Леонид Ещин - Стихотворения

В твои глаза, в стальные латы,
Сбивая тяжести оков,
Моим лицом одутловатым
Сочилась музыка стихов.

И я читал на низких нотах,
Чеканя рифм и ритма грань,
А стих был — в поле конский топот,
Был рог — военный зов на брань.

И с каждой строчкой, с каждым звуком
Я брал врата твоих твердынь.
Как победитель — громко, гулко
Под своды зал твоих входил.

Когда же ярко и крылато
Из горла вырвался финал,
Твой взор уже отбросил латы,
Таким покорным, тихим стал.

Гребень сильно пахнет духами.
И причёска эта модна.
О, я знаю, какими грехами
Перевил её сатана.

Через зеркало вижу ресницы,
К волоскам когда руки длишь.
Мне твой рот никогда не снится.
Лишь ресницы… ресницы лишь.

В лифе — чую — клокочет счастье.
От него засияла вся.
И браслеты звенят на запястьях,
Будто мне за обиды мстя.

Но напрасную радость чают:
В этом самом зеркальном окне
Я ведь видел, как в чашку чаю
Ты насыпала яду мне.

Вернуться пьяным на заре
И за окном на голубятне
Стеклянным взглядом посмотреть
На голубей — чего приятней?

Стоять и думать о царе,
Что подоткнул кафтана полы,
Смотрел в тазу на серебре
На голубей в лазурных долах.

И вспоминать, как Карл Седьмой
По голубям из мушкетона,
С охоты едучи домой,
Стрелял под звон, под дамы стоны.

Но голубая Лизабет,
Моля о жизни голубиной,
Всё ж будет косточки их есть
Под вечерок перед камином.

Я сам любитель турманов,
Я сам, махая палкой длинной,
У дядюшки в именьи «Новь»
Гонял их часто пред гостиной.

Не потому ль, что это — даль,
Не потому ль, что нету чаю,
Я пьяный всю свою печаль
На утре в голубях встречаю?

Угрюмый день молчал, смотря на небо,
Где дымились в пене облака,
И одно в уме: достать бы хлеба,
Ведь дорога в дебрях далека.

Пить хотел. Ключи не зажурчали.
Есть хотел. Но лес был дик и глух.
Как, сорвавшись с пристани, с причала
Чёлн летел — так мой струился слух.

Но уныло ветви со стволами,
Перестукиваясь и шурша,
Звуки лили редкими струями
Да слетала с неба пороша.

Там и умер я голодной смертью
На полях и на крутом юру,
Но и в смерти был я тих, поверьте.
Помирать? Ну что же, и помру!

Я не хотел, не ждал любить,
Не нужно метки перед смертью
В канун, когда (всё может быть)
Меня в аду зажарят черти.

Но почему-то дочь твоя
Милее, ближе мне, чем братья,
Сестра, отчизна и друзья,
И кокаинные объятья.

Казалось мне, что жизнь и кровь
Излиты, выпиты, сгорели,
Но рифма старая — любовь —
Цветёт и в этом вот апреле.

И Пасха мне уж пятый год
Была неверным воскресеньем,
А на шестой, как мёд из сот,
Твоим струится дуновеньем.

Приду во храм. Темно без свеч,
Священным трауром одета,
Нависла тьма, как будто меч,
И мрачно, холодно без света.

Дрожа, у клироса стою,
Весь в жажде взрыва, Свет и Свете,
И вдруг улыбку я Твою,
Мелькнувшую как комета,

Увижу, выпью, припаду,
Как к ручейку в дубовом лесе,
И сладко, сладко так я жду
Поуповать: Христос воскресе.

И опять в беспредельную синь
Побросали домов огоньки,
И опять вековечный аминь
Затянули на крышах коньки.

Флюгера затянули про жуть
Обессоненных битвой ночей,
Вторя им, синеватая муть
Замерцала огнями ярчей.

Синевы этой бархатней нет,
Я нежнее напева не слышал,
Хоть давно уж стихами испет
По затихнувшим в бархате крышам.

Всё сильней и упорней напев,
Словно плещется в море ладья.
…Лишь закончив кровавый посев,
Запевают такие, как я,
Да и песня моя — не моя.

Мой голос звучал, словно бронзовый гонг.
Свои прочитал я стихи.
Не скрипнул ни разу уютный шезлонг,
Лишь душно дышали духи.

Сиреневый воздух метался, и млел,
И стыл, голубея в очах,
Был матово-бледен, был сумрачно-бел
Платок у нее на плечах.

А море с луною, поникшей вдали,
Струилось, покорно словам,
Стихи и гудели, и пели, и жгли,
И рвались навстречу векам.

И бронзовый голос, и бронза луны,
Сиреневый воздух и очи —
Все терпкою сладостью были полны
На лоне и моря, и ночи.

Когда ж я окончил, дрожащей рукой
Коснувшись пустого бокала,
Она мне сказала: «Ах вот вы какой!
А я ведь — представьте! — не знала».

Если апрель… если рядом — любимая…
Если как будто и ты тоже люб,
И застилается город весь дымами,
Розовым, чистым дымочком из труб,
Если рассвет… Если рядом — желанная…
Если как будто желанен и ты —
Господи Боже, заря эта ранняя —
Вся воплощенье давнишней мечты.

Гукал авто, вровень встав с полисменами,
Вы же шоферу — кивок на ходу,
Взглядом, который роднит вас с царевнами:
«Лучше пешком я сегодня пойду…»
Сняли вы шляпу. Пурпуровым заревом
Брызнул восход на прическу у вас.
Шли через мост, через улицы парой мы,
Мимо заборов шагаючи враз.

Мы говорили. Но что? Вы не знаете?
Я уверяю: не знаю и я.
Я к вам дошел и в тревоге, и в маяте.
Старо сравнение: «В сердце змея».
Я был простым, неуклюжим и чистеньким,
Тем, кто я есть, — без личины и лжи.
Я и в глаза не смотрел… в те лучистые,
Ах, и глаза… Как они хороши!

Если глаза… Если милые глазаньки…
Если крылечко и яркий рассвет…
Если пустыми никчемными фразами
Дал я понять, что — конечно же «нет!..»
Если унынье, сознанье никчемности…
Если упадок, страданье и — гнев —
Гнев на убивших и детство, и молодость,
Что спалены, расцвести не успев, —
Если все это так, — Боже, за что же мне
Вновь одному, одному, словно перст,
Вновь в путь обратный шагать —
уничтоженным,
Снова и снова таща этот крест…

И луна. И цветы по краям балюстрады.
Барабанил и взвизгивал джесс.
Было сказано мне: ни меня ей не надо,
Ни моих поэтических месс.

Я тихонько прошел между парами в танце,
Боязливо плеча заостря,
И в таком же, как я, оскорбленном румянце
Намечалась полоской заря.

Ну, еще… ну, еще!.. Принимаю удары,
Уничтоженный, втоптанный в грязь…
«Мою шляпу, швейцар!..» В окнах двигались пары,
И тягучесть фокстрота вилась.

А заря свой румянец старалась умножить,
Полыхался за окнами смех.
Неужели не знаешь Ты, Господи Боже,
Что обидёть меня — это грех!

В ожерельи янтарных огней
Опоясана даль кругом,
И покачивается над ней
Рыжий месяц, будто гном.

А залив — червонный поток
С переливами синевы,
Нас несет к огням катерок,
В мире — кажется — я да Вы.

И внизу машина стучит,
И срывается соль в лицо,
Это бухты ли Диомид
Бриллиантовое кольцо?

А налево — рубинов ряд,
Это Русский ли остров там,
А не вышивки ли горят
По тяжелым синим тафтам?

О, покоя хрустальнее нет…
Я от счастья дышать не могу. —
Это Вы ведь багульника цвет
Прикололи мне к обшлагу.

Ну а Вам круторогий гном
Бросил блестки в прорези глаз.
Я ведь друга почуял в нем! —
Он мечтает тоже о Вас.

Но и он не мог бы понять,
Но и он удивлен бы был,
Если б вдруг ему рассказать,
Как я Вас люблю и любил.

И медлительный ветерок
Долетает мне до лица.
Сделай так, сделай так, катерок,
Чтоб пути — не бывало конца.