Демьян Бедный - Том 4. Стихотворения 1930-1940

В момент торжественно-серьезный
Гремела песней зала вся.
…Ушли на подвиг на колхозный,
С собою образ грандиозный
Вождя и друга унося
И унося с собою гордость
Не только им, но и собой,
Своею радостной судьбой,
Пред миром всем явившей твердость
Того, что добыто борьбой,
Что – если день настанет грозный –
Покажет всем, что строй колхозный
Вмиг из ограды трудсвэй
Оградой станет боевой.

Друзья мои, до новой встречи!
Мужик природный, «столбовой»,
С какою радостью живой
Я жадно слушал ваши речи!
Как много дали мне они!
Мне показались эти дни
Сплошною сказкою волшебной
По силе творчески-целебной
И ваших слов и ваших дел.
На вас глаза я проглядел.
В быту взращенный стародавнем,
Я вспоминал свой «отчий дом»,
Избу, стоявшую с трудом,
Окно слепое с ветхим ставнем,
Пустой сарай, амбар пустой,
Среди двора бурьян густой,
Соседей рваных и соседок,
Детей, ходивших нагишом,
Все, что терпел я малышом
И от чего – пример не редок –
Сбежал я в город напоследок.
Я расскажу когда-нибудь,
Какой прошел я тяжкий путь.
О нем лишь к слову говорю я.
Его, не плачась, не горюя,
Будь этот путь трудней стократ,
Преодолеть я был бы рад,
Чтоб, несмотря на все подвохи,
Что жизнь чинила мне порой,
Дожить до радостной эпохи,
Несущей миру новый строй,
Дожить до этой встречи с вами,
Упиться вашими словами
О том, что прошлому – капут,
Что не страшны его угрозы,
Что в деревнях и там и тут
В достатке крепнущем растут
Культурно-крепкие колхозы.
Как много хочется сказать!
Но трудно мне слова низать.
Я пел, когда я был моложе,
Как птица вешним днем в лесу, –
Теперь пишу я реже, строже,
Любое слово на весу.
К чему восторженные охи
И пестрых красок карусель?
Мы все – работники эпохи,
Какой не видел мир досель.
Мы строим, учимся, мы пашем
И – кулаками зря не машем.
Мы сами чувствуем свой рост,
Язык речей на съезде вашем
Был деловит и крайне прост.
А сколько было в нем кристалин,
Достойных речи мудреца!
И как ловил их жадно Сталин,
Не пропускавший ни словца!
Венчало сталинское «браво!»
Удачный мысли оборот.
Нет, как же выросли мы, право!
Неузнаваемый народ!

На этом свой привет кончаю,
Кончаю просто, без прикрас.
До съезда третьего, я чаю,
Поговорим еще не раз.

Про «бабу» злые прибаутки
У нас уж больше не в ходу.
Про «бабу» старые погудки
С культурой новой не в ладу.
Цена такому балагурью –
Антисоветская цена.
Мы распростились с этой дурью
Бесповоротно и сполна.
Поставив крест на мире старом,
Верша великие труды,
Колхозной женщиной недаром
Мы так восторженно горды.
Ее житейская дорога
Уж не «от печки до порога»,
Пред нею новый, светлый путь
Туда, где легче дышит грудь,
Где неоглядные просторы,
Где жизни радостной узоры
И краски творческой весны
Уже отчетливо ясны.
Колхозный съезд второй недавно
Нам показал ее так явно,
Так полноценно: вот она,
Возбуждена, увлечена
Докладом, яркими речами,
Чувств неиспытанных полна,
Завороженными очами,
Не отрывая их, глядит
Туда, где Сталин сам сидит.
И вот – она уж на трибуне,
И ей – да, ей! Петровой Дуне! –
Все рукоплещут. Сталин тож.
Он рукоплещет всех сильнее.
Он – стало ей теперь виднее, –
Как на портреты ни похож, –
Вблизи он проще и роднее.
Все надо в памяти сберечь,
Чтоб вспомнить над колхозной пашней,
Как Сталин жадно слушал речь
Ее, телятницы вчерашней.
Она – еще не грамотей –
Телят любила, как детей,
Потом – ударничала в поле,
Не только в поле, но и в школе,
Чтоб, поработавши, «как черт»,
Стать полеводом первый сорт.
Сдала здоровьем даже малость,
Но всю болезнь – верней, усталость –
Сняла награда: Крым, курорт…
Теперь придут весна и лето,
И вновь здорова и сильна…
Конечно, Сталин знает это!
Он знает, знает, кто она!
Но также знает он заочно
– С ним вместе знает вся страна! –
И уважает имена
И подвиги таких же точно
Колхозниц славных, как она.
Они лавиной мощной, бурной
К той жизни ринулись культурной,
Которой в мире краше нет.
Родной колхозно-деревенской
Растущей новой силе женской
Наш братский, пламенный привет!

Мужик из века в век пыхтел-кряхтел над сошкой,
А дармоедов – каждый с ложкой –
За ним тянулось – целый фронт:
«Ты – наш кормилец!»
«Ты – наш поилец!»
«Ты – раб наш вечный, Ферапонт!»

Сам Ферапонт голодный,
Холодный,
Порою темною, ночной,
Измученный дневной работой и заботой,
Усталый и больной,
Страдая костяной
Ломотой,
Окутан темнотой, лежал в своей избе,
В своей безрадостной темнице,
И в темноте мечтал о солнечной судьбе,
О сказочной жар-птице:
«Хотя бы перышко мне от нее достать,
Чтоб у меня в избе оно могло блистать!»

А нынче – погляди на этой вот странице! –
Колхозник скажет ли: «Я в темноте живу»?
В колхозной электросветлице
Крестьянская мечта о сказочной жар-птице
Осуществилась наяву!
Дыряво-лапотный крестьянин, бессапожный
И невылазно-бездорожный,
Всю жизнь он маялся, как каторжник острожный,
В своей отрезанной от мира конуре
И, глядя на возок, застрянувший в болоте,
Мечтал о сказочном _ковре,
О самолете_.

Теперь колхозники строчат письмо в Москву:
«Когда ж обещанный нам самолет пришлете?»
Вдруг гул. В небесную все смотрят синеву.
Аэропланов там – собьешься прямо в счете.
Крестьянская мечта о чудо-самолете
Осуществилась наяву!

Голодный мужичок с голодною женой
Век проводили свой в голодной перебранке,
И утешалися они мечтой одной,
Мечтой о скатерти – волшебной самобранке
Ей прикажи, и все – еда любая – есть.
Хоть в сказке досыта поесть!

Колхозник говорит: «Не лодырем слыву!
Зато живу теперь уж не в былом хлеву,
И ем зато теперь не отруби в лоханке!»
Крестьянская мечта о дивной самобранке:
Осуществилася в колхозах наяву!

Бранили баре мужика
Площадно,
Пороли баре мужика
Нещадно.
Трещали исстари, века,
У мужика
Бока.
Мужик, житье свое чтоб скрасить горевое,
Мечтал о сказочной дубинке-самобое:
«Всем, всем, кто тянется к мужицким пирогам,
Царям, помещикам, несытым всем врагам,
Утробы чьи страда крестьянская кормила,
Она б хребты переломила!»
А нынче – дальний враг и здешний,
Вредитель внутренний и поджигатель внешний,
Пришипившийся пан, фашистский ли Мамай –
     Остерегись! Нас не замай!
Не зря мы празднуем рабочий «Перво-май»,
Наш общетрудовой всемирный праздник вешний!

Покорно мы ль согнем перед врагом главу?
Притронься не к руке нам враг, а к рукаву,
Так приключится с ним такое!..
На нападение ответим мы любое,
Любую выжжем мы зловредную траву!
     Мечта о сказочной дубинке-самобое,
Вот – воплощенная – пред нами наяву!

Пышный зал – картина в рамке.
Шпоры звонко звяк да звяк.
С толстой Бертой в старом замке
Князь танцует краковяк.

– Моя краля! – О мейн Януш,
Ире зеле…[5] – Ваша вся!
– Варлихь?[6] – Езус! Ведь не спьяну ж
Вам в любви я поклялся.

– О мейн фирст! Мейн тапфер риттер![7]
Не коснется, Радзивилл,
Большевистишес гевиттер[8]
Ваших замков, ваших вилл!

– Вы устали? – Нет. – Пше праше,
Еще, фрейлен, еден тур!
Нима в свете выше, краше
Наших родственных культур.

– На востоке вир цузаммен…[9]
– Скоро ль? – Шнель![10] – Когда б скорей!
– Клятва? – Клятва! – Амен? – Амен!
– Дритта, дрит-та! – Эйнс, цвей, дрей!

– Мы покажем красной хамке:
Нет таких, как мы, вояк! –
…С толстой Бертой в старом замке
Князь танцует краковяк.

Вьется князь вокруг соседки,
Ей отдавши сердце в плен,
Радзивилловские предки
Смотрят сумрачно со стен,

Словно им подать охота
Знак потомку своему,
Словно ведомо им что-то,
Что не ведомо ему,

Что нависло над вельможей
И о чем – и у ворот,
И вкруг замка, и в прихожей –
Шепчет сумрачный народ.