Валерий Брюсов - Сочинения

Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!

Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.

Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.

Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;

А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!

Высь, ширь, глубь. Лишь три координаты.
Мимо них где путь? Засов закрыт.
С Пифагором слушай сфер сонаты,
Атомам дли счет, как Демокрит.

Путь по числам? – Приведет нас в Рим он
(Все пути ума ведут туда!).
То же в новом – Лобачевский, Риман,
Та же в зубы узкая узда!

Но живут, живут в N измереньях
Вихри воль, циклоны мыслей, те,
Кем смешны мы с нашим детским зреньем,
С нашим шагом по одной черте!

Наши солнца, звезды, всё в пространстве,
Вся безгранность, где и свет бескрыл, —
Лишь фестон в том праздничном убранстве,
Чем их мир свой гордый облик скрыл.

Наше время – им чертеж на плане.
Вкось глядя, как мы скользим во тьме,
Боги те тщету земных желаний
Метят снисходительно в уме.

Опрокинут, распластан, рассужен врозь
Призрак мира от солнц до бацилл…
Но в зрачки, в их тигриную суженность,
По заре серый дождь моросил.

Там по памяти, в комнатах замкнутых,
Бродят цифры, года, имена…
А голодный крестьянин в глаза кнутом
Клячу бьет от пустого гумна.

Сны вершин в бармах Фета и Тютчева,
В кружевах Гете иль Малларме…
Но их вязь – план чьей драмы? этюд чего?
Их распев – ах, лишь в нашем уме!

День Флориды – ночь Уэльса. Но иначе —
Изотермы жгут тысячу тел:
Топчут Гамлета Хорь-и-Калинычи,
Домби дамбами давят Отелл.

Говори: это – песня! лениво лги
Там, в тетради, чертами чернил:
Но, быть может, писк муромской иволги
Кровью каплет в египетский Нил.

Колбы, тигли, рефракторы, скальпели
Режут, лижут, свежат жизнь, – но вот
Явь – лишь эти за окнами капли и
Поцелуй в час полночных свобод.

«Как листья в осень…» – вновь слова Гомера.
Жить, счет ведя, как умирают вкруг…
Так что ж ты, жизнь? – чужой мечты химера?
И нет устоев, нет порук!

Как листья в осень! Лист весенний зелен;
Октябрьский желт; под рыхлым снегом – гниль…
Я – мысль! я – воля!.. С пулей или зельем
Встал враг. Труп и живой – враги ль?

Был секстильон; впредь будут секстильоны…
Мозг – миру центр; но срезан луч лучом.
В глазет – грудь швей, в свинец – Наполеоны!
Грусть обо всех – скорбь ни об чем!

Так сдаться? Нет! Ум не согнул ли выи
Стихий? узду не вбил ли молньям в рот?
Мы жаждем гнуть орбитные кривые,
Земле дав новый поворот.

Так что ж не встать бойцом, смерть, пред тобой нам,
С природой власть по всем концам двоя?
Ты к нам идешь, грозясь ножом разбойным;
Мы – судия, мы – казнь твоя.

Не листья в осень, праздный прах, который
Лишь перегной для свежих всходов, – нет!
Царям над жизнью, нам, селить просторы
Иных миров, иных планет!

Поэты – пророки! но много ли стих их,
Пусть певчий, расскажет об том нам,
Что в гибельной глуби их призрачных психик
Спит сном утомленным и томным?

Да! фон небоскребов, бипланов и трамов,
Листок с котировкой банкнота;
Но сзади дикарь, испещренный от шрамов;
След тигра иль только енота!

Нет, больше! там – примат, иль ящер, иль даже
Медуза и тускль протоплазмы!
И нет препарата (с патентом!) в продаже,
Чтоб с кошачьим сблизили глаз мы!

И только? Но также и мост (вспомним Ницше),
Бессмертный с копытом Силена!
И ты, человек, будешь некогда – низший
Тип, рядом с владыкой вселенной!

Поэты-пророки! вмещайте же в стих свой
Ту дрожь, чем живет головастик!
Мы смеем так делать! отметим мы с лихвой
Грядущий восторг голой власти!

Зелен березами, липами, кленами,
Травами зелен, в цветах синь, желт, ал,
В облаке жемчуг с краями калеными,
В речке сапфир, луч! вселенский кристалл!

В воздухе, в вольности, с волнами, смятыми
В песне, в бубенчике, в шелесте нив;
С зыбью, раскинутой тминами, мятами,
Сеном, брусникой; где, даль осенив,

Тучка нечаянно свежестью с нежностью
Зной опознала, чтоб скрыться скорей;
Где мед и дыня в дыханьи, – над внешностью
Вечной, над призраком сущностей, – рей!

Вкус! осязанье! звук! запах! – над слитыми
В музыку, свет! ты взмыл скиптром-смычком:
Радугой режь – дни, ночь – аэролитами,
Вой Этной ввысь, пой внизу светлячком!

Слышать, вкусить, надышаться, притронуться —
Сладость! но луч в лучшем! в высшем! в святом!
Яркость природы! Земля! в сказках «трон отца»!
Быть с тобой! взять тебя глазом! все в том!

Как дни тревожит сон вчерашний,
Не память, – зов, хмельней вина, —
Зовет в поля, где комья пашни
Бьет в плуг, цепляясь, целина.

Рука гудит наследьем кровным —
Сев разметать, в ладонь собрав,
Цеп над снопом обрушить; ровным
Размахом срезать роскошь трав.

Во мне вдруг вздрогнет доля деда,
Кто вел соху под барский бич…
И (клич сквозь ночь!) я снова, где-то, —
Всё тот же старый костромич.

И с солнцем тают (радуг льдины!)
Витражи стран, кулисы книг:
Идет, вдоль всей земли единый,
Русь, твой синеющий сошник!

Мужичья Русь! Там, вне заводов,
Без фабрик, – обреченный край,
Где кроет бор под бурей сводов,
Где домовой прет спать в сарай, —

Как ты в мечты стучишь огнивом?
Не память, – зов, хмельней вина, —
К стогам снегов, к весенним нивам,
Где с Волгой делит дол Двина!

Березка любая в губернии
Горько сгорблена грузом веков,
Но не тех, что, в Беарне ли, в Берне ли,
Гнули спину иных мужиков.

Русский говор, – всеянный, вгребленный
В память, – ропщет, не липы ль в бреду?
Что нам звоны латыни серебряной:
Плавим в золото нашу руду!

Путь широк по векам! Ничего ему,
Если всем – к тем же вехам, на пир;
Где-то в Пушкинской глуби по-своему
Отражен, склон звездистый, Шекспир.

А кошмар, всё, что мыкали, путь держа
С тьмы Батыя до первой зари,
Бьет буруном, в мечтах (не до удержа!):
Мономахи, монахи, цари!

Пусть не кровью здоровой из вен Земля:
То над ней алый стяг, – трезвый Труд!..
Но с пристрастии извечного вензеля
Зовы воль, в день один, не сотрут!

Давних далей сбываньем тревожимы,
Все ж мы ждем у былых берегов,
В красоте наших нив над Поволжьями,
Нежных весен и синих снегов!

Один – в лесную жуть, когда на муть речную
Луной наведены белесые глаза:
Качнуть извет ветвей, спугнуть мечту ночную
И тихо покатить колеса-голоса;

Ждать, как, растя, крутясь, наполнит чуткий шорох
Все тропы тишины, меж корней, вдоль вершин:
Скок диких коней, бег шотландских пони в шорах;
Скрип древних колесниц, всхлип лимузинных шин;

Следить, как там, в тени, где тонь трясинных топей,
Где брешь в орешнике, где млеет мох века, —
Плетясь, в туман всплывут сны пройденных утопий,
Под смех русалочий, под взвизг лесовика;

Гадать, что с выси есть мощь сил неудержимых.
Винт воль, скликающих со звезд свою родню,
Что в мировых тисках, в их неживых зажимах,
Глубь человечества мелеет день ко дню;

И вдруг на луг, к луне, вкруг речки, скоро белой
B дожде зари, стряхнув слезу с листка ль, с лица ль,
Поняв, что камней шквал то, в чаще оробелой,
Встал, меж гостей с планет, германский Рюбецаль.

Июньских сумерек лесная
Тишь, где все вычерты чисты,
И свисла сеть волосяная
Пред белой строчкой бересты.

Откуда? – юность не на дно ли
Все сбросила, и кто принес?
Не сны глициний и магнолий,
А северную сонь берез?

Гуди, сквозь годы, рой осиный:
Эрлкёниг, Рейн, бред Лорелей…
Как блекнешь ты под дрожь осины,
В томленьи мят с родных нолей!

Иль кровь, до внуков, донесла нам
Те взлеты кос, те взблестки сох,
И мох, ласкавший лоб Русланов,
В стовековой зной не иссох?

А заводь речки за отлогом
Ждет взгляда – подсказать про стих,
Где, старым ямбом, старым слогом,
Крен слов, умильных и простых.