Андре Шенье - Ямбы

Когда войдет баран в пещерный сумрак бойни
            И поглотит его проем —
Отара, пастухи, последний пес конвойный
            Уже не думают о нем.
Мальчишки, что за ним, гоняясь, ликовали,
            Красоток разноцветный рой —
Они его вчера умильно целовали,
            Украсив пестрой мишурой, —
Не вспомнят про него, когда мягка котлета.
            Что в бездне помощи искать?
Мне ясен мой удел. Не надо ждать ответа.
            Пора к забвенью привыкать.
Как тысячу других, отрезанных от мира,
            Назавтра, стадо поделя,
Разделают меня и выкинут для пира
            Клыкам народа-короля.
А что могли друзья? Рукой родной и близкой,
            Мой истомленный дух леча,
В решетку передать случайную записку
            Да золотой для палача…
Живущий должен жить. Не мучайтесь виною.
            Живите счастливы, друзья.
Вам вовсе ни к чему спешить вослед за мною.
            В другие времена и я
Отвел бы, верно, взгляд от страждущих в неволе,
            Не замечая скорбных глаз.
Сегодня мой черед кричать от этой боли,
            Да будет жизнь светла для вас.

·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·
Живем и мы. А что ж. Наверно, так и надо.
            Едим и спим в последний час.
Покуда смерть-пастух выгуливает стадо,
            Пока топор не выбрал нас,
Тут сплетничают, пьют, мужьям очки втирают,
            Ревнуют, пакости творят,
За картами сидят и юбки задирают,
            Кропают вирши и острят.
Вон кто-то шар надул: он прыгает, летучий,
            Набитый ветром, без помех,
Как речи семисот пошлейших недоучек —
            Меж них Барер ученей всех,
А рядом мельтешат, острят и колобродят
            Политиканы, болтуны.
Но заскрипела дверь — и на порог выходит,
            Среди внезапной тишины,
Казенный поставщик кормов для тигров-судей…
            Чье нынче выпало число?
Кто ляжет под топор? И леденеют груди…
            И облегченно: пронесло!
Бесчувственный глупец, тебе — назавтра срок!
            ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·

Погас последний луч, пора заснуть зефиру.
            Прекрасный день вот-вот умрет.
Присев на эшафот, настраиваю лиру.
            Наверно, скоро мой черед.
Едва успеет час эмалью циферблата
            С привычным звоном пропорхнуть,
За шестьдесят шагов, которым нет возврата,
            Проделав свой недолгий путь,
Как непробудный сон смежит мои ресницы,
            И прежде чем вот этот стих
В законченной строфе с другим соединится,
            Наступит мой последний миг:
Войдет вербовщик душ, посланец смерти скорой.
            Под гоготанье солдатни
Он выкликнет меня в потемках коридора,
            Где я отмериваю дни,
Оттачивая строк карающие пики —
            Коплю бессильные слова, —
И рифма на губах затихнет в полувскрике,
            Запястья стиснет бечева.
Через толпу друзей по тесноте прохода
            Проволокут меня силком.
Я был одним из них до страшного прихода,
            Но я им больше не знаком.
Что ж, я пожил свое. Свобода побуждений,
            Мужская честь и прямота,
Святые образцы ушедших поколений,
            Блаженства робкая мечта,
Фемиды грозный лик над кровью преступленья,
            Высокой жалости урок,
Деянья старины, не знающие тленья,
            Горячность дружественных строк —
Их в мире больше нет! На что мне жить на свете,
            Где верховодят ложь и страх?
О трусы, только мы одни за все в ответе!
            Прощай, земля! Прими мой прах.
Довольно мешкать, смерть! Утишь мои мученья.
            Ты впрямь, душа, погребена
Под грузом бед? Но жить — такое наслажденье!
            И жизнь моя еще нужна.
Кто честен — тот, судьбой гоним несправедливо,
            Уже готовый в землю лечь,
Не опускает глаз, и так же горделива
            Его бестрепетная речь.
Но если не дано изменчивой судьбою
            Мечом потешиться в бою —
Чернила под рукой, а боль всегда со мною.
            Из них оружие скую!
И если, Правота, ни помышленьем тайным,
            Ни просто словом невпопад,
Ни жестом, ни хотя б сомнением случайным
            Перед тобой не виноват,
И если жжет тебя больнее всякой боли
            Тысячеустая хвала
Деяньям подлецов, ревнителей неволи, —
            Спаси меня! В разгуле зла
Я мститель твой, я длань, разящая громами!
            Уйти, не отстреляв колчан,
Не растоптав в грязи, в стыду, в позоре, в сраме
            Мерзавцев, сеющих обман, —
Кладбищенских червей, дорвавшихся до тела
            Несчастной Франции? Сюда,
Мое перо, мой крик, мой гнев — пора, за дело!
            Когда б не вы — что я тогда?
Вы жаркая смола, питающая пламя,
            Хоть факел выгорел до дна.
Я в муках, но живу, я неразлучен с вами.
            Надежды мощная волна
Меня несет. Без вас и жизнь — одна отрава:
            Тоски ощеренная пасть,
Соратники в ярме, палаческая слава
            Лжеца, палаческая власть,
Достойных нищета, изгнанников могилы,
            Закона пакостная ложь…
И в этом жить?! Ну нет! Всегда достанет силы
            Всадить в себя кинжал! Так что ж?
Неужто никого — почтить хотя бы словом
            Полегших жертвами резни
И осушить глаза их сыновьям и вдовам,
            Чтоб окровавленные дни
Пугали палачей упорством возвращенья,
            Как неизбытая вина,
Чтоб их нашла в аду трехвостка отомщенья,
            Уже для них припасена?
Чтоб плюнуть им в лицо, мученье их смакуя?..
            Смерть, не стучись! Я отопру.
Страдай, гневись, душа, отмщения взыскуя!
            Плачь, Доблесть, если я умру.