Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

 Мой Бог – Кто скрыт под
шелухой вещей, Кого назвать
боялся Моисей, о Ком скрывал
на проповеди Будда, и Иисус –
назвал Отцом людей.

 Мой Бог, Кто будет
жив во мне, покуда я сам
Его живым дыханьем буду;
в начале шага, взора и
речей, о Ком, во мне жи-
вущем, не забуду;

 Кто не прибег еще
для славы к чуду в тюрьме
и смуте, в воздухе полей,
в толпе, к ее прислушиваясь
гуду, в возне плиты и воп-
лях матерей;

 Кто делает все чище
и добрей, открытый в жизни
маленькой моей.

 У звезд и трав, животных
и вещей есть Плоть одна
и Дух единый в ней.
 Он есть и в нас, – пусть
цели и нажива нас гонят
мимо жизней и смертей.
 Но ты смирись и уважай
людей: что в них и с ними,
жалко и красиво;
 ты сожалей и милуй все,
что живо – не повреди, щади
и не убей.
 Люби неЯ, как тело лю-
бит душу: и соль морей, и
каменную сушу, и кровь жи-
вую, и в броженьи звезд
земного шара золотую грушу.
 Как из птенцов, свалив-
шихся из гнезд, дыши на
всех: на выжатых как грозд,
на злых и наглых, вора и кли-
кушу, кто слишком согнут
и кто слишком прост.
 Пусть твоего Дыханья
не нарушит ни жизнь, ни
смерть, ни почести, ни пост,
который в ранах папиросы
тушит. 

 Заря цветет вдоль не-
ба, как лишай. Где труп
кошачий брошен за сарай,
растет травинкой жел-
той и бессильной отве-
шенный так скупо лю-
дям рай.

 Вот проститутка,
нищий и посыльный с по-
датками на новый уро-
жай. Перед стеной тю-
ремной скверик пыльный,
солдатами набитый через
край...

 Есть тьма – есть свет,
но, веря невзначай, они
идут... разгадка непосильна,
и не спасет ни взрыв, ни
крест крестильный.

 Один раввин для мести
силой гнева, слепив из
глины, оживил голема. Стал
человечек глиняный дышать.
 Всю ночь раввин учил
его писать и нараспев
читать от права влево,
чтоб разрушенья силу
обуздать.
 Но дочь раввина назы-
валась Ева, а Ева – Ха-
ва значит: жизнь и мать, –
и победила старца муд-
рость–дева.
 Придя для зла, не мог
противостать голем люб-
ви и глиной стал опять.

–––

 Не потому ли, плевелы
посева, боимся мы на жизнь
глаза поднять, чтоб, полю-
бив, не превратиться в пядь.

 Ночь, полная разрозненной
стрельбой – комки мозгов
на камнях мостовой – и над
толпой идущие плакаты...
все стало сном – пошло на
перегной.
 Там, где висел у куз-
ницы Распятый, где рылся
в пашне плуг перед войной,
вдоль вех граничных ходит
не усатый и не по-русски
мрачный часовой.
 Ведь больше нет ни
там, в степи покатой,
ни здесь... под прежней
русской широтой, Ее, в
своем паденьи виноватой.
 Огородясь казармой и
тюрьмой, крестом антенны
встав над курной хатой,
на нас взглянул жестокий
век двадцатый.

1

 Те, что для Бога между крыш, как в чаще, дворцы возво-
дят с роскошью разящей, в наитии наивной простоты ждут
благ земных из рук Его молчащих.
 Но руки Бога скудны и пусты: дают бедно и отни-
мают чаще... И как бы Он служил для суеты разнуздан-
ной, пресыщенной и спящей!
 Бог – это книга. Каждый приходящий в ней от-
крывает белые листы.
 Дела его вне цели и просты.

2

 Антенны крест сменяет – золотой, и плещет ряса,
призывая в бой, пока ученый бойни обличает, испуганный
последнею войной.
 Так, распыляясь, вера иссякает.
 Над взбешенной ослепшею толпой идут плакаты –
реют и... линяют. И липнет кровь, и раздается рой.
 История, изверясь, забывает, когда душистый теплый
прах земной носил Богов – хранил их след босой.
 Но гул земной Кого-то ожидает в тот странный час,
в который наступает по городам предутренний покой.

3

 «Все ближе Я – непризнанный хозяин, и мой приход
не нов и не случаен. Я тот, чей вид один уже пьянит,
чей разговор о самом мелком – таен.
 Творец не слов, но жизни, Я сокрыт от тех, чей
взгляд поверхностно скользит. В движеньи улиц, ярмарок
и чаен мое дыханье бурей пролетит.
 И в том, кто стал от пустоты отчаян, кто вечно
телом болен и несыт, Я оживу, от мудрецов утаен...
 Где зарево над городом стоит, где миг с тобою ра-
достно нечаян, Я знаю – ждет надежда и язвит!»

Твоя судьба, великий трагик – Русь,
в судьбе твоих замученных поэтов.
Землей, намокшей в крови их, клянусь:
ты не ценила жизней и сонетов.
 Пусть тех нашла свинцовая пчела,
пусть в ураганах подломились эти –
судьбой и скорбью вечною была
причина смерти истинной в поэте.

 Черт искаженных – исступленный вид!–
твоих жестоких знаков и волнений
не перенесть тому, кто сам горит,
сам исступлен волнами вдохновений...
 Не только душ, но их вместилищ – тел,
горячих тел – ты тоже не щадила.
 Я трепещу, что высказать успел
все, что молчаньем усмирит могила.
 В тот год, когда, разбужена войной,
в коронной роли земли потрясала, –
ты эти зерна вместе с шелухой,
в мрак мировой рассыпав, растоптала...

 В чужую землю павшее зерно,
раздавленное русскою судьбою!
И утешенья гнева не дано
нам, обреченным на одно с тобою.
 Наш гнев устал, – рождаясь вновь и вновь,
он не встречает прежнего волненья,
и вместо гнева терпкая любовь
встает со дна последнего смиренья.

Дни мои... я в них вселяю страх –
взгляд мой мертв, мертвы мои слова.
Ночью я лежу в твоих руках;
ты зовешь, целуешь этот прах,
рядом с мертвым трепетно жива.

Греешь телом холод гробовой,
жжешь дыханьем ребра, сжатый рот.
Без ответа, черный и прямой
я лежу, и гулкой пустотой
надо мною ночь моя плывет.

И уносит пустотой ночной,
точно черные венки водой,
год за годом, и встает пуста
память, тьмой омытая... Зимой
так пуста последняя верста
на пути в обещанный покой.

Дрожа, струится волнами бумага,
к руке слетает меткая рука.
Течет стихов молитвенная влага,
как плавная воздушная река.

Стучать весь день, и золотой и синий
от солнечных, от раскаленных тем,
разыгрывать на клавишах машины
симфонии торжественных поэм.

А за окном, где опустили выи
ихтиозавры-краны над мостом,
живут машины в воздухе стальные,
кишат на камнях, сотрясая дом.

Их скрежетом, ворчаньем, голосами
наполнен мир – большой стальной завод,
где вечный дух певучими стихами
сквозь лязг машинных валиков течет.

Дрожишь над этой жизнью – а зачем?
Трепещешь боли, горя – а зачем?..
Ведь все равно непобедима жизнь–
Твоей судьбе ее не изменить.

Кричи в агонии; я жить хочу...
В тоске моли: я умереть хочу...
Умри... живи... непобедима жизнь –
Твоим словам ее не изменить.

Подобен мир нетленному лучу.
Умри, ослепни, стань безумен, нем –
он так же будет петь, сиять, трубить:
непобедима и бессмертна жизнь!