Вероника Долина - Стихи и песни

Я обиды рассовала по карманам
И царапины как кошка зализала.
Я училась этим маленьким обманам —
Ничего тебе про это не сказала.

В сумку сунула ещё две-три тревоги
И за пазуху упрятала упрёки.
Завязала в узелок свою досаду —
Ничего такого мне теперь не надо!

Мне нельзя заплакать, если захочу я.
И молчать нельзя мне, если замолчу я.
Ну, а главное — глубокие карманы,
Чтобы в них держать свои обманы!

Нетерпению купила я уздечку.
Ожиданию достала птичью клетку.
В уголке сложила каменную печку,
Чтоб кидать туда стихи свои как ветки.

А еще купила швейную машину
И дешёвые обрезки матерьяла,
И себе карманы новые пришила —
Мне уже карманов старых не хватало…

Я пустышечку несу,
Я колясочку трясу.
Баю-баю, моя крошка!
Мы с тобой живём в лесу.

Дружка к дружке все рядком,
Держим кружки с молоком.
А у дома на опушке
Ходит дядька с узелком!

Может, вышла бы в лесок
За калитку хоть разок,
Я нашла бы того дядьку,
Поболтала б с ним чуток…

Он пастух или кузнец,
Этот самый молодец.
Может, он киномеханик,
Зоотехник, наконец.

Он прохожая душа
И похож на алкаша.
И бредёт себе по лесу:
Жизнь трудна, но хороша!

Ночь чернее, чем зрачок.
Повернёмся на бочок.
Маме к песенке придумать
Остается — пустячок.

Я развлечь вас постараюсь
Старомодной пасторалью.
От немецкой сказки в детской
Веет пылью и теплом.
Кто-то их опять читает
И страницы не считает,
И, незримы, братья Гриммы
Проплывают за стеклом.

"Если ты меня не покинешь,
То и я тебя не оставлю!" —
К этой песенке старинной
Я ни слова не прибавлю.

Там на лаковой картинке
Ганс и Гретель посрединке
Умоляют: под сурдинку
Спой, хороший человек!
Этот облик их пасхальный,
Их уклад патриархальный —
Позолоченный, сусальный,
Незамысловатый век!

"Если ты меня не покинешь,
То и я тебя не оставлю!" —
К этой песенке старинной
Я ни слова не прибавлю.

Но от этой сказки мудрой
Тонко пахнет старой пудрой.
Ветер треплет Гретель кудри,
Носит новые слова.
Я сниму остатки грима.
Что вы натворили, Гриммы?
Вы-то там неуязвимы,
Я-то тут едва жива.

К этой песенке старинной
Я свои слова прибавлю:
Если ты меня вдруг покинешь,
То я это так не оставлю!

Я развлечь вас постаралась
Старомодной пасторалью.
От немецкой сказки в детской
Веет пылью и теплом.
Это я опять читаю!
Я их очень почитаю.
И, незримы, братья Гриммы
Проплывают за стеклом…

Я с укоризной богу говорю:
"Прости, Господь, что я тебя корю, —
Но я горю, ты видишь сам, как свечка,
Когда глаза в глаза тебе смотрю!"

Бог отвечает: "Это пустяки.
Опять тебе не спится, не живётся.
Смотри, вот-вот твой голосок сорвётся,
Сердечко разобьётся на куски".

А я с волненьем: "Боже, извини!
Ты положенье все же измени!
Ты видишь, как мне далеко до неба
И как уже далёко до земли!"

Бог отвечает: "Дурочка моя,
Я ни за что на свете ни в ответе.
А если б мог решить проблемы эти —
Я б был не бог, я б был не я".

"О, Боже, я в тревоге и тоске!
Я полагала — ты-то мне поможешь,
А ты не можешь, ничего не можешь,
Хоть я прошу о сущем пустяке!"

Но господа упрёк мой рассердил.
Махнув рукой, он скрылся в переулке.
Бог жил в Безбожном переулке
И на прогулки пуделя водил.

Я сама себя открыла,
Я сама себе шепчу:
Я вчера была бескрыла,
А сегодня — полечу.

И над улочкой знакомой,
И над медленной рекой,
И над старенькою школой,
И над маминой щекой.

Как ни грело всё, что мило,
Как ни ластилось к плечу —
Я вчера была бескрыла,
А сегодня — полечу!

Над словцом неосторожным,
Над кружащим над листом
И над железнодорожным
Над дрожащим над мостом.

То ли дело эта сила,
То ли дело — высота!
Я вчера была бескрыла,
А сегодня я не та.

Кто-то Землю мне покажет
Сверху маленьким лужком…
На лужке стоит и машет
Мама аленьким флажком.

Было время — смех и слезы,
Не бывало пустяков.
Слева — грозы, справа — грозы,
Рядом — стаи облаков.

Как ни мучались, ни звали
Кто остался на лугу —
Я вчера была бы с вами,
А сегодня — не могу…
А сегодня — не могу…
А сегодня — не могу…

Я сижу и мучу строчку.
Не выходит, к сожаленью.
А хозяйка мочит бочку.
Вероятно, для соленья.

Столько фруктов — неприлично.
Неприлично — не шучу.
Непривычно, непривычно.
С непривычки — не хочу.

Продаётся виноград —
Винограду каждый рад.
Я не рада винограду,
Там же косточки подряд.

Продается помидор,
Помидор — чистейший вздор.
Не люблю я помидоры
С малолетства до сих пор!

Продают еще арбуз —
Он один на весь Союз!
Мы с тобою не верблюды,
Чтоб носить подобный груз.

…Я желаю быть в Москве!
Выхожу себе на дождик.
Сумка в левой, в правой — две.
Это, право же, надёжней.

Постою себе часок
За хвостом неторопливым,
И тогда любой кусок
Мне покажется счастливым!

А кавказский рай фруктовый
Доведет нас до сумы!
Мы с тобою — не готовы,
Ни желудки, ни умы.

Ах, зачем, мой милый друг,
Мы поехали на юг?

Я теряю тебя, теряю —
Я почти уже растеряла,
Я тираню тебя, тираню —
Позабудь своего тирана.

Вот бескровный и безмятежный
Островок плывёт Чистопрудный,
Заблудился мой колос нежный
Над Неглинною и над Трубной.

Я теряю тебя, теряю,
Просто с кожею отдираю,
Я теорию повторяю,
А практически умираю.

И играет труба на Трубной,
И поют голоса Неглинной
Над моей головой повинной,
Над душою моей невинной.

Так идём по стеклянной крошке,
Напряжённые, злые оба.
Намело на моей дорожке
Два совсем молодых сугроба.

И оглядываюсь ещё раз
И беспомощно повторяю:
Ну услышь мой дрожащий голос —
Я теряю тебя, теряю…

Я хотела бы, знаешь ли, подарить тебе шарф.
Было время — цепочку на шею дарила…
А шарф — нечто вроде зелья из тайных трав,
Зелья, которое я никогда не варила…

Длинный, лёгкий, каких-то неслыханных нежных тонов,
Мною купленный где-то в проулках бездонного ГУМа,
Не проникая в тебя, не колебля твоих никаких основ,
Он улёгся бы у тебя на плечах как пума…

Он обнимет тебя за шею, как я тебя не обнимала.
Он прильнёт к твоему подбородку — тебе бы так это пошло…
А я — уже не сумею. А раньше я не понимала,
Что — никаких цепочек, а только — тепло, тепло.

И ещё: очень долго казалось, что нет никого меня меньше.
И все свои юные годы я жила, свою щуплость кляня.
Нет, правда, вот и моя мама, и большинство прочих женщин
Были гораздо больше. Гораздо больше меня!

И теперь я, наверное, вздрогну, когда детское чьё-то запястье,
Обтянутое перчаткой, в троллейбусе разгляжу.
Эта женщина — много тоньше. Эта женщина много моложе.
И потом — она ещё едет. А я — уже выхожу.

Будешь ей теперь пальчики целовать.
Выцеловывать ушко, едва продвигаясь к виску…
Будешь курточку ей подавать, помогать зимовать.
И по белому снегу — за нею, и по чёрному, с блёсткой, песку…

А со мною всё кончено. И хорошо, хорошо, хорошо!
И никто никого, я клянусь тебе, так и не бросил.
Дождь прошёл, снег прошёл, год прошёл — да, прошёл.
Ей теперь говори — "твой пушкинский профиль, твой пушкинский профиль!.."