Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

Там, где лодки на причале
Чуть поводят сонным дном,
На песке смоленый ящик
В блеске черном и тугом.

Бьет о берег влажным хрустом
И назад шипит прибой.
Теплый воздух пахнет густо
Высыхающей смолой.

Пахнет сочно, пахнет звонко, –
Черным блеском говоря
Сердцу чайки и ребенка,
Ялика и дикаря.

За черешнями свежеющего сада
Золотая облачная стыль.
Промычало, протопталось стадо,
Поднимая розовую пыль.

У калиток, меж крапивы чахлой,
Поплескали звездчато водой, –
Беглым ливнем улица запахла
И молочной сладостью парной.

Замутился рдяный жар стекольный,
Острой струйкой зазвенел комар…
И неспешно с выси колокольной
Медным яблоком упал удар.

Так тебя нетерпеливо
Весело и тайно жду –
Словно вместе крали сливы
В вечереющем саду, –

И теперь в мою неволю,
В утомительную ложь
Ты мне краденую долю
Непочатою несешь.

Солнце ниже, ласковей, янтарней…
В нем медовое дыханье лип,
Теплый запах хлеба из пекарни
И дверей ее певучий скрип.

Печь внутри пылает зевом красным
Ярче, ярче… И блеснет тогда
В небе обесцвеченном и ясном
Легкой каплей первая звезда.

Перед сном скликаясь в гуще сада,
Защебечут разом воробьи
И уснут. И с медленной отрадой
Мирный день сомкнет глаза свои.

К земле приникнув, теплой и шершавой,
Пью мягкий шорох ветра надо мной.
Так тонко пахнут сохнущие травы –
Ушедшим детством, счастьем, тишиной –

Всем, что в потемках жизни растеряла –
И вот вдохнула в травяном тепле.
Ведь мне, покорной, надо очень мало
Для грустной благодарности земле.

Ежевика, комары,
Теплый рокот дома;
В роще крики детворы:
«Дома, дома!» – Дома?..

Нет, такому не бывать,
Всё взлетело дымом.
Не мечтай, моя тетрадь,
О неповторимом.

Промолчав, улыбнешься мне:
Не ответишь ненужно-резко.
У тебя цветы на окне
И узорная занавеска.

Хорошо с тобой отдохнуть
Помечтать в кружевном затишье, –
И опять в мой жестокий путь,
И опять всё круче и выше…

Голубеет моя гора,
Встал туман прохладный и тонкий.
Вот и ночь. Помолись, сестра,
О твоей бездомной сестренке.

От жизни отойдя в сторонку,
Ее, как поезд, пропустив,
Я проводила тех, кто жив,
Платочком помахав вдогонку.

Так тихо на пустом перроне.
Быть может, поезд был во сне?
И ты, в исчезнувшем вагоне,
Как он, как жизнь, приснился мне?

Адам и Ева изгнаны из рая
В пределы скорби, страха и забот.
Здесь смертью веет тишина ночная
И солнце лаской смертоносной жжет.

Весь дикий мир дарован нам на муку,
На черный труд. А горестный покой, –
Когда сжимаешь любящую руку
Усталою и любящей рукой,

Когда, без слов всю душу отдавая,
Родным и скудным греешься теплом, –
Последний дар утраченного рая
В огромном одиночестве земном.

Дни летят, летят, не уставая,
Спотыкаясь, падая, спеша, –
А за ними еле поспевает,
Словно изумленная, душа.

И беспомощно влачится с ними
То в надежде робкой, то в тоске,
Как котенок на весенней льдине
В черной и взволнованной реке.

Догорали елочные свечи,
Пахло воском и паленой хвоей.
На дворе был светлый, синий вечер,
Озаренный снегом и луною.

Там, в морозной тишине, далёко
Поезда колеса простучали…
Я одна, но я не одинока –
Ты всегда со мной в моей печали.

Остановилось солнце надо мной
В молчании горячем и блаженном.
День светится сухой голубизной
И пахнет роща теплым, легким сеном.

Стучится дятел в гулкую кору,
И стрекоза на стебельке застыла…
Так странно знать, что скоро я умру,
Что я умру – и будет всё, как было.

И маленький упрямый муравей
Оступится под тяжестью былинки,
Переползая след ноги моей,
Последний след на солнечной тропинке.

И на коре березы волос мой
Всё будет виться и дрожать, играя,
Меня последней ниточкой живой
С оставленной землей соединяя.

За мной гудок стремительный и грубый,
Упругий гул: «Посторонись! Сотру!..»
Ты вся откинулась. Раскрыты губы,
И пестрый шарф трепещет на ветру.

И нет тебя. Лишь черная долина,
Да горный кряж в пылающей красе,
Да пыльный запах теплого бензина
Над призрачно белеющим шоссе.

Здесь море дышит тяжкой синевой –
В текучих блестках солнечного крапа.
Над ним обрыв рыжеющий. С него
Агава свесилась когтистой лапой.

Всё то же небо знойно–голубое
В зубцах, в бойницах крепостной стены,
А там, внизу, – то белый взрыв прибоя,
То миг солоноватой тишины.

И в тишине – прозрачный, легкий звук
Далекой песни, тающий, как эти
Живые брызги на песке столетий,
Как горизонта синий полукруг.

В соснах солнечного сада
Разорвалось сердце звоном, –
Сохнет мертвая цикада
На пороге раскаленном.

Но душа ее в напеве
Из скорлупки вышла тесной
И теперь звенит на древе
Нашей родины небесной.

Тонкий посох в руках, надо мной голубая пустыня,
Ветерок в волосах, и весь мир – как родная страна:
Только в нем ничего-ничего не имея отныне,
Я впервые любить его мыслью и сердцем вольна.

Как росистый цветок, отделенный от ветки осенней
И свершающий в солнце последний, чудесный полет,
В свете славы Твоей так скольжу я, подобная тени,
Но весь мир в моем сердце пылающей каплей цветет.

Лег черной глыбой, грубой и сырой,
Обломок горный в белом водопаде
И расчесал седое серебро
На две живых, на две кипящих пряди.

Разорванные грузною скалой,
Они сольются снова в пенном звоне,
Чтоб унести стремительно и зло
Свой зыбкий бег от каменной погони.

Но недвижим обломок древних гор,
Упрямо вросший в грохот и струенье,
Как в вечность устремленный взор
Поверх земного, тленного цветенья.

Раскрыв тяжелый старый чемодан,
В его морщинистой и проржавевшей пасти,
В пыли и мусоре, я обрела роман, —
Он начинался прямо с пятой части.

Старинный перевод. Звучал его язык
Чуть-чуть неточно, важно и манерно.
Вот кто-то подчеркнул: «любовь – роскошный миг» –
И четко приписал: «Увы, как это верно!»

А в тонкой затхлости слежавшихся страниц
С зачитанными мягко уголками —
Сухая роза дедовских теплиц
Прозрачными крошилась лепестками.