Валерий Брюсов - Сочинения

Марриэтовы мичманы,
Вы, лихая ватага, —
Здесь лукаво-комичные,
Там живая отвага!

Вслед за вами, по вспененным
Тропам, с детства мы – чайка!
Волны пели, и в пеньи нам:
«Примечай! примечай-ка!»

Где учебник? Рассеянно
Глаз твердит: «Смерть Аттилы»…
А в мечтах: из бассейна
Голубого – Антиллы.

А в мечтах: на фрегате мы,
Шхуны в плен с их поклажей!
Мальты там берега из тьмы,
Шум и скрип такелажа.

А за шквалами шалости:
Красть изюм, бить нежонок…
Ах! припомнить до жалости
Те страницы книжонок,

Ту неправду, что измала
Жгла огнем неустанным,
Ту, что волю в нас вызвала —
В жизни стать капитаном!..

Медвежья шкура постлана
В моем углу; я жду…
Ты, дальним небом посланный,
Спади, как плод в саду!

Весна цвела травинками,
Был желт в июле мед;
Свис, в осень, над тропинками
Из алых бус намет.

Лежу, и груди посланы
Ловить слепую мглу…
Медвежья шкура постлана,
Тепла, в моем углу.

Таясь в тайге, с лосятами
Лосиху водит лось…
Мне ль с грудями не взятыми
Снег встретить довелось?

Весна цвела травинками.
Вот осень. Зрелый груз
Гнут ветры над тропинками, —
Лесных рябин и груш.

Медвежья шкура постлана…
Ты, свыкший ветви гнуть,
Ты, ветер, небом посланный,
Сбрось грушу мне на грудь!

Островки, заливы, косы,
Отмель, смятая водой;
Волны выгнуты и косы,
На песке рисунок рунный
Чертят пенистой грядой.

Островки, заливы, косы,
Отмель, вскрытая водой;
Женщин вылоснились косы;
Слит с закатом рокот струнный;
Слит с толпой ведун седой.

Взглянет вечер. Кто-то будет
Звать красотку к тени ив.
Вздохи, стоны, споры: – «Будет!»
– «Нет! еще!» – Над сном стыдливым
Месяц ласки льет, ленив.

В ранний вечер кто-то будет
Звать красотку к тени ив…
Пусть же солнце сонных будит!
Месяц медлит над отливом,
Час зачатья осенив.

Давно охладели, давно окаменели
Те выкрики дня, те ночные слова:
Эти груди, что спруты, тянулись ко мне ли?
Этих бедер уклоны я ль целовал?

В памяти плиты сдвинуты плотно,
Но мечты, зеленея, пробились меж них:
Мастеров Ренессанса живые полотна,
Где над воплем Помпеи рубцевались межи.

Ведь так просто, как счет, как сдача с кредитки,
С любовницей ночью прощаться в дверях,
Чтоб соседка соседке (шепот в ухо): «Гляди-тка!
Он – к жене на постель! я-то знаю: две в ряд!»

И друзья хохотали, кем был я брошен,
Бросил кого (за вином, на авось),
Про то, как выл в страхе разметанный Брокен,
Иль стилет трепетал через сердце насквозь.

Были смерти, – такие, что смерть лишь насмешка,
Были жизни, – и в жизнях гейзер огней.
Но судьба, кто-то властный, кричал мне: «Не
мешкай!»
И строфы о них стали стоном о ней.

Так все камни Эллад – в Капитолии Рима,
Первых ящеров лет – в зигзаге стрижа.
Пусть целую другую! Мне только зримо,
Что я к той же груди, сквозь годы, прижат!

В годы – дни (вечный труд!) переплавливать
В сплав – часы, серебро в глубину!
Что ж мы памяти жадной? не вплавь ли звать
Чрез остывшую лаву минут?

Сны цветные ребенка задорного
Молот жизни в сталь строф претворил,
Но туманом явь далей задернуло, —
Голубым, где был перл и берилл.

Что нам видеть, пловцам, с того берега?
Шаткий очерк родного холма!
Взятый скарб разбирать или бережно
Повторять, что скопила молва!

Мы ли там, иль не мы? каждым атомом
Мы – иные, в теченьи река!
Губы юноши вечером матовым
Не воскреснут в устах старика!

Сплав, пылав, остывает… Но, с гор вода, —
Годы, дни, жизнь, и, ужас тая,
В шелест книг, в тишь лесов, в рокот города,
Выкрик детской мечты: это – я!

Когда шесть круглых дул нацелено,
Чтоб знак дала Смерть-командир, —
Не стусклена, не обесценена
Твоя дневная прелесть, мир!

Что за обхватом круга сжатого,
Доступного под грузом век?
Тень к свету Дантова вожатого
Иль червь и в атомы навек?

Но утром клочья туч расчесаны;
Пруд – в утках, с кружевом ракит;
Синь, где-то, жжет над гаучосами;
Где айсберг, как-то, брыжжет кит.

Есть баобабы, и есть ландыши…
Пан, тропы травами глуша,
Чертежник древний, правит план души…
Да! если есть в мозгу душа!

И если нет! – Нам одинаково
Взлетать к звезде иль падать к ней.
Но жердь от лестницы Иакова,
Безумцы! вам всего ценней!

Да! высь и солнце, как вчера, в ней… Но
Не сны осилят мир денной.
И пусть шесть круглых дул уравнено
С моей спокойной сединой.

Опять, опять, опять, опять
О прошлом, прежнем, давнем, старом,
Лет тридцать, двадцать, десять, пять
Отпетом, ах! быть может, даром!

Любимых книг, заветных лиц
Глаза, страницы, строфы, всклики;
Гирлянды гор, ступни столиц,
Муть моря, плавни повилики…

В земной толпе – я темный дом,
Где томы, тени, сны, портреты;
Эдгаров Янек – я; за льдом —
Ток лавы, памятью прогретый.

Но дом живет, волкан горит,
С балкона – песни, речи, сплетни:
Весенний верх сухих ракит,
В одежде свежей плющ столетний!

Лишь домовой, таясь в углу,
Молчит в ответ пустым гитарам, —
Косясь на свет, смеясь во мглу, —
О прошлом, прежнем, давнем, старом.

Слышу: плачут волны Эльбы
О былом, о изжитом;
Лодки правят, – не на мель бы;
Пароходы бьют винтом;

Слышу, вижу: город давний,
Башни, храмы, скрип ворот.
Гете помнящие ставни,
Улиц узкий поворот;

Вижу: бюргеры, их жены,
Стопы пива по столам, —
Ужас жизни затверженной,
Дьявол с Гретхен пополам.

Там, где Эльбы полногрудой
Два сосца впились в мосты,
Там, задавленная грудой
Всех веков немецких, – ты!

Ты, с кем, два цветка, мы висли,
Миг, над пропастью двойной,
Ты, с кем ник я, там, на Висле,
К лику лик с Земной Войной.

Как странно! Круг луны;
Луг белым светом облит;
Там – ярки валуны;
Там – леса черный облик.

Все, что росло в былом,
Жизнь в смене лет иначит:
Храм прошлых снов – на слом,
Дворец жить завтра – начат.

А лунный луч лежит
Весь в давних днях, и в этом
Былом мертвец межи
Ведет по травам светом.

Ведет, как вел в века,
В сон свайных поселений,
Чтоб в тайны Халд вникал,
Чтоб Эллин пел к Селене.

Что годы! тот же он!
Луг в светоемы манит;
Тот бред, что был сожжен,
Вновь жжет в его обмане.

Как странно! Лунный круг,
Банальный, бледный, давний…
И нет всех лет, и вдруг
Я – с Хлоей юный Дафнис!

Так вот где жизнь таила грани:
Стол, телефон и голос грустный…
Так сталь стилета остро ранит,
И сердце, вдруг, без боли хрустнет.

И мир, весь мир, – желаний, счастий,
(Вселенная солнц, звезд, земель их),
Испеплен, рухнет, – чьи-то части, —
Лечь в память, трупа онемелей!

Я знал, я ждал, предвидел, мерил,
Но смерть всегда нова! – Не так ли
Кураре, краткий дар Америк,
Вжигает в кровь свои пентакли?

И раньше было: жизнь межила
Пути, чтоб вскрыть иные дали…
Но юность, юность билась в жилах,
Сны, умирая, новых ждали!

И вот – все ночь. Старик упрямый,
Ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно?
А сталь стилета входит прямо,
И яд шипит по тленным венам.

Я ждал, гадал, как сердце хрустнет,
Как рок меж роз декабрьских ранит…
Но – стол, звонок да голос грустный…
Так вот где жизнь таила грани!

После тех самых путей и перепутий,
Мимо зеркала теней, все напевы в мечтах,
Под семицветием радуги медля в пышном приюте,
Где девятой Каменой песнь была начата, —

Я роком был брошен, где миг всегда молод,
Где опыты стали – не к часу, в тени,
Где дали открыты на море, на молы, —
В такое безумье, в такие дни.

Здесь была наша встреча; но разные видения
За собой увлекали мы с разных дорог:
Рим и мир миновал я, ты – первое предупреждение
Объявляла, вступая в жизнь едва на порог.

Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекоте
Мы подслушали оба соблазн до высот,
Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, и
Были оба бездетны, как стар был Казот.

И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной,
И где страсть Евредику жалит из трав,
Ты – моя молодость, я – твоя опытность,
Ты – мне мать и любовница, я – твой муж и сестра.

Два крыла мощной птицы, мы летим над атоллами
К тем граням, где Полюс льды престольно простер
И над полыми глубями в небе полное полымя
Бродит, весть от планеты к планетам, в простор!