Александр Новиков - Симфонии двора (сборник)

Мы – пружина под мышцами власти.

Но чтоб мы не взорвались, как тол,

Наши мысли кастрирует Мастер –

Многоопытный, знающий толк.

Многократно испытанный метод,

Соль политики всех упырей:

На негнущихся – черная мета,

От свинца до ярма лагерей.

Серп сечет. Тупорылый бьет молот.

В паровозном «ура!» и «да здра…!»,

Как куранты, отлаженный Молох

Жрет и чавкает части нутра.

Вправо шаг или влево – измена!

Палец дернет курок, и – хана!

Только прямо, вперед, неизменно.

Шагом марш, дорогая страна!

Вождь твой классовый тягой воловьей

Прет нас в светлое, телом трехжил.

Это знамя не блекнет – эй, крови!

Если нет, оботрите ножи.

Весь бивак оглашен и очерчен.

Опоясан, утянут в забор.

Если ад – все отныне здесь черти.

Если рай – несчастливых за борт.

И покуда в колючей ограде

Мы – и вольные – те же зека,

Здесь кастрируют сто демократий,

Как обычно, начав с языка.

Все так и было. Кричало быдло,

В собачьей стойке изготовясь.

Над головой трясло и выло,

Порвать готово седую Совесть.

Вопила баба. И портупеи

Сползали с пуз ему на горло.

Собралась стая. Да не успели.

Ушел он. Тихо, светло и гордо.

Скорбь академий. И даже – Тауэр.

По всем столицам – известье глухо.

И лишь в России на общий траур

Не набралося – не глоток – духа.

Не одолело людское вече

Людишек мелких, на власть реченных.

Не докричалось. Ушел навечно

Великий Политзаключенный.

Чудно так, что городов

Больше, чем правителей.

Смотришь: чуть только – «готов!» –

Тут как тут славители.

Например: была ты – Тверь

С архи-древне-глиняной,

Ан преставился теперь,

И быть тебе – Калининым.

За примером не бежим –

Тьма примеров тьмущая.

Может, кто и заслужил

По такому случаю.

Но по мне, хоть ты герой,

По всем меркам вымерен –

Город выстрадай, построй,

А потом уж – именем.

Брежневка… Устиновка…

Ворошиловка…

И без «ка» живут пока. Ждут

пинка.

Дико так, что в городах

Улицы столетние

Тихо канули в веках

Или ходят сплетнями.

Как там сказано у нас:

«Мир до основания…»?

Нам разрушить – плюнуть раз.

И – лепи названия.

Брежневка… Устиновка…

Ворошиловка…

И без «ка» живут пока. Ждут

пинка.

А на улицах – дома

С арками-порталами.

Коль велик был – жизнь сама

Ждет с инициалами.

Но коль бюст себе сваял,

В лучший мир не прибранный –

Скоро вывеска твоя

Взвоет всеми фибрами.

Брежневка… Устиновка…

Ворошиловка…

И без «ка» живут пока. Ждут

пинка.

Лики мутные икон

И тюрьма старинная

Звали город испокон

Катей-Катериною.

Имя стерли, вымели

Катьку слабополую,

И пошли, пошли, пошли

Слабые на голову.

Брежневка… Устиновка…

Ворошиловка…

И без «ка» живут пока. Ждут

пинка.

Всех припомнить не берусь

Городов и званий я.

И, пожалуй, только Русь

Может дать названия.

Самозванцев же – сорвать,

Вслед на разный лад свища.

И отныне называть

Ими только кладбища.

Сталинское… Брежневское…

Ворошиловское…

Там, где похоронено лучшее

людское.

Товарищ Генеральный секретарь!

Еще витает дух почивших в бозе.

По правую от вас еще – главарь,

По левую, чуть сзади – мафиози.

Очки сверкают за спиной у вас,

Не круглые, но все-таки зловещи,

Готовые в два счета, хоть сейчас,

Как только им хоть чуточку проблещет.

Ветви поздно выряживать

почками –

Это древо прогнило в корню.

Зря пытаетесь язвы – цветочками,

Поливая три раза на дню.

Я помню прозорливейших отцов,

С историей играющих, как с сучкой.

И каждый начинал в конце концов

Не здесь, так там опутывать колючкой.

Как мог он ошибиться и сглупить?

Он завещал нам верить этим шляпам.

Как страшно, что могло бы так не быть

И подыхать пришлось мне с тем же

кляпом.

Пересылки, остроги и лобники

Есть на выбор любых величин.

Все мы в этой стране уголовники,

Всех судить нас за то, что молчим!

Я думаю, коль я еще живу.

Вдвойне, когда меня на рифы тащит.

Я далеко глядеть вас не прошу,

Но я прошу: оглядывайтесь чаще.

Благой порыв дать волю всем парам

Не означает скорый выход в море.

Я вас прошу не строить дальше храм,

Где кость на кость на кровяном растворе.

Бросьте в печь оловянным

солдатиком,

Если в чем-то не прав я насчет:

Волю дать мужикам бородатеньким,

Остальное само нарастет.

Где совесть не в чести и не у дел,

Ждет роба или пуля менестреля.

Я тоже, разумеется, сидел,

Спасибо, не повешен, не расстрелян.

Но большего поставить на алтарь,

На жертвенник кровавый я бессилен.

Товарищ Генеральный секретарь,

Во имя Бога, Бога и России!

На струне перетянутой держится

И вопит Вам со всех колокольнь

Несказанная боль Самодержца

И анафемы Тихона боль!

Повезло же, скажу я, Вольфганг Амадею

Моцарту –

Хоть до срока ушел, но вознесся и много

успел.

Разорвали б сегодня его, как крапленую

сальную карту,

Лишь за то, что он «Мурку» играть

не умел.

Повезло и Ван Гогу, от роду не знавшему

слуха.

Отжила вместе с ним его пьяная стая

химер.

Оторвали б ему и второе, и первое ухо

Лишь за то, что «Подсолнухи» выписал

в малый размер.

И Джордано костер показался бы мерой

лояльной,

И за то, что он «вертится мир наш» сказал,

Пропихнули б ему кой-куда разогретый

паяльник –

Он обратное б в этот же миг доказал.

Вот и мне повезло: я умею и кистью,

и «Мурку»,

И что вертится мир, я могу говорить

или петь.

И пока не восстал во плоти мавзолеевый

урка,

Как мне хочется тоже хоть малость пожить

и успеть.

Мир играет в цифры, в буквы,

В званья, в должность или в чин.

Мир играет даже в куклы

Всех цветов и величин.

Кукол разных-всяких шайка

Ходит-бродит по земле.

А я кукла-попрошайка,

Я живу себе в Кремле.

Я протягиваю ручку –

Научилась – будь здоров! –

Выпрошать себе получку

У заморских спонсоров.

А попробуй, помешай-ка –

Полыхнет огнем земля!

Я ведь кукла-попрошайка

Из могучего Кремля.

Все могу я быстро, ловко –

Кто с такими пропадет?

Только дочь моя, воровка,

Все добро мое крадет.

Вот и ходят разговоры

И плодятся за спиной,

Что за мной все куклы-воры,

Как за каменной стеной.

Ну да черт с ним. Пусть воруют.

Не мешали бы просить.

И живут себе – пируют

На земле, как в небеси.

А попробуй, помешай-ка –

Вмиг огрею булавой!

Я ведь кукла-попрошайка

С гордо поднятой главой.

Но постарела я, опухла,

И мерещится под век,

Будто я совсем не кукла,

А почти что человек.

Будто я и не просила.

Будто я и не крала.

Всю одежду я сносила,

Остальное пропила.

Так подайте ж на заплаты,

На прикрытье наготы!

Пожалейте, супостаты,

У последней, у черты!

Я б, быть может, не просила,

На чужое заря пасть,

Просто в матушке России

Больше нечего украсть.

Время брыкается – да идет,

Уминая, как Молох, нас.

А в Кремле, вишь, опять идиот.

Ах, впрочем, в первый ли это раз.

Сабля-меч из папье-маше,

Треуголку скроив в треух,

Он мирянам свербит в душе

И гоняет дворцовых мух.

Господи, Боже мой, Боже мой,

Рубится в пух и прах.

Бьется, как конь стреноженный,

Ветер в его вихрах.

Время мается да орет,

Все на свете крестьми крестя.

Вишь, сундук?.. А вокруг ворье.

Здесь, в России, оно в гостях.

На заморских фамилий рой

Все поделено на паях.

А в Кремле, вишь, опять герой

Рубит шашками в «чапая».

Господи, боже мой, боже мой,

Хоть ты в иерихон сыграй.

Про рай с поросячьими

рожами –

Про Поросячий Рай.

Время морщится, да свистит,

Да над каждой хрипит верстой.