвет,
как будто ветер намерен предложить его другим
народам
над крышами. Ветер без гражданства,
всемирный ветер, предлагающий союзы,
внушающий значащие жесты
ты, провоцирующий сменяющиеся движенья;
знамя не скрывает своей эмблемы,
но какая всеобщность молчит в его складках!
Какой же это горделивый миг,
мгновение, когда ветер
выступает за ту или иную страну: поддержал
Францию
и вдруг постиг,
как хороши легендарные арфы зеленой Ирландии.
Ветер, всеобщий двойник,
картежник, подбрасывающий свой козырь,
и своим жестом, и своей анонимной улыбкой
напоминающий не знаю, какой лик
богини меняющейся.
50
ОКНО
I
Не предпочтешь ли ты чертеж
окна, где очертанья
своей ты жизни обретешь,
а не мечтанья?
Отважимся назвать прекрасным
лишь то, что слишком быстротечно,
оставшись без окна неясным,
зато в окне почти что вечно.
Существованье вне тиранства
случайностей; любовь сам-друг
с властителем, пока вокруг
чуть-чуть пространства.
II
Окно, ты мера ожиданья,
когда одна
в другую жизнь без оправданья
устремлена.
Волна влечет и разлучает;
все волны в море врозь,
а кто в окне другого различает,
тот видит лишь стекло насквозь;
так первородная возможность
свободы с каждым наравне
искажена судьбой, чья непреложность
в одном чрезмерном вне.
III
Тарелочка-вертикаль!
Преследуют нас харчи:
ночами сладкая даль,
горчайшие днем лучи.
Непрерывна еда,
приправа к ней - синева,
питаться должны всегда
глаза, открывшись едва.
Изобильные дозы,
сливы или кануны?
Глаза, вы едите розы,
а пьете новые луны.
51
Когда погаснет свечка,
нет огоньку приюта;
похож на человечка,
он плачет почему-то.
Долг матери таков:
не наши ли глазницы
изящные гробницы
для бывших огоньков?
52
Пейзаж и колокол, гласящий безмятежно;
прозрачный вечер тих, но полон ясным зовом,
предупреждая нас, кто близится так нежно,
пусть в новом образе и в проявленье новом.
Мы вынуждены жить средь странного разлада;
меж луком и стрелой не скрыться остальному,
меж миром, чей предел для ангела преграда,
и той, чья близость к нам препятствует Иному.
53
Как нам в стихах и в прозе
располагать слова,
чтоб хоть едва-едва
уподобляться розе?
И если наши страсти
играют наугад,
пусть ангел хоть отчасти
нарушит мнимый лад.
54
В глазах звериных тих
поток, ведущий к смерти;
сама природа в них
не знает круговерти.
Пусть ведом зверю страх,
но этот страх врачует,
и сытый зверь кочует,
и здесь же смерть он чует,
а не в иных мирах.
55
Неужто в страхе наш кумир,
предмет среди теней,
и содрогнулся бы весь мир,
будь он чуть-чуть прочней?
Когда флакон разлит,
что для тебя первооснова?
Восторги воздуху сулит
твой промах снова.
56
СПЯЩАЯ
Внезапный опыт вынося,
неведомый наукам,
спит, переполненная вся
необычайным звуком.
Пусть соглядатай-мир молчит,
лишь за его пределом
она в глубоком сне звучит
всем восхищенным телом.
57
Лань: у тебя в глазах леса
глухие со своим размахом;
доверье смешано со страхом,
напоминая чудеса.
Того, что стан твой излучает,
мы на охоте не поймем;
пусть грация не выручает,
но даже страх не омрачает
неведенья на лбу твоем.
58
Постойте, мы поговорим.
Пускай слова мои напрасны.
Вот я. Вот вы. Вот вечер с вами.
Скажите, как потом другим
не любоваться деревами,
когда без нас они прекрасны?
59
Со всеми я простился с давних пор,
поскольку с детства я привык прощаться,
но все же не могу не возвращаться
возвратами освобождая взор.
Не каюсь я и в том, что мне подчас
являли вещи сладостное сходство,
готовы подтвердить свое господство
отсутствиями, действенными в нас.
