Вячеслав Ладогин - Спички

1. Печально с Отцом говорю,
Он слышит: «Избавь меня, Отче!
2. Предателей слушать нет мочи,
Нет сил – доверяться льстецу и вралю».
Сулит тебе сахарный рот,
Увидишь, – обильный прибыток:
Точёные стрелы высот
И угли язвительных пыток.
3. Я мыкаю горе в шатрах
Кидарских, сбежав от гоненья,
4. Долгие годы я прожил вот так —
В ладу с кровопийцами всё это время!
5. Мне стоило слово сказать —
Со мной без причины войну начинали!
Ты слышишь, Господь, эту песню печали:
«Когда же, когда же вернусь я назад?»

Проста механика поэзии моей,
Как костюмированный бал, как бред Декарта,
Как честный скальпель в кулаке Ролана Барта:
Взять с бородой сюжет, взять двух любых людей,
Взять самого себя и выставить неряхой,
Вложить жаргон в уста, не причесать вихров,
Для декораций взять местечко будь здоров,
И всё. А после заходиться певчей птахой.
К примеру вот он я, как яблочко румян,
Сижу в кофейне пьяный и тридцатилетний,
И Гену Святца разместил на задний план,
А Гена – он наркоторговец не последний,
Женившийся давно на девушке моей…
Друг, слушай, как поёт дворовый соловей:
Гене Святцу

В кафе заштатнейшем, проткнув
               сельдь тусклой вилкой,
               послав на длинный фертъ подруг,
Внимая мой полудикарский звук,
                прости его, и встреть —
                полуухмылкой.
                 Ты – мне, а я – тебе – валяй – по сказке:
За Терек, за Куру, и проч…

А кстати, помнишь чёрненькие глазки…
…В шашлычной ленинградской помнишь ночь,
Когда избитый нами гардеробщик
В свисток заладил, гад! – чтоб им – чертей глушить!

Тогда бес в образе брюнетки, как извозчик,
Умчал (умчала?) – на чердак… любить
Под слуховым окном на шлаковой засыпке,
Кругом сирены воют – ментовские скрипки…
………………………………………………

Как я в ту ночь орал! Как лапой рвал я струны!
Как не боялись мы с тобой тюрьмы…
                   сумы… легко давалось, Ген, взаймы!
…Всё объяснимо, мы ж ведь, Генчик, были юны,
Меж невских першпектив разболтанной зимы.

Носил башку всегда ль всяк вьюнош аккуратно,
Кто «низкий страх» с пижонским видом не ругал?
(Не «в курсе», что слова вернутся – не бесплатно)?

…Сто лет друг другу не звоня,
На разных досках – два мы шахматных коня:
То – быстрый шах, то – вскачь, стремглав, обратно…
Поговори теперь, да – выслушай меня!

Вот вся несложная механика стиха —
Прожекторов, кулис и рампы.
По-возрожденчески классические штампы
В театре освежаются. Близка
Становится нам вдруг старьё-поэма снова,
Хотя её склоняли все, кому не лень:
Мы помним тексты Пушкина, Толстого…
Ах, юный Лермонтов в фуражке набекрень!

Ещё историю? Что ж, расскажу ещё я:
Вайнах вскричал
                   перед базальтовой скалою:
– Хочу, хочу…
Алла, Алла!
В Москву! В Москву,
Там наяву
Я был бы сыт, Алла,
                          телячьей колбасою,
Проста механика – кавказский рэкетир
Мне в жизни встретился, стихи слагавший мило,
С акцентом: «Враг, какая мать тебя кормила», —
Под Лермонтова врал, «какой породы молоко»? —
В поэму я его засунул далеко
За то, что у поэта Ладогина Славки
Брал дань говяжьей колбасой он с книжной лавки.

Теперь в мечтах он слизывает жир
Бараний с пальцев… снится пир
Горой…
Есть хочет наш герой.

«Вай мэ!», – абрек, как рысь, приподнялся,
Вдруг сузились глаза.

И вот – УАЗ, рыча, сошел с ухаба.
Смолк двигатель. Замка щелчок,
            посыпались из тьмы солдатушки Хаттаба.
Абрек подумал, подавив зевок:
«…А в штатах гэвэрят, на Рождэство – индюк», —
«И нет бы в подпол
                      палажитъ на лёд барашкъа»! —

«Шлеп!» – пленный вытащен как человеко-тюк,
И – к мышкам в подпол:
                          «хараша «заначка»»! —
Джигит нахмурил бровь,
…Меж тем в подвале, слыша скрип шагов
…Дрожит американец, лёжа ниц.
Зовут его Кен Глюк, с «Врачами без границ»

Он помогал военврачам, хирургам, —
                       бандитам раны пользовать и уркам,
Где взял того американца? Лично знал,
Знаком через одну московскую блондинку,
Сюжет про плен – весь рассказала мне она,
Детали выглядели дико,
Как кафкианские куски дурного сна.

…Аж прослезился мой нью-Гулливер
Сквозь эластичную чеченскую повязку,

Мысль: «Где ж тут ссать»? – вогнала янки в краску,
                      и мрачно съежился американский хер.
…………………………………………
…………………………………………

Вокруг базальт, снега, ветра, гранит,
Поземкой по небу горит
Далёкий перевал, пустой и вьюжный,
И сипло кашляет астматик безоружный…
……………………………………………
……………………………………………

«Уж лучше б застрелили сразу»… —
Он сам не знает, почему —
Шаг дамский чудится ему:

«Горянка?»… – в погреб дуновенье лаза,
«Чеченка!», – меж запястий, за спиной

Ослабла боль, плечо тряхнуло,
     С глаз сняли тряпку, головой
     Над лазом поднявшись, что ж видит янки?
                                          Видит – дуло.

Над дулом – маска:
Молча чай дает,
Кидает в подпол одеяло:
«Пэй»! – шепчет. Мериканец тихо пьет.
«Вы кто, мадам»? – и маска закивала,
          и кашлянул под маской чей-то рот:

Тут я придумал от себя: лорд Байрон всем
Вбил в голову, что дамы пленников спасают,
И кстати, их ни вши, ни мухи не кусают…
Все с лордом заодно… а мне тот лорд зачем?
Решил английский штамп я выбросить из текста:
Ждёт голосочка Кен, а что же будет вместо?

Вдруг маска – сиплым
Голосом мужским,
«Ну что, нэпилсэ, бляд»? – сказала, —
«Влэзай»! – и дулом покачала.
И деревянный приподняла лаз над ним:

Свернул и подоткнул тряпичные края,
Возясь, ворочаясь, улегся:
       «Как там, по-русски… мог и спечься я…
Мог, сто пудофф… Да вот, не спекся», —
Так в полудреме полумыслил Кенн.

Уж веки тьма ему слепила,
                     сидящего вайнаха тень
У очага папахою крутила.
……………………………………………………………
Что ж, вот и вся механика моя.
Читайте сами. Умолкаю я.

Промчался день. Был снова чай. Был сахар.
И снова. Тут вайнах защелкал языком,
                   и гордо указал американцу на пол:
                   а на полу – стоит магнитофон!..
Мелодия, с нажатым «плэй»;
На пленке: «Русского – давай, убэй»!

И подпевает стражник. Глюк решил спроситься:
                   «Где мне, не скажешь, помочиться»? —
Со стула поднялась тот час
Горбатая ночная птица,
                    несет ведро: «Вот унитаз.
                    И слышь, братан, не очень шэвэлитсэ»!

Ударил в окна дальний гул.
Вильнула струйка безобразно:
                   «Ссы, ссы, лавина не опасна», —
                    сказал чеченец «гостю» и рыгнул.
…………………………………………………………………………

                    Кенн Глюк был из подвала извлечён,
Когда пришли вторые сутки плена:
                   «В «Юнайтед стейтс», – в уме прикинул он, —

Вмешается сенат всенепеременно,
Вот и относятся чеченцы понежней,
Lo! Кормят! Жить в Америке верней…
Вдруг – хриплый шепот – прямо в нос ему:
«Захочэш, доктар, маску, э… сниму»! —

«Сними, ведь в ней, конечно, жарко». —
Движенье белое руки,
И в свете свечного огарка
Глаза горячие сухи.

И вдруг – транзисторный приемник
Из под его полы возник!
И выставлен на подоконник. И заиграл.
Чечен поник.

Смущенный рот сверкнул вдруг зубом,
Сквозь Цоя сторож забубнил:
«Тэбя, брат, выпустят отсюды», —
Мол, – «руку дашь»? – усмешку смыл.

Усталость веки завалила:
«Дам руку, дам, конечно, дам»… —
И грёзо-облако раскрыло
Пред ним вечерний Амстердам…
……………………………………………………………

                  …Звук влаги в жести заплескался,
И пауза, да тут сигнал
Вечерних новостей прорвался.
                  Глюк пожалел, что так и не поссал.
…Нюх скунсы-репортеры бередили,
Судили Глюка и его рядили:

«…Опасный (мол, де) Глюк яйцеголов,
Агент еврейской-мериканской контрразведки —
Ста дагестанских языков
                   сто словарей хранит в салфетке.
………………………………………………………………
………………………………………………………………

Вздремнул от униженья Кенни,
И видит сон: Москва мертва…
………………………………………………………………
И тут все оживает. По столице
В шальварах бакстовы девицы…

…Верблюды взмыленные мчатся,
А по «Садовому» пылятся
Снежком ручьи джейраньих стад…
Чалмы брильянтами горят,
Все кажут на него, все брызжут ядом слов:
«Калашный ряд – не для таких козлов»!

Взвились до неба
                в гуталине – кирзачи,
Взлетали до небес чадры и шаровары,
Ягнята, ватники, матрёшки, самовары:
«Изгнать его! Изгнать
Его»! – Москва кричит.

Тут Кеннет Глюк проснулся.
…………………………………………………………………
Жизнь походила на липучую халву:
Одежда гадко к потному прилипла телу,
             Глюк встал, пошатываясь подошел к ведру,
             Нутро, полупроснувшись поутру,
             Влекло к единственному действию. Поступку. Делу.

А тут – как стук пуантов балеринки,
Донесся от дверей чеченца робкий шаг.
Руке не справиться в ширинке.
Идёт: «О, Джезус, о, Аллах»!

Упал луч света. Горец нёс
Под свечкой небольшой поднос.
На нем был помазок и бритва,
И мыла «детского» кусок…
Моргнул Кен Глюк: «Не сон, на месте помазок». —

«Чех» встал, торжествен как молитва,
Сказал: «Побриться можэшь, гость!
Тэбэ отпустят, вот рубашка.
Я сам тэбэ погладил». – Все в груди зашлось,
И – астмой выдохнулось тяжко.

Пульверизатор – под рукой…
…Ударил сквозь гортань покой.
Уже открыта воздуху трахея.

Поднял глаза Кен Глюк, а в них мольба.

Поднос несла ему кавказская судьба
С повадкою волшебниц У. Диснея.

«Хирург, твой друг», – рекла ему «судьба»,
Легонько шевеля губами, —
«Хирург, твой друг, он спас тебя,
Отмолен всеми ты, братан, муллами,
Побрейся, стынет чашка»! – говорит
Судьба.
          – Зачем, и что мне брить?
Я бороду ношу,
          – Да? – ляпнул доброхот,
Ведь янки ж, вроде, без бород?

– Не знаю, кто, я ж – бородатый, —
           вздыхает Робинзон пархатый,
             И Пятница выходит вон.
(Иль попугайчик вылетает,
И в шуме перьев причитает:
«О, горе, горе, Робинзон»!)

И Глюк, понурившись, сидел,
Поставив локти на колени,
И редкий волос секся и седел,
И под его глаза слетались тени…
«Как можно ночью дать свободу»? —
Шептал бедняга сам себе, —
«…Нет, быть совсем другой судьбе,
Я на нее гляжу, как в воду»!

Но в час полночный рев мотора
Услышан им из-за окна,
В глухих обрывках разговора
Идея уху янки не ясна:

Но входят: «Отвэрнись к стене», —
Уж руки жар стянул в ремне,
Уже глаза повязывают тряпкой,
               толкают в спину к выходу стволом.
Все: «си ю лэйтер», «бай», добро со злом,
               «Гуд лак», и помахайте Кенни лапкой…
…………………………………………

Машина шла по серпантину,
И усыпляюще звала
В далекую от круч долину,
Где жизнь не допроистекла.
Похоже с трапа – на змею,
Блондинки с визгом в очередь там встали,
«Ты, бедный робинзон, в раю». —
Вдруг, зашипев, защебетали:

               Вдруг, стоп машина, Кенн качнулся.
Открылась дверь, он выпал вниз,
Стал, постоял, и не очнулся,
Мотор в горах дорогу грыз,

Не связаны, болтались «вольно» руки,
Кругом нет стен и нет ведра,
Лишь вспышка в памяти: в лачуге
Сверкнувший зуб, магнитофон эт сетера —
Ремембранс, ностальжи о горском друге.
Не дать руки. Хотя – it's possible – пора.

Свободен. Жив. Обочь дороги встал
И, расстегнув штаны, он хохотал, и ссал…
Вот так-то… может, Гена, Ахашени
Откупорим? Шампанское обрыдло мне.

Не правда ли, сработана на совесть
В старинном стиле романтическая повесть…
Причёсываться всё же погожу
И в гриме анекдот в довесок расскажу:

…Ещё (для присказки) случа́й:
Мой некий янки-однокашник
Чай по́пил с горцем раз, да попил
                                      дважды,
Да – в гости зван. Да едет (раздолбай).
…………………………………………
…………………………………………
Приехали, что ж. Янки,
       Он – мало – однокашник, он – еврей,
Так вот: брань слышит он
                               на полустанке
И видит там окрысенных людей.
Чего-то мог он (янки) недотемкать,
Почудилось ему,
            что чурки собрались жидочков местных грохать
Близ жел. дороги, почему-то (не пойму)…
И тут, представь: за правды человечьи
«Бой» разразился гневной речью:
             мол: «Как хотите, чабаны,
             жидочков убивать не стоит,
             и сам я «джевиш». Тут оратора – хвать – ловит
(тот, с кем он ехал) за штаны….

Семь дней наш янки заперт был в конурку:
Для пущей целости! На день осьмой:
«Раз тут мою порвут кожурку,
То я скорей», – сказал, – «хочу домой»!
Прощаться вышел старший брат – с женой.
Так он – жену целует (старшего-то брата!)
Кинжал сверкнул (ха-ха). Но младшим был герой

Опять спасен. Приехали домой —
С вокзала драпанул он —
                             от «камрада»!

Помрёшь, Ген…
                   …сладкий азиатский флер!
Дела!.. Где стол был яств, там прокурор…

…Ещё я, Генчик, помню камеру, где – страх,
Как – буйствовал чеченец в четырёх стенах.

Кругами мчался он по клетке,
С обезображенным лицом,
Не прекращавшимся кольцом
                 все время бил ногой по стенке:
                 кому-то жаждал «брухо вскрыть»,
                 пробежками скача туда-обратно.

Я с ним расстался безвозвратно,
                  хотел он и меня по случаю прибить…
Когда же луч фонарный света
Мне волюшку пообещал,
                  я попросил, чтоб сигареты
                   мои ему охранник передал.
…………………………………………………………………

Вечеринка продолжается:

Над Амстердамом самолет,
Крылом царапнув небосвод,
Покрытый красками густыми,
Летит в безоблачной пустыне
                 Среди жестоких вешних вьюг. —
                 Ночные по Чечне дозоры.
                 Мечтает воротится в горы
                 Американский парень Глюк.

И вся механика. Смотри-ка, современник,
Я показал тебе сюжет «кавказский пленник».
Немного жаль прощаться с ним, но кончен бал,
Я причесал вихры и грим дворовый снял.

1. живёшь ты на небе, я в небо смотрю, как в мечту.
2. Так смотрит невольник на руки хозяина, так
Рабыня на руки хозяйки, – так смотрят и ждут.
И мы ожидаем из рук Твоих пищи и благ.
3. И мы ожидаем, казнить перестанешь ли нас —
Мы, полною чашей испив унижение, ждём,
Донельзя презреньем хозяев земных угостясь,
И попраны гордостью так, как земля – сапогом.