Андрей Логвинов - Сборник стихов

По каким только сёлам
Я в пути не скучал?!
Полустанок Весёлый
В первый раз повстречал.

С настроением квёлым
Брёл один в тишине,
И совсем невесёлым
Показался он мне.

Брёл я, всем недоволен,
Только слышал с утра,
Как о звон колоколен
Разбивались ветра.

И летела на плечи
Золотая листва,
И несла мне навстречу
Свои воды Москва.

Мчался утренний скорый
Там, где радость хранит
Полустанок Весёлый,
Невесёлый на вид…

…И нету, как не было, лета,
Но только о том не грущу.
В крестьянской усадьбе поэта
Я в Красном Осёлке гощу.

Хожу крутогором. Дорога,
Петляя, ложится у ног.
За мною спешит хромоного
Доверчивый пёс Лепесток.

Светлынь проливается сверху,
Где краски сгущает закат.
Погост у разрушенной церкви
Глядит на заброшенный сад.

Глядит — сколько взглядом охватит! —
В ту сторону древней земли,
Где Волга натруженно катит
Могучие воды свои.

Привет тебе, Красный Осёлок,
Прими мой душевный поклон,
Свидетель времён невесёлых,
Далёких и близких времён.

Какие ты вынес удары
В безвестно-великой судьбе?!
И все мировые пожары,
Как смерчи, прошли по тебе.

С годами всё краше селенье!
И все же — вблизи и вдали —
Все четче видны наслоенья —
Обиды и боли земли.

И, вспомнив разливы духмяных
Лугов, где пестрели цветы,
Ты окнами изб деревянных
Печально глядишь с высоты.

О чём ты тоскуешь, природа?
Неужто о том, чего нет?
Да здравствует наша свобода!
Да здравствует утренний свет.

О, Волга! — России знаменье!
Сегодня, вчера и всегда
Развеет ночные сомненья
Твоя заревая вода.

И если в пути я устану,
На солнце крыла опалю —
К тебе припаду я устами
И жажду легко утолю.

И, веруя в светлые годы,
Увижу уже без тоски:
Идут по реке теплоходы —
Сегодняшних дней бурлаки.

На взгорке крутом и высоком,
Где лес за спиною — стеной,
Прощался я с Красным Осёлком,
Как будто с родной стороной.

Кленовые листья резные
Летели, звенели в ушах.
Минуя тропинки лесные
Я выйти спешил на большак.

На ветке заливистый зяблик
Зазывно и звонко звучал,
И запах антоновских яблок
Прощальную песню венчал.

Ложилась мне под ноги волгло
Трава, чуть укрыта листвой,
Где старицу новая Волга
Звала, как меня, за собой…

Еще леса листву не сбросили,
Когда внезапно в сентябре
Дороги тонко подморозило
На затухающей заре.

Огнём рябиновым подсвечена
Озябших веток худоба.
Как ты, погода, переменчива,
Как ты изменчива, судьба.

Мне не постичь твои превратности,
В тебе нет веры ни на грош:
Ещё вчера сулила радости,
Уже сегодня грусть несешь.

Я не страшусь морозов осени,
Что крепнут, ветрами дыша,
Пока леса листву не сбросили,
Пока жива моя душа…

Сей мир с остатками былого
Ты, как безумный, не топчи.
Есть много в жизни рокового…
Поберегись, перемолчи!

Пускай сей мир — и досмеётся,
И дозвенит, и догрустит…
Он, может быть, ещё вернётся
И нас — утешит и простит.

Пусть дни становятся легки,
А мы — весомее с годами.
Пусть нам отпустятся грехи,
С трудом искупленные нами.

Пусть хватит сил, чтобы идти,
С дороги сдвинуть тяжкий камень,
Чтоб общий, наконец, найти
Язык с детьми и стариками.

И только пусть не будет дней,
Нарочно выдуманных нами
Для пущей важности своей
Перед людьми и их делами.

Эта птица-синица в оконце
Средь парящих пушистых ветвей!
Это зимнее утро и солнце —
На домах, на дымах, в синеве!

Так и хочется выкрикнуть звонко
В эту сладко сопящую тишь…
Вся во льду, — дремлет водоколонка,
Ты — идёшь и ведерком звенишь.

Оно с годами не прошло,
А где-то тайно существует.
Оно ещё сильней волнует —
И отдаёт своё тепло.

Перемежаясь с болью дня,
С его трагедией и фарсом,
Своим сопливым государством —
Оно опять смешит меня.

Зовёт меня и даже дразнит…
Там вечный полдень, вечный праздник.
Там ждут гостей и — всех, всех, всех!..
Там я не знаю — смерть и грех.

В синеве полупрозрачной облака
Высоко столпились надо мной,
Нагревается на солнышке щека —
Я бегу тропинкою речной.

Это было! — и река, и облака,
И весёлая тропинка над рекой…
Голос мамин, мамина рука,
И — покой, покой, покой, покой.

Прости,
но в тени от облака не получилось…
Положили на Троекуровском,
где неподалёку
спит твой старший товарищ —
фронтовик Виктор Иванович Кочетков.

Ноябрьское небо
над землёю низко склонилось.
Слёз было много
и мало слов.

А облака в тот день
в синеве растворились,
тени исчезли —
лишь тихий и вечный свет.

Мы простились,
ненадолго с тобою простились:
у поэтов,
как у стихов,
забвенья и смерти нет.

По фотографии он водит
Подрагивающей рукой:
— Вот Саня, Миша и Володя,
И я стою. Нам завтра в бой.
Остался я лишь…

А на снимке
Солдаты смотрят озорно
И браво. Юные улыбки,
Как у героев из кино.
Они как будто что-то знают
Такое — нам и не понять:
За что достойно умирают
И вечно будут умирать.

— Театр военных действий был развёрнут… —
Велеречиво, будто генерал,
Он говорит, вниманьем нашим тронут,
А сам юнцом безусым воевал,
В солдатской полинялой гимнастёрке
В окопе поизраненный лежал,
Из-за разбитой «тридцатичетвёрки»
Ни «действий», ни «театра» не видал.

Бабушка хранила Евангелие
в старом сундуке,
а ключик прятала в потайное место.
Когда я оставался дома один,
то находил заветный ключик,
отпирал скрипучий замок
и доставал
таинственную чёрную книгу
с растрёпанными страницами.

Больше всего
мне нравились картинки,
особенно одна —
худющий человек с добрым лицом,
прибитый огромными гвоздями
к деревянному кресту.

Я читал по слогам:
— И-и-сус Хри-стос, —
и сердчишко замирало, сжималось,
стучало часто-часто,
словно за мной
кто-то долго гнался.

Я и сейчас
не могу спокойно
произносить Его Имя.