Константин Ваншенкин - Прикосновенье

Были женщины в войну —
Всех любили, всех жалели,
Кто в обмотках и в шинели.
Я такую знал одну.

Было общее у них:
Возвышали в ласках женских
Не каких-нибудь снабженцев,
Интендантов и штабных,

А солдатика того,
Молодого, что, быть может,
За Отчизну жизнь положит,
Не изведав ничего.

Но потом — войне конец.
Наступили перемены,
И они сошли со сцены,
И отнюдь не под венец.

Разумеется, тогда
Мы ничуть не ощущали
Благодарности, печали,
Сожаленья и стыда.

Девушка в длинной шинели.
Госпиталь. Юность. Война.
Как они, право, сумели
Вынести это сполна?

Если приходится худо,
Лучшую мину сострой.
Годы прошли — и покуда
Та же работа сестрой.

Четко подстрижена челка.
Возраст? А возраста нет.
Вечнозеленая елка,
В белый глядящая свет.

Медицинская сестра,
Милосердная сестрица,
При дороге, у костра,
Дай, пожалуйста, напиться.

Кто придумал так назвать,
Так позвать, зайдясь от боли,
Не жену, не дочь, не мать,
А сестру в широком поле?

Подойди ко мне, сестра,
В душной стонущей палате,
Среди ночи и с утра,
В снегом пахнущем халате…

Если ж все идет к добру
И другие ждут задачи,
На вчерашнюю сестру
Смотрят чуточку иначе.

Не то чтобы стройный рассказ
Из жизни тогдашнего тыла,
Но я представляю сейчас
Примерно, как там это было.

Все ближе победная весть.
Девчонки в смятенье высоком.
Не голод, но хочется есть
Да бьет возбуждения током.

Соленый огурчик один
Запутался в длинном укропе.
А мы — среди чуждых равнин
Давно уже в старой Европе.

А здесь громыхает салют.
Снимают защитную штору.
Болтают, что скоро сольют
Мужскую и женскую школу.

Затихли грозные раскаты,
Свершилось мира торжество…
К вдове погибшего комбата
Заехал верный друг его.

Сошел на станции, и пеший
Прошел он верст примерно пять.
Не для того, чтобы утешить, —
Чтоб вместе с ней погоревать.

Он на крыльце поставил вещи
И постучал в косяк окна.
Он не знаком был с нею прежде,
Лишь знал — красавица она.

Он красоту ее увидел,
Едва лишь глянул па свету,
И вдруг почти возненавидел
Ее за эту красоту.

Он представлял ее другою:
Жена погибшего, вдова.
А эта может быть вдовою,
Пожалуй, год, от силы — два.

Перенесет она разлуку
И снова жизнь начнет свою.
И он душой страдал за друга
Так, словно сам погиб в бою.

И словно кто его обидел,
Встав, как соперник, на пути,
Он всех мужчин возненавидел,
Что могут впредь сюда войти…

…А было в комнате уютно,
Легко текла беседы нить.
И вдруг мучительно и смутно
Не захотелось уходить.

И в то же самое мгновенье
Он ощутил в своей груди
И робость, и благоговенье,
И неизвестность впереди.

Она предстала в новом свете,
Явилась в облике ином…
Уже настал конец беседе,
И рассветало за окном.

Осенний дождь стучал уныло,
О чем-то давнем выводя.
Лишь до порога проводила
Она его из-за дождя.

Он под дождем слегка согнулся,
Пошел, минуя мокрый сад.
Сдержался и не оглянулся
На дом, где прежде жил комбат.

Пока дрались солдаты
На дальних рубежах,
Ровесницы-девчата
Росли, как на дрожжах.

Воспоминаний груды
Мы за собой влекли…
Взрослы и полногруды,
Встречать они пришли.

Был прежде стан их тонок,
Был беспричинен смех.
Мы помнили девчонок
Совсем-совсем не тех.

А эти опьяненно
Глядят — не сводят глаз
И посреди перрона
При всех целуют нас.

И слезы проливают,
Не утирая их,
И нас припоминают —
Совсем-совсем других.

Вернулся в городок,
А мне сказал наш завуч:
— Уже второй годок
Петрова вышла замуж.

И вся моя семья
Ее не извинила, —
Мол, Танька-то твоя
Как подло изменила!

Шла, помню, у пруда
И вздрогнула сначала,
А подошла когда,
То так она сказала:

— Прости, дружок, меня,
Что не сдержала слово,
Но ведь не знала я,
Увидимся ли снова.

Моя, солдат, вина —
Не выполнила долга,
Но только ведь война
Тянулась больно долго…

Не смог смириться я,
А все ж не подал виду,
И начал жить, тая
Ту горькую обиду.

Вернулся муж с большой войны.
Ушла родня, все гости тоже,
И слушал он шаги жены,
Уже в постели мягкой лежа.

В буфет посуду убрала,
Поднять окурок наклонилась, —
Сняла скатерку со стола
И, наконец, угомонилась.

Шинели тронула рукав,
Щекой припала, вся зарделась,
Потом прошла за старый шкаф,
Свет погасила и разделась.

Не успевший загореть,
Белотелый, без рубахи,
Во дворе колол он плахи —
Любо-дорого смотреть.

Он работал в летний зной
У дощатого сарая,
Пот обильный утирая
Локтя тыльной стороной.

— Веселей давай ходи! —
Подавал он зычный голос.
(Рос дремучий рыжий волос
На плечах и на груди.)

Он поглядывал кругом,
Он колол легко, без спешки
И отпихивал полешки
Элегантным сапогом.

Он колол бы дотемна:
В нем, бурля, гуляла сила.
И дрова в сарай носила,
Как во сне, его жена.

Мы вдоль спящих домов проходили,
До утра не сомкнули мы глаз.
Вот мы в армию вас проводили,
Стало грустно, ребята, без вас.

Не забудем, как с вами прощались
На перроне под теплым дождем.
Будем ждать, если мы обещались.
Вы служите, мы вас подождем.

Вы служите спокойно, ребята,
Будем ждать вас, отважных бойцов.
Так вот матери наши когда-то
Ждали в юности наших отцов.

Зиаем мы, что трудна ваша служба:
Все ученья да ранний подъем.
Только вам сомневаться не нужно:
Вы служите, мы вас подождем.

К нам разлука приходит впервые,
В первый раз вы от нас далеко.
Нет войны. Вы вернетесь живые.
Но без вас все равно нелегко.

Будут наши свидания сладки,
Будет весел родительский дом.
Вы солдаты, мы ваши солдатки.
Вы служите, мы вас подождем.

«Служивые из наших мест
В любимых не теряли веры,
А в это время их невест
Уничтожали браконьеры».

Так объявил какой-то друг
На мелкой станции, в буфете,
Но люди, бывшие вокруг,
Смеялись, слыша речи эти.

Он предлагал издать закон,
И вообще по всем приметам
Он основательно знаком
Был с обсуждаемым предметом.

Девчонка прыскала в платок,
И ухмылялись три солдата.
Один утешил: «Брось, браток!» —
Зевнул и встал молодцевато.

Дежурный с видом рысака,
Как бы подозревая выпад,
Косяще глянул свысока
И вышел в дверь с табличкой «Выход».

И там, за дверью, лишь на миг,
Пока она была открыта,
Шум поезда вдали возник
Отчетливо и деловито.

И вслед за этим — дрожь стекла…
Все повскакали торопливо.
А он остался у стола
Перед бутылкой из-под пива.

…Вновь на платформе — никого.
Вилась вдоль шпалы повилика..
И не вникали в речь его
Буфетчица и повариха.