Вячеслав Воробьев - ЛиПа
А в чём и где — не знал я до сих пор:
И мысли обтекаемы, и тело,
И вместо сердца пламенный мотор —
А не взлететь. Механик долго слушал,
Вздохнул, провёл рукой по волосам
И выдал, как обдал холодным душем:
«Рождённый ползать... Понимаешь сам!»
...в жизни очень много
я ещё смогу.
Буду кушать овощи
и не пить вино,
выпрыгну при помощи
зонтика в окно.
(Глеб Горбовский. Черты лица)
ДИЕТА
Алкоголь в запрете.
Денег ни гроша.
К овощной диете
не лежит душа.
На второе выдали
тертую морковь.
Это не обидно ли?!
Холодеет кровь.
Не обед, а тризна.
Отнесу врагу.
Ничего я в жизни
больше не смогу.
Если кушать овощи
и не пить вино,
выпрыгнешь без помощи
зонтика в окно.
Разом стемнело. И вот на дороге
возле машины возник Пугачёв!...
Что ему нужно? Совета, привета?
Хлеба? Любви? От машины ключи?
Но Пугачёв, призаняв сигарету,
сделал затяжку и скрылся в ночи.
(Глеб Горбовский. Черты лица)
НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ
...Тронулись... Буря тотчас заревела.
Молнии грозно блистали сквозь мрак.
Дождь налетел. Гром гремел оголтело.
И на обочине вырос... Ермак.
Может, во мне он увидел опору...
Может, друзья оказались не те?!
Выжал кольчугу, нагнулся к шофёру,
время спросил и исчез в темноте.
Как из ведра между тем поливает.
Надо б наполнить заветный стакан.
Вдруг из-за леса, смотрю, выплывает
что-то знакомое... Разин Степан!!
Может, в ночи потерял персиянку...
Разве найдёшь теперь! Экая грязь!
Вот он подгрёб, занял хлеба буханку,
выпил стакан — и вперёд, помолясь.
Полночь надвинулась с боем курантов.
Вдруг словно сдуло и сон и тоску:
на повороте — Малюта Скуратов!
Надо, пожалуй, прибавить газку!!
Судно с подмостками схоже на вид.
Близок душе распорядок их общий:
Палуба — сцена, штурвал — реквизит,
И капитан — режиссёр-постановщик.
(Александр Городницкий. Берег)
НА КАПИТАНСКИХ ПОДМОСТКАХ
Словно девятый бушующий вал,
Рында скликает всю труппу на шканцы.
Как репетиция, шумен аврал:
Треск декораций, погони и танцы.
Перекрывая и склянки, и шум,
Боцман-помреж ставит новую драму.
Главный механик спускается в трюм,
Как дирижёр в оркестровую яму.
В тысячный раз проверяя мотор,
Крутит усами он, как пеленгатор.
Мне же водичка, как старый суфлёр,
Шепчет стихи через иллюминатор.
Я, как у рампы, на вахте один.
С крабом фуражка, наглаженный китель...
Плавает справа по борту дельфин —
Наш одинокий скучающий зритель.
Забыться бы. Напиться вдрабадан.
Башкою покаянной биться об стол.
Рубаху, взяв за ворот, разорвать.
Ударить в грудь пудовым кулачищем...
Себе упасть бы в ноги, как судье.
Себя на сук бы вздёрнуть, как Иуда.
(Владимир Дагуров. Сроки)
ПРОСПИСЬ И ПЕЙ
Когда опять напьёшься вдрабадан,
Оставить позабыв на опохмелку,
То, как ни выворачивай карман, —
Ни ассигнаций, ни монеты мелкой.
И тут приходится — башкой об стол.
Но это, впрочем, помогает мало.
Бессмысленно глядишь в стакан пустой
И еле выговариваешь «мама».
В отчаянье соседа позовёшь,
Чтоб полечил пудовым кулачищем,
Рубаху и костюм ему порвёшь —
И сразу станет в голове почище.
То пред женою в ноги упадёшь,
То повисишь на люстре, как Иуда...
А в результате всё-таки поймёшь:
Нет проку от такого самосуда.
Куда-то набок повалился дом.
Землетрясенье! В девять баллов качка!
Где я... где потолок... где гастроном?...
И тут одно спасение — заначка.
Не так чтобы большая — на глоток,
Простой глоток воды во время зноя.
И — словно пробежит по жилам ток,
И сердце встрепенётся и заноет.
Лишь к вечеру рассеется туман,
И, головой покачивая мудро,
Берёшься за целительный стакан,
Забыв оставить, как всегда, на утро.
Мне нравятся простые наши тосты,
Когда девчата прыскают в платок
И человек приветливо и просто
Мне говорит: «Поехали, браток...».
(Олег Дмитриев. Московское время)
ЗАСТОЛИЦА
Мне нравятся простые наши тосты,
Понятные для дедов и внучат.
Они от колыбели до погоста
В ушах сограждан музыкой звучат.
Живёт во мне спокойствие лесное,
Задумчивость равнины и реки.
Люблю смотреть, как летом и весною
Без тостов хлещут водку мужики.
Мне за столом, как в бане, всякий — ровня,
Хоть не знаком почти никто порой.
О, задушевный тост: «Давайте вздрогнем!»
А через миг: «Дерябнем по второй!!»
Сготовленный по бабкиным рецептам,
Первач в стаканах плещет через край.
Мой тост: «Давай по двести грамм с прицепом!»
Перекрывает дружное: «Давай!!!»
Хозяин встанет, скажет так по-русски,
Что даже дамы прыскают в кулак.
Уже не дотянуться до закуски,
Но слышится: «Давайте просто так!»
Под утро, расставаясь у порога,
Друзей находим даже во врагах.
Хоть из стакана пьём, а не из рога,
Но по домам плетёмся на рогах.
И где-нибудь у Каменного моста
Машина с полосой подходит в срок
И лейтенант приветливо и просто
Мне говорит: «Поехали, браток»...
Ты прости,
Что в минуту иную
Я собою владеть не могу
И тебя, как мальчишка, ревную
К малой птахе,
К стерне на лугу...
Ты меня уж прости,
Но бывает,
Что ревную я
Даже к себе.
(Николай Душкин. Годы итожа)
КОГДА СОБОЮ НЕ ВЛАДЕЮ
Я хочу,
Чтоб меня ты простила:
Ведь порою ревную до слёз
К мухе,
Той, что тебя укусила,
И к шлее,
Что попала под хвост.
Сгинь, изыди,
Нечистая сила!
Каждый день я ревную и час
К червячку,
Что с утра заморила,
К кошке,
Что пробежала меж нас.
Я не знаю,
Кем нынче ты грезишь,
И ревную во сне, наяву
К той бутылке,
В которую лезешь,
К каблуку,
Под которым живу.
Я ревную
(А как же иначе!)
И уверен, что снова простишь,
И к жилетке,
В которую плачешь,
И к печёнкам,
В которых сидишь.
Боковым
Или внутренним зреньем,
Но увижу,
Кто сердцем нечист.
У меня
На большом подозренье
Даже банный берёзовый
Лист.
Я —
Мой главный соперник,
Я знаю!
Нам обоим на равных везёт.
Сам себя на дуэль вызываю!
Застрелю —
Может, ревность пройдёт...
В заливных лугах июльской рани
Я тебя увидел на коне
В белом платье, в розовом тумане
Амазонкой, скачущей ко мне.
(Владимир Ермаков. Самоцветы)
НА ЧЬЁМ КОНЕ?
И жалею, и зову, и плачу,
Но стоит строка, как в горле ком.
Отвернулась от меня удача,
Убежала шляться босиком.
Всё плывёт, как в розовом тумане.
Сон один и тот же снится мне:
Будто я весенней гулкой ранью
Проскакал на краденом коне.
