Сергей Соколкин - Соколиная книга

…но всяким словом, исходящим
из уст Божиих…
Второзак. 8:3

Когда познать дано мне будет участь Слова
и в Боге умереть на всех земных углах,
то мать моя и сын в предчувствии былого
уйдут в последний путь с печатью на устах.

Земля меня простит, и устоят основы,
и кровь уйдет в песок, стекая по челу.
Все будет, как теперь:
вначале было Слово.
Но мало помнит кто —
зачем и почему.

Боже, внемли мне! Господи правый,
для чего Ты оставил меня?!
Я далек от спасенья и славы.
И не ведаю ночи и дня.

Славословит Тебя, Боже Святый,
мой Израиль в великих скорбях,
я же червь, Твоей волей зачатый,
от груди уповал на Тебя.

Но пришли они тучной толпою;
пляшет алчная злоба в глазах.
Пролились мои силы водою,
я иссох и повержен во прах.

Распинают меня – тем плачу я
за любовь к Тебе в жизни земной.
Псы презренные, гибель почуя,
повзбесились и брызжут слюной.

Веселятся враги, кровью агнца
смыть желая грехи пред Тобой…
И на кости мои тыча пальцем,
делят ризы мои меж собой.
Спаси, Боже! – Твое славлю имя! —
И продлит Твою волю мой род:
Он придет,
кто страдания примет
за меня и за весь мой народ.

Николаю Ивановичу Тряпкину

Дано нам жить под строгим небом —
у верной Родины в горсти,
чтоб, умирая,
русским хлебом
по всем окопам прорасти.

Как сеятель в часы восхода,
Любовь,
что Господом дана,
бросает
только в чрево рода
свободы вечной семена.

Когда по людным площадям
тащили умершее Слово,
то были пращуры готовы
открыть нам тайну россиян.

Кумиры падали в пути
в полузабытые могилы,
вставая с новой —
крестной силой —
дар откровения снести.

И, опалимы светом тьмы,
рвались мы к осиянным странам,
крича ушедшему: «Осанна!»
И причастились Слову мы…

Душа моя – языческих кровей,
оставленная Богом без ответа,
что ты бурлишь, как древний Колизей,
живую плоть желая сжить со света?

Крепись. И пусть сегодня на кресте
ты никого не видишь сквозь завесу,
но даже в этой – мнимой пустоте
сжигают когти дьяволы и бесы.

Душа моя, лишь память сохрани —
шести часов последней той недели:
над миром тьма, враги одежду делят…
– Или, Или! Лама Савахфани!

Гряди ж, Исусе Господи, скорее…
Утробу выжги матери-земли,
покуда мы,
из рода в род зверея,
тьму душ своих на трон не возвели.

В их вязком мраке —
с мудростью совиной
полуживую память теребя,
рождаясь,
рвем скорее пуповину —
заражены
свободой от Тебя.

А по Руси шакалов диких свора
ширь бороздит – за костью дармовой.
Дай умереть от рук ночного вора,
в своей крови крестившись пред Тобой.

Скорей гряди,
пока нетленны Цели
того Завета, что прошел века.
А мы и Новый не уразумели,
а уж без Третьего
жить не хотим никак.

О Господи, не искушай мя Словом,
не посвящая в замыслы свои.
Ты, как мечом, крестом своим Христовым,
любя, мне душу с телом раздвоил.

Пустив по ветру обе половины…
Но Вера, Моисея помяня,
проторенным путем – за пуповину —
сквозь годы в вечность повела меня.

И дух стенал вне опыта и школы,
когда, свистя,
из будущих времен
за ним неслись предвечные монголы,
воссев верхом на гробе на моем.

В земной утробе – в корневищах рода
пытался я привить Твой Идеал.
Со всех времен, ветров и падших Родин
я свой народ по крохам собирал…

Да будет так, – земной удел не вечен.
Иду Тобой, как старовер в огонь.
О Господи, лиши мя дара речи
иль это Слово в мыслях узаконь.
Последний договор с Тобою, Спасе,
среди людей… А там воздастся пусть.
След Сущего в земных трех ипостасях —
Я, и Народ мой, и Святая Русь.

Крест не на всех есть в обличенном мире.
И, веруя в себя, как в анекдот,
толпа беснуется и ждет кумира.

И гвозди предвкушает для него…

Прав по гроб
Предвидевший, что будет.
Оплатив судьбой труды Иуд,
жертвы палачей своих не судят, —
на Голгофы
день за днем идут.

Откровеньем зрелищ бредит воздух.
В материнской святости своей
женщины клянут веками гвозди.

И для них рожают сыновей…

Когда я буду жить в растерзанной России,
проклятым небесам я славу воспою.
И плотию своей —
остуженной и синей,
я земляных червей досыта накормлю.

И стану сам землей – поящей и плодящей.
И мертвые в живых воскреснут навсегда.
И будут их терзать.
И песни петь все чаще.
И верить по ночам: «Я буду жить —
когда…»

Шатается крест на свободе…
Оплачена долгой ценой,
судьба моя в русском народе —
как церковь под красной звездой.

Как водится, пропили душу…
Иконы трещат, как дрова.
Теплее не стало.
Лишь душат,
терзают… Оттуда слова…

А впрочем, кресты и устои
не рушатся сами собой…
С жлобами тягаться не стоит,
как топать по луже ногой.

В тоске по державным просторам
сквозь купол,
наметив межу,
из церкви, крестился в которой,
я в небо,
как в поле, гляжу.

Елене Бирюковой

Пахнет морем.
Кантовский собор
опустился с неба прошлой ночью.
Время нам взлетать, но под собой
я не ощущаю твердой почвы…

Привыкаю в жизни кочевой
не мочить судьбы ступни босые.
Странно,
в первый раз мне ничего
не напоминает о России.

Всё как раньше:
пропал, отневестясь,
отчий дом, отчий край за спиной.
Я теперь ухожу в неизвестность,
от земли оттолкнувшись ногой.

Пусть сбывается линия жизни.
не дай Бог лишь поверить, скуля,
что останется в прошлом Отчизна
и останется в прошлом земля.

А что я могу, только взять и убить
соседа по лестничной клетке
да в тысячный раз с бодуна залепить
фингал похотливой соседке.

А что я могу, снова взять наплевать
на всё, что я выучил в школе.
На грабли по четвергам наступать
и выть, словно птичка в неволе.

А что я могу, быть богатым хотеть
и всех ненавидеть богатых…
Бояться быть глупым, быть умным не сметь.
И верить – грядущее свято.

А что я могу, вновь поднять старый флаг
на общесоюзном погосте.
И повести всех голодных собак
к нетленному прошлому в гости…

И снова дороги открыты…
Пивным перегаром дыша,
день старый летит под копыта —
ненужный,
как чья-то душа.

И люди,
что с детства пугливы,
как мерины, выгнув глаза,
свободу хватают наивно,
как добрую девку за зад.

И грудь распирает от ветра.
И кровь бродит, словно вино.
Летят во все стороны света
на крыльях вчерашней вины.

И вновь воскресает Иуда,
подавший на чье-то бытьё…
И жизнь понимаешь —
как чудо.
И смерть – продолженье ее…

Михаилу Шанькову

Пустынен город мертвой славы,
где мы, обнявшись,
вчетвером,
под ношей умершей Державы
корявой поступью бредем.

Слились в одно дворцы, бараки.
И гул Империи затих.
Роняет золото Исакий
на крылья ангелов своих.

И в небо уплывает пристань,
в туман уходит человек.
И маршируют декабристы,
как обувь,
стаптывая век.

Лишь Всадник вздыбился на страже
непредсказуемых времен,
где под бесстрастным солнцем
даже
неверный шаг запечатлен.

Они идут, земные люди,
В страну, которой больше нет…
Борис Примеров

Мир душе твоей, пращур Примеров,
что над мертвой Державой взошла.
Над разбитой дорогой —
без веры,
над бытьём – без кола и двора.

И твой дух,
не взыскуя земного,
вон исходит из русских полей,
где горит мое черствое слово,
обагренное кровью твоей,

озаряя в молчании строгом
на тебя указующий перст.
Твое тело, забытое Богом,
до могилы я нес,
словно крест.

Даже в этой зияющей бездне
ты лежал – недоступно высок —
слово лишнее в тягостной песне,
падший ангел,
отбывший свой срок.